Создателем и главным редактором серии сборников документов по истории отечественного театра двадцать пять лет назад стал Владислав Иванов, заведующий сектором театра в Институте искусствознания. Можно посвятить много страниц уникальности альманахов “Мнемозина” в театральной историографии и книжном деле, но я, пожалуй, скажу об одном: сборник вселяет веру, что рукописи не горят, а документы рано или поздно увидят свет.
“Мнемозине” наших дней – двадцать пять. Ее прапрабабушке, созданной Кюхельбекером и Одоевским в 1824 году, – 200 лет. Конечно, у той “Мнемозины” было всего четыре выпуска, но преемственность очевидна. Среди целей альманаха Одоевский видел необходимость “обратить внимание русских читателей на предметы в России мало известные”. Владислав Иванов, на два столетия позже, вторит ему, говоря, что альманах продолжает уже сложившуюся традицию публикации эпистолярного, мемуарного и дневникового наследия деятелей отечественного театра.
Предупреждая читательские вопросы, Мария Хализева во вступительной статье к открывающей “Мнемозину”-8 (М.: Артист. Режиссер. Театр, 2023) публикации напоминает, что “Записки вольноопределяющегося” Л.А.Сулержицкого не о театре: мир Сулержицкого в театре не начинался и театром не заканчивался. Записки отсылают читателя к тому времени, когда двадцатитрехлетний Сулержицкий внутренне переродился под влиянием учения Льва Толстого и попытался примирить непримиримое: отказаться от службы в армии и от присяги государю, при этом не оскорбив отца, для которого отказ сына служить ощущался как катастрофа. Дневник Сулержицкого – это не только свидетельство его магического воздействия на людей, но и хроника одной человеческой ломки. Сулержицкого, измученного психологическим давлением, в конце концов приволокли принимать присягу, но многим позже свои идеалы и убеждения он пытался во всей полноте донести до людей Художественного театра.
“Мнемозина”-8 обжигает накалом чувств, и высоких, и вполне низменных, страсть к театру переплетается с необходимостью выживания; сохранение человеческого достоинства идет бок о бок с его потерей, преданность идее показана на фоне ее вырождения. Павел Марков не лукавил, говоря, что благодарен Третьей студии за уроки закулисной жизни. Как было ему, без таких уроков, объяснить собранию актеров-художественников, выгоняющих из театра Станиславского, что МХАТ – “больной, которому ежегодно делают поддувания кислородом или еще чем-то, а нужна операция. Серьезная, значительная…”? И при этом закончить свою речь не за упокой, а за здравие: “да здравствует МХАТ – носитель чудесных художественных традиций!”? Восхищаясь своим гениальным учителем Станиславским, актер Иван Кудрявцев в дневнике (публикация Татьяны Горячевой) пишет о распрях в театре и атмосфере ненависти, желчно обличает двуличие коллег: он в реформу не верит. О необходимости преобразований говорит и актер Василий Лужский в прежде неопубликованной статье, написанной им для стенгазеты незадолго до смерти (публикация Марии Львовой). По прочтении ее можно только изумиться, как быстро в язык старых мхатовцев вошли новые обороты речи: “Курсы, конечно, <…> с первых же годов привлекли группы нацменьшинств. Так из Грузии поступили и кончили по режиссерскому классу Мчеделов, Пагава, Цуцунава, из Финляндии – Вельтенберг, Белоруссии – Сушкевич, Польши – Болеславский. Кроме этого, среди учеников школы МХТ были граждане из славянских народностей – Сербии, Болгарии”.
Тема отношений власти и художника – одна из самых важных в альманахе. Анатолий Смелянский во вступительной статье к дневникам Кудрявцева пишет: “Сталин объявил неактуальным прежний лозунг “техника решает всё” и предложил стране новый: “кадры решают всё”. В применении к домашним мхатовским делам лозунг этот означал, что проблему обновления можно начинать с руководства МХАТа СССР”.
В свете странствий и мытарств множества пострадавших от большевистской власти артистов особый интерес представляют письма артиста Малого театра Александра Сумбатова-Южина жене, написанные между мартом и октябрем 1917 года (публикация Петра Гордеева). Весной 1917-го Малый на гастролях в Петрограде. Идет война, но “сборы огромные, прием восторженный”. Помимо актерства, Сумбатов-Южин занимается реорганизацией управления бывших императорских, а ныне государственных театров, и уложением по самоуправлению Малого. Сумбатов-Южин – князь, по партии – кадет, по вере – масон: он считает, что титул обязывает его к действиям. Посещая собрания Временного правительства, Южин всерьез озабочен политическим будущим России: он не видит, кто может восстановить развалившиеся закон и право. Безупречным внутренним слухом он улавливает гудение грядущих сил: “Сейчас идет разрушительный праздник, ежедневный, без будней. Сейчас это стихия, а не настроение – и эта стихия так же неотвратима, как буря на море”. Едва ли актер предполагал размеры предстоящей катастрофы.
В полифонии голосов “Мнемозины”-8 звучат три женских голоса, и это публикации писем Е.В.Шик-Елагиной П.А.Маркову, Ю.Л.Слонимской брату, и Л.М.Пудаловой родным из гастрольной поездки театра “Габима”.
Елена Шик-Елагина (1895–1931) – талантливый педагог по актерскому мастерству, сама не ставшая актрисой. Она закончила историко-филологическое отделение Высших женских курсов, поступила в Мансуровскую, а потом возглавила литературную мастерскую Третьей студии, куда попал и молодой критик Павел Марков, мечтавший о режиссуре. До изгнания Маркова из Третьей студии они успели стать друзьями. Письма Маркову интересны ее наблюдениями о жизни в Европе, о заграничных гастролях Студии и об утере единомыслия среди студийцев. Распростившись из-за принципиальных несогласий со Студией, в 1926 году Шик-Елагина переехала в Ленинград, работала в ТЮЗе. Е.Л.Шварц писал, что она “внесла в ТЮЗ дух второго поколения мхатовцев: дух Сулержицкого, Михаила Чехова, студий. И прежде всего дух Вахтангова сопутствовал ей”. Траектория писем Шик-Елагиной (публикация Зинаиды Удальцовой) – печальна, в них разворачивается история не сложившихся любовных отношений с Марковым. Близость мироощущения людей одного круга влечет ее к нему. А у Маркова – своя, скрытая от посторонних глаз, личная жизнь, о которой он вскользь упоминает в письме старшей сестре. С Лилей Шик, как ее называли друзья, он нежной дружбы избегает. Шик же кажется, что их орбиты пересеклись: “За сегодняшнюю же ночь мое чувство к Вам выросло в несомненную и бурную страсть. Как быть?!” История этой неразделенной любви совершенно чеховская, развивающаяся в подтексте, где вопросы остаются без ответа, а со временем и письма. Развязкой не-романа стала неожиданная смерть Шик. Незадолго до переезда из Ленинграда в Москву она заражается менингитом и мучительно умирает в августе 1931 года. Маркова не было среди тех, кто встречал ее гроб в Москве.
Еще один женский голос в альманахе принадлежит актрисе Любови Пудаловой (1900–1989). Ее письма родным, как пишет публикатор Владислав Иванов, – “своеобразный путевой дневник гастролей “Габимы” – со взлетами, падениями и внутренними конфликтами, ставящими труппу на грань гибели”. Гастроли габимовцев по Европе проходят с триумфом, хуже сборы в Америке, вопреки ожиданиям актеров. “В Москву, в Москву” и “страшно в Москву” – противоречивые лейтмотивы ее писем из спокойной Германии, наполненного огнями Парижа, провинциального Ковно, портовых Гамбурга и Марселя. “Габима” распадается на три коллектива. Остаться в Америке? Осесть в Палестине, при поддержке американского фонда? Захватывают описания палестинских впечатлений Пудаловой: “Далеко-далеко видно Соленое море, ослепительно синее, и узенькая ленточка Иордана, и холмы, холмы, капризные, горбатые, пески, горы и залитое солнцем все, таким солнцем – не видела такого! А небо синее тоже – такого цвета ничто не бывает”. Пудалова вернулась в Москву, попыталась поступить в ГОСЕТ, “но ее идиш оказался недостаточно хорош”. Некоторое время она преподавала русский язык в школе, затем в тюремной школе для трудновоспитуемых детей, работала в Библиотеке имени В.И.Ленина в отделе редких книг.
Третья героиня альманаха – Юлия Слонимская (1884–1957), хотя ее голос несколько теряется в обилии опубликованных материалов по “Ревизору” В.Э.Мейерхольда. Разбор пьесы А.Л.Слонимским и его доклад очевидно перекликаются с режиссерским методом Мейерхольда, хотя лекция встречает полное непонимание участников спектакля. Публикатор материалов Ольга Купцова дает детальнейшие комментарии. Однако эта публикация из четырех частей выглядит скорее как отдельная книга внутри альманаха, сменяющиеся жанры (конспект, лекция, дискуссия, письма) не складываются в единое целое. Может быть, следовало сосредоточиться только на фигуре Юлии Слонимской? Сама Слонимская, из клана многогранно талантливых Слонимских, – полузабытая фигура в отечественном театроведении. (Спасибо автору публикации за ссылку на диссертацию Е.В.Шуклиной “Ю.Л.Сазонова-Слонимская: Феномен эмиграции первой волны”.) Опубликованные письма Слонимской и отрывки из неопубликованных писем и статей в комментариях выдают блестящего критика и историка театра, отстаивавшую в свое время небытовизм Островского или восстанавливавшую (вместе с мужем) утерянные секреты театра марионеток. В эмиграции она не только продолжала писать, но пыталась заниматься театром кукол, который, едва открывшись, прогорел. Парижские гастроли театра Мейерхольда потрясли Слонимскую и заставили поверить в театр, который она прежде отрицала. Слонимская стала одной из немногих в эмигрантской прессе, кто увидел во Всеволоде Мейерхольде великого режиссера, а не политического противника.
Завершает альманах публикация финской исследовательницы наследия Михаила Чехова, Лийсы Бюклинг, которая предоставила для книги письма Михаила и Ксении Чеховых к Жоржет, Георгу, Алис и Анне Бонер и редчайшие фотографии из собственного архива. Заполняя пробелы в истории европейской жизни Чехова 1930-х годов, Бюклинг знакомит читателя с еще одной необыкновенной женщиной: доктором философии Жоржет Бонер, финансовым покровителем, ученицей, коллегой, режиссером и музой. “Если бы ты знала, как я устал от театра (морально устал). Только Камерный театр с тобой может доставить мне радость”, – писал ей Чехов. Именно Бонер и ее семья помогли Чехову продолжить режиссировать и играть в Европе до переезда в Англию. “Что же касается воспоминаний Чехова о его жизни в Париже, тут необходимо внести коррективы, так как в них вымысел преобладает над реальностью. Чехов создавал миф о себе – бедном артисте, жившем в подвальных квартирах… На самом деле Чехов с Ксенией поселились у Георга Бонера, отца Жоржет, в их большой квартире в респектабельном 16-м районе”, – пишет Лийса Бюклинг и цитирует письмо К.С.Станиславскому его сына И.К.Алексеева: “Сам Миша живет с Ксенией Карловной у своего мецената (швейцарцы)”.
Уже четверть века выпуски альманаха “Мнемозина” привлекают внимание специалистов самых разных профессий; не только историков и практиков театра, но и киноведов, литературоведов, психологов и культурологов. Нельзя переоценить колоссальную роль издания в воспитании трех поколений молодежи, получивших и продолжающих обретать доступ к прежде неизвестным материалам по истории отечественного театра.
Мария ИГНАТЬЕВА
«Экран и сцена»
№ 2 за 2024 год.