Свой 45-й сезон Красноярский театр оперы и балета имени Дмитрия Хворостовского закроет 1 июля премьерой балета “Катарсис Данте” на музыку современных композиторов. Это будет первый за долгое время спектакль в стиле модерн и дебют Никиты Дмитриевского в качестве хореографа-постановщика балета на красноярской сцене.

Хореограф, режиссер театра и кино, он поставил свыше 15 балетов и больше 100 номеров, известен работами в Большом и Мариинском театрах, театре Бориса Эйфмана, НГАТОиБ, театрах “Балет Москва” и “Новая опера”, неаполитанском “Сан-Карло”, Театре имени Дж. Верди в Салерно, Опере Сан-Франциско и других.

Продюсер и арт-директор танцевальных и музыкальных проектов в России, Нидерландах, Израиле, Болгарии, Чехии, Венгрии, Финляндии, Англии и других странах. Выпустил такие проекты как Москов-ский международный фестиваль балета Grand Pas, мировой тур “Короли Солнца”, “Балет большого города”, “Балет больших звезд”, “Опера для всех”.

 

– Никита, чем вас привлекла фигура Данте?

– Данте Алигьери – один из самых известных персонажей европейской литературной и общественной жизни, один из значительных мыслителей позднего Средневековья, его идеи разошлись по всему миру, растворены во многих исторических, литературных и архитектурных памятниках. При одном упоминании его имени у людей уже возникает целый ряд ассоциаций. Данте – совершенный образ для путешествия с ним на протяжении всего спектакля.

Сюжет я придумал сам, вдохновившись Данте – его биографией и персонажами. Они стали прообразами для девяти харизматичных героев спектакля в исполнении девяти солистов.

– Идея спектакля как-то связана с “Божественной комедией” Данте?

– Лишь отчасти. Мы предъявим зрителям внутренний мир Данте. По сути, это мозаика, составляющая душу поэта, где каждой отдельной частице присущи страхи, которые нужно в себе переломить. Это путешествие персонажей по глубинному кругу, и здесь есть намек на “Божественную комедию”, где у каждого героя свой круг, и необходимо преодолеть собственные слабости, чтобы вырваться из него. Персонажи спектакля – узнаваемые личности, но все они вместе олицетворяют одну персону с ее богатейшим внутренним миром. Скажем, Данте сравнивал себя с Сизифом, когда писал стихи возлюбленной Беатриче, а она его не слышала. Или с Кассандрой – в своей политической деятельности, когда, предвидя будущее, он не мог убедить людей прислушаться, или с Диогеном, который ищет в толпе человека и не может найти. Все эти фигуры – отражение разных сторон одного и того же человека.

– Что вы можете сказать о хореографии спектакля?

– Я приверженец классического модерна. Этот стиль не используется в России, его здесь нет в принципе. Хотя все европейские театры существуют на этой базе. При высоком уровне классики у них высок и уровень модерна. А у нас сильна классика, но абсолютная пропасть в модерне. Модерн не равен современному танцу, это самостоятельный язык. Практически любой спектакль, именуемый в России модерном, не имеет к нему никакого отношения. Это деми-классика или “контемп” – то есть классическая основа с использованием других стилей, не более того.

– А то, что в России именуется контемпорари?

– Контемпорари данс – стиль, полностью исковерканный на российских подмостках, искаженное понимание современного танца. Так обычно у нас в стране называют все, что не похоже на классику – контактная импровизация, физический театр (physical theatre), театральные эксперименты и т.д. Нередко это определение сегодня звучит как ругательство, дискредитирует постановку, опуская ее уровень: мол, есть классика, а есть некий “контемп”. У меня к этому вполне определенное отношение. Контемпорари данс – тонкий стиль, продолжение модерна. Его исполнение так же требует от танцовщика профессиональной базы, как и классика. Он несет в себе культуру классического модерна и включает элементы стрит-данса, фанка, джаза, афро-джаза, афро-модерна и т.д.

– Почему в России не распространен модерн?

– Нет школ, этому не учат. В академиях абсолютно не уделяется внимания даже таким мэтрам как Морис Бежар, хотя это была целая эпоха в балете. Но она совершенно незнакома под-растающему поколению.

– Вы тоже получили образование как классический артист балета. Что привело вас в модерн?

– Я окончил Московское академическое училище хореографии. Поступил в Большой театр, своими учителями по классической хореографии считаю Бориса Борисовича Акимова и Марину Тимофеевну Семенову – горжусь тем, что пять лет у нее занимался, и она разрешила мне называться ее учеником. Моим главным учителем по модерну был Николай Васильевич Огрызков – у него я позже преподавал, заменял его на уроках в основанной им “Школе современной хореографии”. Еще в студенческие годы занимался модерном, джазом, акробатикой, поэтому к окончанию учебы у меня уже был большой опыт понимания разных стилей. Через пять лет работы в Большом театре выиграл стажировку в Нидерландском театре танца (NDT), после чего начался мой экскурс по западноевропейским танцевальным компаниям, где я учился и работал.

Но в итоге вернулся в Россию, чтобы самому начать воплощать в своих постановках то, чем владею. Перестал танцевать в 25 лет, поскольку на двух стульях не усидишь – рано понял, что предпочитаю идти по другому пути. И не ошибся, у меня широкий профиль деятельности – не только классическая сцена, но и шоу-бизнес, перформансы, оперные постановки, мюзиклы. В Голландии также увлекся светом – осознал, что это особенный театральный язык. Видел, что даже средние компании при слабой хореографии только за счет точно выстроенного светового ряда достигают сильных эмоций у зрителей, а настоящие профессионалы добиваются с его помощью чего-то совершенно уникального. Свет – мое хобби: люблю работать с ним, сам изготавливаю световые приборы, практически все свои спектакли оформляю самостоятельно. В “Катарсисе Данте” элементы сценографии в цехах создаются по моим предложениям, и музыку я подбирал сам – это микс из сочинений 15 современных композиторов.

– Кто из западных хореографов оказал на вас наибольшее влияние?

– Кристофер Брюс, Мари Рамбер, Марта Грэм, Иржи Килиан и некоторые его последователи, классикой для меня стали Леонид Мясин, Пол Тейлор, Элвин Эйли, Хосе Лимон, Боб Фосс и многие другие. Мне не близок Уильям Форсайт – какие-то его постановки предельно музыкальны, но для меня он слишком холоден: нет внутреннего повествования, абстрактная форма. У Пины Бауш великолепные глубокие работы, она породила целое поколение новых творцов.

– Что вы считаете самым значительным в своей карьере танцовщика?

– Спектакли в NDT у Иржи Килиана. Я первый артист из России, кто попал к нему в труппу, и пока что единственный. Подход к работе в его театре был для меня весьма непривычен, несмотря на мой разноплановый багаж. Если у нас в стране за полгода в среднем могут подготовить два балета, то у Килиана за такой же срок выпускают пять – и все это нужно успеть поставить и выучить. Причем они диаметрально противоположны – по темпоритму, по языку, по способу сценического высказывания. На мой взгляд, большая проблема в России в том, что наши артисты на протяжении всей карьеры выполняют один и тот же класс (утренний урок), иной подход у них просто в голове не укладывается, они к нему не готовы. А, допустим, в NDT каждый месяц новый педагог или коуч предлагает свою структуру – сбитые акценты, техники, неровные квадраты, какие-то дополнительные навыки. Та же классика – но отношение к ней другое. Можно взять любую заграничную академию – в Роттердаме, Токио, Нью-Йорке – везде детей сызмальства направляют на путь универсального артиста, там великолепный уровень подготовки на классической основе, но с множеством дополнительных знаний разных стилей. У нас, к сожалению, такого нет. В России были свои новаторы – например, Борис Князев, Касьян Голейзовский. Специфика нашей балетной сцены – имперская, солидная и очень пафосная. Она не подразумевает отклонений от привычной формы.

– Чем вас лично привлекает язык модерна?

– Если тело артиста обучено и по-настоящему говорящее, оно будет идеально в любых ипостасях – будь то модерновая, классическая или джазовая. Все-таки, как бы ни было прекрасно “Лебединое озеро”, одним им балетная сцена не ограничивается. Если у хореографа есть музыкальность и ощущение гармонии, он способен ставить на любом языке, но необходимо знать движение не понаслышке – вот две составляющих, чтобы строить из них хореографию. Кстати, мне было бы интересно поставить однажды “Лебединое озеро”. Но я сделал бы это в принципиально иной версии, отличающейся от привычного подхода.

– Насколько удается освоить язык модерна красноярским артистам?

– Им явно очень интересно, но не всем этот язык легко дается. Некоторые готовы и хотят воспринимать новую информацию, но не хватает опыта, базы. В театре есть и совершенно феноменальные танцовщики, их надо ценить и предлагать им различные формы самореализации в разных жанрах, они способны затмить любого европейца, говорю об этом с полной ответственностью. Артисты театра схватывают с полуслова, с полувзгляда, интуитивно чувствуют то, что им предлагается.

Беседовала Елена КОНОВАЛОВА

«Экран и сцена»
№ 11-12 за 2023 год.