Размышляя о юбиляре Анатолии Смелянском, перечитываю его книгу «Предлагаемые обстоятельства» – перечитываю свою жизнь. С автором я жил в одни и те же годы, смотрел те же спектакли, претерпевал те же взлеты и падения общества. А картина в его книге открывается часто неожиданная. Понимаю, что многое в происходившем не разглядел, а порой и не понял. И это открытие вызывает не сопротивление, а благодарное восхищение.
Книга охватывает не только 1970–1990-е годы, свидетелем и участником которых был Смелянский, но и 1950–1960-е, в целом огромный цикл исторического времени, который автор называет «послесталинскими десятилетиями». Драматизм нашей истории заключался в том, что «сталинское», вернее сказать, «имперско-сталинское», не кануло в Лету, а тлело, временами то разгораясь, то взрываясь. Как известно, вулканы могут дымиться годами, чтобы однажды затопить все окрест хтонической жижей.
То обстоятельство, что Смелянский был лишен иллюзий шестидесятников, давало ему свободу в понимании искусства. Книга «Предлагаемые обстоятельства» посвящена стратегии и тактике живого театра в условиях режима, который при всех своих перепадах и переливах, потеплениях и похолоданиях оставался «мертвящим». В ней аккумулирован опыт театрального сопротивления, что делает ее остро актуальной и сейчас.
От первых «клейких листочков», пробивавшихся сквозь сталинский «бетон» в спектаклях ЦДТ, автор ведет нас к 1990-м. Но, как сказал философ, «все болит у древа жизни людской… Болит начальное прозябание зерна. Болят первые всходы; болит рост стебля и ствола». Книга Смелянского об этой боли.
Умея с редкой яркостью передавать театральную плоть, Смелянский пишет даже не портреты, а судьбы Олега Ефремова, Анатолия Эфроса, Георгия Товстоногова, Юрия Любимова, Марка Захарова, Льва Додина, Анатолия Васильева, Петра Фоменко, Камы Гинкаса, Генриетты Яновской. У каждого из них имелась своя стратегия выживания, которая вела к творческим победам, претерпевала трансформации и, в конце концов, исчерпывала себя. Художественные особенности, эстетические пристрастия, сценический язык, игра – все подчинено вопросам жизни и смерти, выбора и его цены. Соединение интеллектуальной литературы и мемуаров дает то, что можно назвать экзистенциальным театроведением.
Здесь театр неотделим от бытовой, общественной, политической жизни, от того, что Смелянский называет «гражданской историей», пронизан общей нервной системой. Мне всегда казалось, что служба в театре, как правило, опасна для профессии критика. Анатолий Смелянский принадлежит к немногим исключениям. Проработав сначала в горьковском ТЮЗе, затем в ЦАТСа и МХАТе почти всю жизнь, ничего не утратил, но получил, можно сказать, физиологическое знание, как работает театр в «предлагаемых обстоятельствах». Автор книги препарирует судьбу идеи «театра-дома», родившейся из «товарищества на вере». У нее множество адептов, тогда как рождение «театра-семьи» остается событием исключительным. И даже в этих исключительных событиях кроются многие подводные камни, о которые в конечном итоге разбились Ефремов и Любимов. А в грандиозном опыте Товстоногова и Додина кроются свои многие печали. В изводе Васильева идея превратилась в «театр-скит», чтобы оказаться раздавленной рынком.
Помню, как Павел Александрович Марков, похохатывая знаменитым «панинским» смехом, говорил нам, аспирантам: «Смелянский вас всех за пояс заткнет». Предсказание и сбылось, и не сбылось. Смелянский пришел в театральную критику во второй половине 1970-х годов, когда блистали Константин Рудницкий, Марианна Строева, Римма Кречетова, Наталья Крымова, Вадим Гаевский, Инна Соловьева, Алексей Бартошевич, Видас Силюнас. Все более уверенно звучали голоса Веры Максимовой, Валерия Семеновского. Всех достойных не перечесть. Московская критика была основательно укомплектована по всем позициям. В комплект входили еще и надзирающие, приводные ремни партии, такие как теперь уже совсем безвестные Юрий Зубков, Николай Абалкин, Нина Толченова – но как театральные критики они никогда в расчет не шли.
Парадокс в том, что Анатолию Смелянскому не пришлось никого теснить. Он быстро оказался в центре – на месте, которое, казалось, его ждало. Мизансцену приняли как бесспорную и шестидесятники, и постшестидесятники, чьи контуры более расплывчаты. Смелянский-критик был со всеми и ни с кем. В критических баталиях практически не участвовал, но впитывал их как «веяние времени» и включал в общую картину. Дистанция позволяла быть не только критиком, но и историком эпохи, выпавшей ему на долю.
Итожа свою деятельность как критика, Смелянский составил книгу рецензий и обзоров сезонов «Междометия времени» (2002). Отбор кажется избыточно суровым. Книгу открывает статья 1980 года о «Дороге» Эфроса в Театре на Малой Бронной. А ведь до этого была написана статья «Концерт для скрипки с оркестром» о «Месяце в деревне» того же Эфроса (1978) и многое другое, важное и памятное. Но, в сущности, Смелянский был прав, обозначив годы своего критического пика.
Один из своих театральных обзоров конца 1980-х годов Анатолий Смелянский назвал эрдмановской репликой «Чем будем воскресать?». На этот давний вопрос до сих так и не найден ответ. Его тексты волнуют не историческим, а самым что ни есть современным волнением. Нынешний театр далеко ушел от сцены восьмидесятых и в языке, и в эстетике. Но экзистенциальные проблемы остаются теми же.
Пишу только о Смелянском-критике, тогда как есть еще и большая тема Смелянский – историк МХАТа. А книга о Михаиле Булгакове в Художественном театре – одна из самых любимых. Заглянешь на минуту в поисках факта или цитаты, и день потерян.
Владислав ИВАНОВ
«Экран и сцена»
12 декабря 2022 года.