Псковский театр драмы имени А.С.Пушкина сыграл в Москве свою недавнюю премьеру, спектакль молодого режиссера Хуго Эрикссена по “Смерти Тарелкина” А.В.Сухово-Кобылина. Показ состоялся в рамках V фестиваля “Биеннале театрального искусства. Уроки режиссуры”.
Хуго Эрикссен переносит пьесу в 90-е годы XX века, о чем сразу и заявляет сценография Ютты Роттэ, тщательно стилизующая места действия – квартиру Тарелкина в первом акте и милицейский участок во втором. В огромном контейнере открывается боковая створка, и мы видим обшарпанную комнату в питерской коммуналке с подтеками на лепном потолке, тусклыми голыми лампочками, кассетным магнитофоном и хозяином такой породы, какая обитала в те годы в городе на Неве, – жидкобородый и тощий очкарик в засаленном сером костюме поверх майки-алкоголички. Глядя на него, думаешь сразу обо всех разночинцах русского романа XIX века, но и о более близком прототипе – опустившемся до крайности неформале из 1980-х. Подобных фриков в своих спектаклях любовно коллекционирует Кристоф Марталер, но только у Тарелкина в исполнении Дениса Кугая нет их клоунского обаяния. У Эрикссена вообще сняты гротеск и комические трюки, отменена эксцентричная типизация образов – то, что так привычно в постановках этой пьесы. Тут она заземляется и психологизируется. Тарелкин превращается в обозлившегося человека из подполья, раздавленного нищетой и амбициями, в диванного жителя, вынашивающего самые безумные планы. Театральности режиссер противопоставляет документальность. При этом во многом утрачивается выразительность языка Сухово-Кобылина, его стиль, но эта потеря восполняется остротой высказывания о наших днях. Эрикссен ставит жесткий спектакль на тему судебного произвола и ментовского беспредела. И как раз тут он по-своему верен автору, ставшему сегодня необычайно актуальным.
Хотя эпоха 1990-х представлена в спектакле подробно, эти “картины прошедшего” – а именно так по настоянию цензуры Сухово-Кобылин озаглавил свою драматическую трилогию – едва ли прикрывают злободневное звучание пьесы. Если это и прошлое, то в настоящем, present perfect. И все же элемент остранения необходим, ведь говорить о зле впрямую невозможно. Вот, к примеру, Тарелкин инсценирует собственную смерть для маскировки личной мести всевластному Вараввину (Андрей Кузин играет его зловещим генералом в штатском), которому грозит обнародование “интимнейшей переписки”. И вроде бы в тексте ничего не сказано о содержании этой переписки, а действие перенесено в доинтернетные времена, но чем это не привычный нам “информационный слив” ради разоблачения крупной махинации? И гроб с манекеном, набитый тухлой рыбой, – чем не перформанс акциониста Тарелкина, пусть он и художник с сомнительной человеческой репутацией, наподобие Петра Павленского, но зато и с некоторым ореолом героизма, потому что дерзает эпатировать коррумпированных силовиков. Впрочем, режиссер избегает героизации: в финале умирающий от жажды Тарелкин за стакан воды кидается целовать ботинки Варравина. Таких смысловых мерцаний в спектакле немало.
Вот Расплюев (его роль на гастролях в Москве взял на себя сам режиссер) выпивает на поминках по Тарелкину с псевдо-Копыловым, но как только тот оказывается под подозрением, бутылка превращается в орудие пытки. На больших экранах над сценой в этот момент мы видим лишь два лица – истязуемого и истязателя, добродушного парня, вмиг превратившегося в садиста. Как тут не думать о недавно опубликованных видеозаписях пыток в колониях? Зловещий современный контекст, что ни день, подкидывает нам поводы для подобных ассоциаций. А уж как Тарелкину “шьют” дело об оборотничестве, отправляя за решетку людей случайных и непричастных, – тут любой литературный абсурд померкнет перед повседневной практикой. Немного смущает, правда, что ад, учиняемый ментами Расплюевым и Охом (мастерская работа Виктора Яковлева) в участке, венчается портретом Ельцина, висящим над столом у следователя. На его место явно просится другой начальник.
Пьеса Сухово-Кобылина и сама “оборачивалась”, смотря в какие времена ее ставили. Мейерхольду она дала материал для формальных поисков, в руках Петра Фоменко превратилась в безудержный гротеск, у Товстоногова – в сатиру на бюрократию. Сегодня, во времена гонений на антикоррупционные расследования, Псковский театр открыл в ней новое свойство – быть прямым документальным свидетельством, обличающим зло.
Мария ЗЕРЧАНИНОВА
«Экран и сцена»
№ 22 за 2021 год.