Штрихи портрета и немного о жизни Человека, Врача, Личности.
Вспоминая… Оглядываясь назад…
Это мы – мой муж Владимир Владимирович Алекси-Месхишвили и я, Нана, пишущая эти строки. Мы, наконец, после шести лет жизни в одной комнате, перебрались в другой подъезд писательского кооператива на Красноармейской улице, в самую “лучшую двушку”. За нами стоит наш автомобиль, оранжевые “Жигули”. Ладошке, нашему сыну, 7 лет. Трудимся неустанно, каждый на своем поприще. Трудно, очень. Но мы счастливы!
В.В. попросил лифтера дядю Колю снять нас, дал свой фотоаппарат. На фото – начало восьмидесятых 20-го века.
Нынче на дворе другой век…
Время идет, не оглядываясь на нас. Мы оглядываемся на ушедшее безвозвратно время, а как иначе? Иначе невозможно. В том исчезнувшем времени навсегда остались наше детство, юность, молодость…
В начале жизненного пути, в кружении забот, хлопот и ответственностей, мысль о конце жизни редко посещает нас. Конец приходит, не спрашивая живых, также как наше рождение не зависит от нас. А жизнь наша зависит от многих факторов, она привязана ко многому. Прежде всего, к началу, основе, фундаменту. Время и место нашего рождения, наше детство, то, как оно происходило, что природа в нас вложила, чем наградила и чем обделила…
Не существующие качества присвоить невозможно. Нельзя за деньги или по блату сыграть, как Святослав Рихтер.
Или, будучи хирургом, делать в стране с населением 280 миллионов то, что делал только один человек – профессор Владимир Владимирович Алекси-Месхишвили.
Рассказ мой об очень необычном человеке, не похожем на большинство и большинству не понятном. Когда кому то казалось, что Ладо (Владимир Владимирович Алекси-Месхишвили) понятен им, они чувствовали то, что просматривалось ясно, нельзя было не заметить – положительность, скромность, порядочность. Высочайший профессионализм, отдельность, непохожесть. Привлекательную внешность. Врожденную элегантность. Можно добавить самодостаточность, но не из любви к себе, а из-за почти неправдоподобной увлеченности хирургией, преданности к взвалившему на свои плечи делу, которое подразумевало знание педиатрии, педиатрической кардиологии, совсем новой области хирургии сердца и реанимации.
Отделение, которое возглавил В.В., было первым в СССР – в Институте сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева. Оно называлось так: “Экстренная хирургия, интенсивная терапия детей с пороками сердца до года”. Коротко “груднички”. В.В. при невероятной загруженности нес личную ответственность за спасение малышей. Жизнь вне „грудничков“ была крайне ограничена во времени.
У Ладо был сложный и в чем-то сильный характер. Он не рассказывал то, что его волновало, печалило или беспокоило, мог только отметить, сказать немного. Долго и терпеливо верил. Если на основании конкретных фактов терял веру, „тема» закрывалась навсегда, он не желал обсуждать решенный вопрос. Зла никогда ни на кого не держал. Да, именно так. О нем трудно рассказать. Он трудно поддается рассказу – по причине особенностей только ему присущих, довольно редких и не всегда объяснимых, характерных и поведенческих.
В нем пересекались непонятным образом противоположные свойства. Нервность и совершенное спокойствие, рассеянность и совершенная собранность, забывчивость и совершенная память. Уверенность в профессиональном социуме и отсутствие уверенности в непрофессиональном, непонимание его и отсутствие интереса к нему. Спокойствие, собранность, память, уверенность, интерес – все это относилось к профессии.
Я прожила с мужем моим жизнь, которая, наверное, под силу только советской женщине особого вида, которая не знала, что значит любить себя. Представить нагрузку врача и человека, руководившего тремя подразделениями новой области медицины, почти нереально. Только жена и соратники, врачи отделения и мед. сестры знали, какой ценой напряжения и самоотдачи спасались жизни. Им восторгались. Врачи, самые разные люди.
В Москву из Бостона приехал известный анестезиолог-реаниматолог – на подмогу, для спасения дочери академика Бураковского (В.В. до приезда американца не отходил от больной днями и ночами). Профессор пришел к нам и в дверях произнес по-французски: „Ладо сказал мне, что французский твой язык, а я очень люблю французский!“ Американца звали Уоррен Запол. Уоррен восторгался мужем, делился своими впечатлениями. Задавал самые разные вопросы. Мы просидели почти до рассвета – у нас на малюсенькой кухне нашей жилплощади, где в единственной комнате спал сын, которому было полтора года. Не заметили, как прошло время…
Уоррен подарил В.В. книгу по медицине, с надписью: „Ладо, тонкому клиницисту, от восхищенного американца!“ В.В. отмечал, что подарок Уоррена – замечательный учебник терапии. Книга лежит передо мной. Надпись не стерлась. Осталась память – исчезнувшего века, страны и многого другого…
В 2021-м их не стало – Ладо и Уоррен покинули этот мир. Ладо в июле, Уоррен в декабре. Соболезнование Уоррена мне и сыну было немногословным. Очень глубоким и искренним.
Столько лет промчалось, улетело, а я помню…
Помню незабываемый голос Константина Серёгина в телефоне, ночью.
Почему ночью? А потому что рабочий день был круглосуточным, и оперированные груднички находились в реанимации. Костя должен был докладывать Ладо ночью о состоянии больных, по несколько раз. Часто я брала телефон с собой на кухню. Плотно закрыв двери, готовила еду на следующий день, читала, гладила или печатала – занималась тем, что не успела днем. А главное – хотела, чтоб муж мой не вскакивал каждый раз и хоть немного поспал.
Костя часто просил: “Наночка! Не буди Ладо, я все равно часа через полтора опять докладывать буду, пока все нормально, пусть отдохнет чуток…“ В.В. в большинстве случаев все равно вскакивал и звонил, чтоб услышать самому каковы показатели состояния больного. Первое, что он спрашивал – РСО2. Я запомнила это РСО2 на всю жизнь, но не знала, что это означает. Спросила профессионала, он объяснил: “Это показатель углекислоты в крови, отражающий функции дыхания“.
Все работали, не жалея себя. Совершенно новая, ранее не существовавшая область – наверное, особый заряд, особое отношение, особый интерес. Интерес открывателей. Дома В.В. немного приходил в себя. Восстанавливался сном и бегом – по ночам по Ленинградскому проспекту, зимой и летом, всегда! Как будто нес эстафету. Почему как будто? И вправду нес.
Сколько можно вспомнить из нашей жизни, ушедшей в прошлое, в той стране, которой уже нет…
Это наш маленький сын, тоже Владимир (в честь дедушки архитектора), на фоне вождя мирового пролетариата.
Фото В.В.-старшего.
Сколько писем писали благодарные родители и родители родителей! Рисовали для В.В. Повзрослевшие „груднички“, которым рассказывали об их спасителе, оказавшись в разных странах, находили его. Из США, бывшего СССР, Европы и Азии, Израиля шли письма, рисунки, стихи, посвященные В.В. Многие называли своих детей Владимирами.
„Дорогому Владимиру Владимировичу Месхишвили в знак вечной благодарности за совершенное им чудо и глубоким преклонением перед его талантом, который значит для людей не меньше, чем все самые великие книги”.
Дед Антоши Тараса, переводчик “Осени патриарха“ Валентин Тарас. 24.1. 84 г. Минск.
Недавно младший коллега Владимира Владимировича, профессор и руководитель в Петербурге отделения врожденных пороков, Рубен Рудольфович Мовсесян, к которому В.В. относился с особым теплом и доверием, рассказал мне в электронном письме об одном пациенте, которому десятки лет назад В.В. сделал сложнейшую операцию – „Операцию Сеннинга“: “Повторная операция больному не понадобилась. Сердце совершенно здоровое!“ И далее: „Делал ее в то время только В.В. Это была одна из первых операций в стране. Смертность тогда была в мире более 20% (при операциях) и 90% без них, в первые месяцы жизни”.
Рубен Рудольфович закончил письмо словами: „Он не только учитель! Он гений хирургии!“ Ладо было бы приятно, что Рубен Рудольфович называет его учителем. Он как-то сказал, что не любит, когда говорят: “Я научил, я учитель… Не ты решаешь то, что ты учитель, а тот, кто научился у тебя чему-то полезному и нужному, скажет о тебе, что ты его Учитель“. Я согласилась с ним, как согласна была во многом.
С рассказом Рубена Рудольфовича перекликается то, что написал в письме-прощании профессор Иоахим Фотиадис, руководитель хирургии врожденных пороков в Берлинском центре хирургии сердца.
“Ученик” Владимира Владимировича (он сам так себя называет!) на двух страницах, исписанных сверху донизу, отмечает, что благодаря поразительной хирургической технике Алекси-Месхишвили, его огромным знаниям, сотням публикаций (700) в ведущих журналах, Берлинский центр стал известен в мире в области хирургии и лечении сложных врожденных пороков. Это письмо надо обязательно перевести на русский и английские языки для молодых коллег, врачей, также как и письмо руководителя кардиопедиатрии, директора клиники врожденных пороков, профессора Бергера.
Альдо Кастанеда – пионер детской кардиохирургии, руководитель Университетской клиники Гарварда (в течение 25 лет). Письмо-обращение по поводу принятия В.В. в общество кардиохирургов США. Короткий пересказ с английского.
“Гватемала. 2 февраля 2004 года.
Я познакомился с профессором Алекси-Месхишвили в Институте Бакулева в Москве, он был самым лучшим образом информирован и образован! С лучшими хирургическими и клиническими результатами!”
И далее профессор Aldo Castaneda пишет: “Месхишвили один из самых опытных хирургов в Европе. Хирург с образным мышлением, фантазией и редкой научной любознательностью. Его результаты у новорожденных и маленьких детей со сложными пороками сердца являются достижением мирового класса!”
„…His results with neonates and young infants with complex malformation
are world class!“
Надпись, на журнале, который Альдо прислал: „To Lado! With Friendship and Admiration!“ (Ладо, с чувством дружбы и восхищением.) Aldo Сastaneda. April, 1999.
Воспоминания… Сколько их, связанных с Кастанедой, Кирклиным, сo Стеллой и Ричардом Ван Праа, Гансом Борстом, Джейн Зомервиль. ПИОНЕРЫ, общение с ними. Это не только наши воспоминания, это история мировой медицины. Как-то мы с Ладо получили от Ричарда Ван Праа письмо на шести страницах, исписанных с двух сторон рукой Ричарда (он написал нам обоим – Ладо и мне). Первая половина – на английском, а потом Ричард переходит на французский и извиняется, что не так владеет языком, как надо. Однако письмо написано замечательно, небольшие ошибки содержанию и стилю не мешают.
А помимо своего дела, что любил Ладо? Музыку! Прежде всего, классику и джаз. Театр. Мою любовь к кино разделил. Помню замечательные концерты в Москве и в Берлине. На всю жизнь оставшиеся в памяти. В Московской филармонии концерт Горовица. Концерты Рихтера – там же. “Декабрьские вечера“, придуманные и организованные Рихтером и Антоновой в Музее изобразительных искусств имени А.С.Пушкина. Первое исполнение Концерта для оркестра и альта Альфреда Шнитке (посвящение Юрию Башмету) в Большом зале консерватории. Концерт Бернстайна в зале Чайковского в Москве, с молодежным оркестром, в день своего рождения. Балеты в Большом. Постановки Григоровича и Вирсаладзе. Гастроли Ла Скала с Рикардо Мути в Москве и Петербурге, Джорджо Стрелера в Москве и Берлине, концерты Клаудио Аббадо, Чечилии Бартоли, Барбары Хендрикс.
Перечень впечатлявшего нас был бы еще длиннее; всего, что помню, не перечесть. Но музыка, спектакли, кино отрывали нас от многих печальных мыслей, давали огромный заряд. Интереснейшие выставки в Москве, Петербурге, Берлине, Париже…
Владимир Владимирович часто так уставал, что не получалось послушать или посмотреть, что хотелось. Он круглосуточно или стоял у операционного стола, или был готов в любое время суток встать опять, если нужно больному – в такую готовность трудно поверить.
Одаренные люди ко многому способны, а интерес к избранному делу движет ими всегда, до конца их жизни…
Ладо много читал. Много знал. В толстый блокнот он с 1996 года записывал своим красивым почерком небольшие тексты; большие снимал, переносил на бумагу, вырезал и вклеивал в блокнот, иногда на закладках рисовал – очень неплохо, надо отметить. Блокнот открывает Пушкин:
“О, сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух…”
Любимый не только как Поэт, но и как Персонаж истории, явление неописуемой творческой энергии. Любил Чехова. Восторгался им как личностью, писателем, драматургом, как врачом! Как Человеком, которого современники не до конца поняли и оценили.
Корней Чуковский – “О Чехове” (Москва, 2007). Книгу я купила в Москве. Мы читали ее и перечитывали, всего 250 страниц, а сколько они вместили. О Чехове его же высказываниями, цитатами и фактами из рассказов близких. Книга-жемчужина. Достоевский (особенно любил роман “Идиот“). Гоголь, Толстой, Лесков, Тургенев. Воспоминания о них современников. Переписка Чехова.
Шаламов. Паустовский (я читала Ладо вслух “Снег“). Любил Диккенса и Бальзака, Киплинга, Марка Твена. Поэзию знал, но стихи наизусть не запоминал, Пушкин был исключением. Иногда просил почитать Руставели по-грузински, ему нравилось, как я читаю стихи. Со школьной скамьи наизусть знала многое; к счастью, забыла не все.
В выходные дни, исправно, рано утром на велосипеде В.В. “изучал“ блошиные рынки Берлина, особенно те территории, где продавали книги. Находил замечательные книги. Последние две подаренные мне книги – “Кавказ“ Александра Дюма (Париж, 1880. Издатель Кальман Леви). И “Остановка в пустыне” Бродского (Издательство имени Чехова, 1970 год. Нью-Йорк) – надписал: “Моей любимой Нане – любимого ею Поэта. Ладо. 23.2.2018. Берлин”.
Ладо все время тренировал пальцы, крутил между пальцами шарики, мастерил самые разные вещи. Из очень красивых, одинакового тона и формы ракушек (где только он их умудрялся находить!) смастерил для меня дивные бусы. Из зеленого блестящего бисера делал крошечных ящериц, с глазками и маленькими лапкам. Потрясающе! Я со своей близорукостью не могла представить, как это вообще можно. А Ладо мог.
Он не знал, что вышла моя книга “Кино моей памяти”, но когда я приехала из Москвы и показала, всю ночь ее читал. Был впечатлен и растроган: „Я все увидел, все. Правда! Как кино!“ А через три дня на моем столе появился сидящий мужчина из глины (фигурку он купил, но где?!), в руках у мужчины – малюсенькая книжка „Кино моей памяти“. Внизу – еще одна. Я спросила: „Зачем мужчине вторая книжка? В подарок кому-то?“ Ладо, смеясь, ответил: “Вдруг он потеряет, другая… про запас”.
Мы провели двенадцать незабываемых дней на Капри. И появился кораблик, который Ладо смастерил: “Все, как полагается. Одна каюта для нас с тобой, мы ловим рыбу, никто нам не мешает, и мы плывем…
NANA + LADO”
Ладо фотографировал с ранней молодости. Его фотографии – его взгляд на жизнь, он сам. Он снимал то, чем интересовался.
ЛЮДЕЙ – близких и совсем незнакомых. ПРИРОДУ, которую очень любил. ЖИЗНЬ, которая происходила. Вид из окна. Виды вообще – даль, горы, дороги, города, деревни. И, конечно, ДЕТЕЙ!
Этот маленький мальчик – пациент Ладо в Сухумской детской больнице, где он работал два года общим детским хирургом.
Через десятилетия его помнили, не забыли! Вспоминали и любили. Я в этом убедилась сама, но всего не рассказать, и рассказом все не исчерпать.
Мальчик с осликом из грузинской деревни.
Последняя запись в феврале 2021 года: «Следы человеческой жизни глохнут очень скоро: И.Тургенев “Дворянское гнездо”». Да, это правда… Но, тем не менее, тысячи и тысячи спасенных радуются жизни, и, значит, каким-то образом живут и те, кто отдавал свою жизнь за спасение малышей, родившихся больными.
Его улыбка очаровала меня, светящаяся и добрая. Когда он так улыбался, в нем светился мальчик, которым он когда-то был…
Человек, похожий только на себя.
2.03.1941 – 21.07.2021.
Владимир Владимирович – Ладо Алекси-Месхишвили.
В Петербурге журналистка задала вопрос (это было последнее его интервью):
– Не могу не спросить, кем вы себя ощущаете – советским, советско-российским или международным врачом?
Ответ В.В.:
– Я ощущаю себя просто врачом.
Приблизительно так, как писал Чехов: „Национальной медицины нет, как нет национальной таблицы умножения; что же национально, то уже не наука“.
Нана КАВТАРАДЗЕ
«Экран и сцена»
№ 19 за 2022 год.