Михаил ПЛУТАХИН: «В театре предмета важнее всего найти человека»

Фото А.КУЗЬМИНОЙ
Фото А.КУЗЬМИНОЙ

Второй год подряд Михаил Плутахин становится номинантом “Золотой Маски” за свои режиссерские работы в созданном им “Театре предмета”. В “Наблюдателях”, поставленных в пространстве Музея ГУЛАГа с подлинными свидетелями лагерной жизни – кружками, чайниками, рабочими инструментами, – нет текста, история рассказана пластически и музыкально, а сюжет формируется лишь памятью и разумом зрителя. “Священный талисман”, где мир рождается под человеческими руками, наполняется жизнью человеческой и предметной, а затем гибнет от людских же рук, построен вокруг еврейских колыбельных и стихов Лейбы Левина на идиш. Однако текст оказывается лишь одной из строк сложной полифонической партитуры спектакля, наравне с музыкой, видео, куклами, тканями, прочей утварью и собственно руками творцов и разрушителей.

– Все началось с лаборатории, в которой мне предложили поучаствовать и создать спектакль с любыми предметами. У меня не было режиссерских навыков, только чистое любопытство. Перед этим я пробовал сделать эскиз – вышел сюрреалистический “Праздник снов” с куклами.

– Предмет отличается от куклы?

– Кукол делаем мы под свои задачи, свои требования к характеру. А предметы просто существуют, мы подстраиваемся под них.

– В “Наблюдателях” так и есть, там “играют” подлинные предметы. А в “Священном талисмане” ведь нет музейных экспонатов, там все, что видит зритель, сделано специально, при этом не превращаясь ни в одушевленных кукол, ни в декорации.

– Потому что мы стремимся к тому, чтобы все предметы выполняли свои функции, пытаемся воспитывать ненасилие над предметом. Если ткань – мы будем из нее шить. Если это здание – оно стоит. В “Талисмане” мы видим руки людей, они тоже становятся своего рода предметом: глупо играть в то, что их нет, прятать их за статусом “руки кукловода”. Они появляются и на экране, они становятся частью возникающей живой картины – как руки Бога.

– Можно ли сказать, что одна из главных функций предмета, помимо материальной, – память? Или предмет может быть ценен сам по себе, лишен ассоциативного ряда?

– Только для ребенка, для чистого сознания. Но пройдет время, и этот предмет перестанет быть абстракцией. Связь между предметом и обстоятельствами, в которых он увиден, возникает всегда. Поэтому любой предмет может стать машиной времени – и вернуть зрителя в детство, например.

Поиск детскости, поиск счастья – вот что мне кажется в данный момент самым интересным.

Мы сейчас работаем со студентами над “Доктором Живаго”. Начали именно с детства Живаго. Разбираемся, как Юра повзрослел, как Лара повзрослела. И как Россия повзрослела, стала чем-то другим. Мне важно соединить личностную историю и историю России: все развивается по схожим законам.

– “Доктор Живаго” – рассказанный без слов?

– Да. В нем будут и куклы, и предметы, и работа с пространством. А слова… “Наблюдателей” мы начинали делать через интервью, воспоминания, но спектакль, основанный на тексте, получался одноцветным, депрессивным. Мне же казалось обязательно нужным найти “минуту счастья”, без которой нельзя прожить нигде и никак. “Священный талисман” сложился у меня после того, как я посмотрел “Жизнь прекрасна” Роберто Бениньи: эмоция оказалась определяющей.

У меня до сих пор нет ощущения, слава богу, что я могу сформулировать внятный метод нашей работы. Мы живем в режиме постоянных поисков и проб, я пока не считаю себя режиссером. Вот сделаю десять спектаклей, что-нибудь пойму – тогда буду!

– У вас есть образ идеального спектакля?

– “Снежное шоу” Славы Полунина. Чувственный, понятный и в то же время непонятный, сотканный из простых вещей, но способный погрузить в сложные смыслы. И – без слов.

Но вообще театр – это не метод, не пространство, а идея. И ее развитие.

– То есть театр – это сугубо авторский проект?

– Да, без творца идеи театр становится другим. Не театр Образцова, а театр об Образцове, театр-музей. И экспонаты, и спектакли, и тема всего, что в театре происходит: Образцов в нем до сих пор живет. В первую очередь для людей, которые ходили в этот театр, а теперь не могут отпустить этих кукол, эти ощущения. В театре сформировалась своя атмосфера, свой зритель. Сейчас идет работа над тем, чтобы, соблюдая традиции, мы начали двигаться дальше.

– Авторский проект – или авторитарный? Может ли театр существовать просто как группа единомышленников?

– Если единомышленники способны договориться, кто за что отвечает и кто принимает решения. Но пока в моем опыте таких театров нет. Все равно говорит последнее слово кто-то один. Он делает выбор. И этот выбор касается не только идейных моментов, но и мелких технических: скотч, платья… Кто-то должен кивнуть, чтобы дело началось. Демократия и общий поиск заканчиваются приблизительно за месяц до даты премьеры. Но мне очень важно, чтобы идея была общей, чтобы со сцены звучали наши общие мысли, точнее – наша общая мысль. Я пока не могу представить себя режиссером на контракте: получил чужой сценарий, поставил спектакль, получил гонорар, спектакль после премьеры живет сам по себе. Ведь театр – это форма общения.

Студенты иногда меня спрашивают: “В мире уже всё есть, что нам делать?”. Я отвечаю: “В мире нет только вас” (слова не мои).

– Поэтому вам важно сохранять видимым процесс создания действия? Выиграет ли “Священный талисман”, если смотреть его только в той части, что видна на экране, и скрыть от зрителя все остальное?

– Нет. Процесс, понимание механики, изнанка картинки всегда были важной частью предметного театра. Театр теней исторически, например, вырос из ритуального действа. Мужчины сидели отдельно от женщин и детей, по разные стороны экрана, и одной части зрителей было видно священнодействие, собственно, теневой спектакль, а другой – то, из чего и как он получается.

Сейчас внимание к технологиям в мире очень выросло. Поэтому так популярны самые разные мастер-классы и ценится хендмейд, поэтому множество вебинаров и лекций о том, как всё устроено. Мне очень важно сохранить ощущение разворачивающегося во времени процесса делания. Оно было потеряно, но в последние годы возвращается как ценность. И когда мы видим предмет как предмет – нам интересно понимать, откуда и как он появился. Хочется показать, как происходит волшебство. Как из простых вещей возникает магия. Наверное, когда-то и этот этап пройдет, нам захочется снова смотреть классическую драматургию, не разлагая ее на части и контексты, чтобы “Вишневый сад” звучал неприкосновенным текстом, чтобы балаган Петрушки был балаганом, чтобы театр кукол снова стал таким, каким был при Образцове, – но пока изнанка процесса кажется мне тоже важной.

– В отсутствие слов в ваших спектаклях музыка берет на себя авторский голос…

– …и мы бы с радостью обходились без фонограммы, будь у нас возможность работать с большим живым ансамблем. Но пока приходится сочетать живое звучание и записи. Хотя что-то меняется со временем: в “Наблюдателях” первоначально звучала в записи Casta diva, а потом мы заменили ее на многоголосие французской песни.

– Вы настолько не любите классику?

– Я люблю Джона Кейджа и минималистов, люблю шумовую музыку. Но на сцене признаю любую, была бы по делу. Когда мы с Евгением Ибрагимовым ставили в Боярских палатах СТД спектакль “Дон Кихот. Послевкусие”, для одного из эпизодов понадобилось музыкальное сопровождение – типично испанское. И мы включили то, что первым нашлось в интернете, такую нарочитую испанщину, концентрированную псевдонародную пошлость. Я недоумевал, как можно было эту пошлость взять в наш спектакль, построенный на тонких образах. Но внутри целого это сработало, оказалось и эффективным, и эффектным. Простота мелодии идеально подошла простоте сцены.

– Музыка нематериальна, предметы, с которыми вы работаете, – воплощение материальности мира. Где в ваших спектаклях место человека, на какой стороне?

– В центре всего. Театр изучает человека, а в какой форме он это делает – неважно. Формы могут эволюционировать, но если они затмевают человека, то быстро отмирают. Даже дадаисты и сюрреалисты все равно в центре художественного высказывания сохраняли человека, его личность, его позицию.

В “Наблюдателях” я очень боялся уйти в абстрактную форму, поэтому мы все время, для каждого эпизода, искали – где здесь человек? И в “Талисмане” тоже. Каждый раз перед спектаклем мы пытаемся формулировать, что мы делаем, для чего выходим играть. Ответы даже менее важны, чем вопросы.

Беседовала Татьяна БЕЛОВА

«Экран и сцена»
№ 2 за 2022 год.