Нина УСАТОВА: «Его главная черта – максимализм»

Владимир МАЛЫЩИЦКИЙ. Фото Ю.БОГАТЫРЕВА
Владимир МАЛЫЩИЦКИЙ. Фото Ю.БОГАТЫРЕВА

Владимиру Малыщицкому, основателю петербургского Молодежного театра на Фонтанке, 23 сентября исполнилось бы 80 лет. Его жизнь оборвалась в 2008-м, но и сегодня он не забыт артистами, в чьей судьбе оказался наставником, и, конечно, зрителями. В особенности теми, для кого спектакли режиссера Малыщицкого были “глотком свободы” в душном безвременье 1970-х – первой половины 1980-х годов. Самые верные приходили в театр “Студио” Ленинградского института инженеров транспорта, чтобы стать соучастниками событий, происходящих в буквальном смысле у ног зрителей. Колючая проволока отделяла их от места казни в “Сотникове” по Василю Быкову, где стол и табуретки “играли” почти такую же роль, как доски в “Зорях” Театра на Таганке. Малыщицкий – выпускник “Высших режиссерских курсов” Ю.П.Любимова, и во многих его постановках была ощутима связь с эстетикой Таганки, но по складу и по натуре он сильно отличался от мэтра. Быть может, прежде всего тем, что всегда стремился сохранить студийное начало в профессиональном театре. “ЭС” публикует текст выступления Нины Усатовой на юбилейном вечере памяти режиссера, ставшего одной из важных фигур ленинградского театрального пейзажа.

Самая главная черта Владимира Афанасьевича Малыщицкого, которого я считаю своим учителем, – максимализм. И эту черту я переняла от него. Я была в первых рядах тех, кому больше всех доставалось. Мы рыдали, говорили: “Все, сейчас упаду, умру!” – он твое нутро просто выворачивал наружу, чтобы узнать, насколько ты можешь быть правдивым. Здесь слова Станиславского “не верю” не подходят. Он не верил нам настолько, что у нас глаза из орбит вылезали, так мы старались доказать ему свою искренность. Добивался, чтобы мы абсолютно раскрылись. Зато потом, когда выходили к зрителям, мы были заряжены невероятной энергией.

Площадка сцены всегда трансформировалась. Это был и буранный полустанок, и военный окоп, а “Диалоги” Александра Володина мы играли в центре круга зрителей. И, знаете, в огнях прожекторов, как на крупном плане, никогда не думаешь, через какое плечо поворачиваться к зрителям. Ты и спиной играешь так, чтобы тебя было слышно и видно. И все это настолько органично, что никто не мечтал ни о кино, ни о чем другом. Мы просто хотели быть на этой сцене.

Нина Усатова в спектакле “Диалоги”
Нина Усатова в спектакле “Диалоги”

Мы с подружками появились в Ленинграде после Щукинского училища, после того как отработали полностью дипломные спектакли. Приехали показываться с кутулями, с сундуками костюмов. А нас-то не ждали. Шел снег, я сижу и думаю: “Осталась бы здесь навсегда”. А Таня Кожевникова говорит: “Ой, а примут ли нас сегодня? Спать-то нам негде. На Московский вокзал только…” И вдруг выходят актеры. Тут в репетиционном зале они сидели и нас слушали, хоть время было за полночь. Это были Владимир Афанасьевич, Виктор Янсонс, Володя Ведомский, те, кто репетировал тогда “Сто братьев Бестужевых”. Нас слушали часа полтора, после чего мы признались, что у нас нет прописки. Тогда Костя Гершов заявил, что меня удочерит. Он и Женя Ганелин первыми произнесли: “Мы пропишем, поговорим с родителями”. Как будто это просто было. Но Господь так распорядился, что мы все остались здесь. Потом и общежитие дали. Сейчас понимаешь – трудные, голодные времена. А люди были счастливы, влюб-лялись. Физически было тяжело, но все в радость.

Еще вспоминаю смешной случай о себе, любимой. Мы показали Владимиру Афанасьевичу все наши институтские роли, и нас с Татьяной Кожевниковой ввели в массовку спектакля “Цена тишины”, по стихам поэтов, погибших в Великой Отечественной войне. Замечательный спектакль. Малыщицкий всегда выстраивал атмосферу. Он мог создавать большие пространства даже на нашей маленькой сцене. В “Цене тишины” мы, девчонки, должны были идти по росту в шинелях. Начиналось с “Сороковые, роковые…”. Музыка, прожектора, пандус. Боже, это было так здорово! Я играю в массовке, но раз нас учили играть не массовку, а судьбу в массовке, то я написала себе биографию солдатки – листов, наверное, сорок восемь… А была я в колонне – самый маленький толстый солдат. Впереди шли Юлия Панько, Наташа Борисова, Таня Каулио. Я иду в конце – в сапогах, в шинели, косички корзиночкой заплела и такую жизнь себе придумала, нафантазировала. Надо было всего лишь пройти строем и уйти в противоположную дверь. А я в финале развернулась к Саше Мирочнику и ТАК на него посмотрела. Такой внутренний монолог: я – медсестра, вынесла его с поля боя, выхаживала его в госпитале, ношу его ребенка под сердцем, а он не знает… И я сейчас ему глазами все это говорю. Саша свой текст произнес, музыка закончилась, он на меня смотрит. Тишина, а тут луч прожектора, и у меня слеза покатилась. Думаю, как здорово сыграла. И ушла под топот собственных сапог в коридор. И вдруг меня там за шкирятник так схватил кто-то, что дыхание сперло. И я увидела Малыщицкого: “Ты что сейчас сделала? Что сейчас наделала?” Я ему что-то пыталась сказать. Жизнь моя оборвалась в том темном коридоре, а потом было обсуждение. Он говорит: “Вот это пример, как нельзя играть, как нельзя тянуть!” Я отвечаю: “Я не тянула, я честно не тянула! Я не знала, что музыка закончится так быстро. Я на Сашу смотрела, а зал слушал. Тишина была”. А он: “Молчи! Я сейчас не знаю, что сделаю”. Подумала тогда: “Вот и все”. И навеки запомнила этот случай, запомнила, что надо держать режиссерскую струну в том ритме, в котором выстроен спектакль.

Годы пролетели удивительно быстро, но запомнились навсегда. В Измайловском саду, где мы на месте катка оборудовали театр, красили стены, убирали все, что оставалось от строителей, старались быстрее, быстрее открыться, и никто не думал о времени, о семье. Актеры спали здесь на шинелях, репетировали, делали самостоятельные отрывки, пели песни. Была необычайная жажда многое успеть и многое сделать. А какие капустники, какие праздники! В театре часто проходили поэтические вечера, встречи, была особая атмосфера с зажженными свечами – это был наш дом. Малыщицкий умел сплотить вокруг театра талантливых людей. Для нас это оказалась настоящая школа, пройти которую я могу пожелать всем молодым артистам.

У нас появился свой зритель. Спектакли смотрели не по одному разу. И сейчас еще есть те, кто помнит первые годы, кто ходил к нам постоянно. Мы после спектаклей выходили с бумажками (как-то неловко было после образа выходить): “Пожалуйста, напишите нам отзывы”. В “Диалогах” это выглядело даже естественно. А потом происходил разбор этих отзывов с Малыщицким.

Александр Моисеевич Володин был частым гостем, оставался после спектакля. В конце двухсотых “Диалогов” зрители попросили Володина прочитать стихи. Не забуду это чувство единения и внутреннего подъема. Александр Моисеевич читал стихи часа два, а мы так и сидели на своем станочке под зеленым абажуром – его герои и зрители. У него была такая теплая дружба с театром, что и сейчас при воспоминании о нем сердце сжимается.

Конечно, это время не забыть. Это все вспоминается как первая любовь. Как школа жизни: ты не просто делал первые шаги на сцене, а делал их со всеми вместе. Ты не позволял себе врать – ни в гримерке, ни перед партнерами. Нигде. Потому что Малы-щицкий все видел – как кто относится к жизни, к работе. Никто никому не завидовал. Все были настолько в этой упряжке рабочей, что я до сих пор бегу в пристяжных.

Малыщицкий был настоящим фанатиком театра и доказал это всей жизнью, которую прожил после отлучения от Молодежного. Ему было достаточно крохотного пространства и нескольких актеров, чтобы создавать Театр вновь и вновь. Он отстаивал свой театр всегда, вопреки обстоятельствам и ударам судьбы. Сейчас я много снимаюсь в кино, давно работаю в Большом Драматическом театре, где тоже люди замечательные, но в Молодежном театре осталась моя душа, счастливая моя юность.

«Экран и сцена«
23 сентября 2020 года.