Дмитрий Черняков вернулся в Париж после двухлетнего перерыва, чтобы поставить в Опера Бастий самую длинную, самую трудную и, наверное, самую важную партитуру во всей истории французской оперы – «Троянцев» Гектора Берлиоза. Вопрос, почему мятежному русскому режиссеру отдали на откуп «священное чудовище» французов, возник год назад, когда Парижская опера только объявила планы на сезон. И театр серьезно подготовился, чтобы объяснить этот нюанс зрителям, поместив в буклете монолог режиссера «Оммаж Жерару Мортье». Великий реформатор оперного настоящего и стратег будущего Мортье уже в 2006 году понял, что именно Черняков, автор увиденного им в Большом театре России «Евгения Онегина», должен поставить непокорную французскую партитуру в Париже. В 2009 году Мортье переехал директорствовать в Мадрид, постановка теперь планировалась в Королевском театре «Реал», но финансовые обстоятельства не позволили ее осуществить. Когда Мортье умер, вернуться к «Троянцам» Чернякову предложил Стефан Лисснер, тогда артистический директор Ла Скала, собиравшийся вскоре возглавить Opera de Paris. Так пропагандисту русской оперной культуры на Западе, а также вагнерианцу и вердианцу, пришлось почти поневоле стать тем самым человеком, который пустится в опасные баталии с французскими театроведами, музыкальными критиками, артистами всех мастей и просто экзальтированными парижскими пуристами, защищающими непонятно от каких демонов шедевр из так называемого неприкосновенного запаса романтического века. Любой взявшийся в Париже за opus magnum Берлиоза автоматически вовлекается в пучину страстей, кипевших внутри и вокруг композитора в середине-конце XIX века.
Вся жизнь Берлиоза являла собой непрерывную батальную сцену, а «Троянцы», последняя его опера, стала ее апофеозом. Полные эйфории марши и помпезные траурные шествия «Троянцев», чередующиеся в стихийном, драматически не простроенном спектакле с хорами, ариями и балетом, монотонно вопиют о каких-то эпохальных похоронах, смерти и пророческом предчувствии нового рождения, вынесенного за скобки оперы, истории и собственно музыки. Сюжет двух опер, собранных Берлиозом в одно целое, восходит к вергилиевой «Энеиде». В «Падении Трои» речь идет о драматичном финале Троянской войны: греки неожиданно снимают десятилетнюю осаду, троянцы радуются и проводят панихиду по Гектору. Приходит тревожное сообщение о том, что Лаокоона и сыновей разодрали змеи, Кассандра отчаянно пророчествует, ее не слышат, возникает Троянский конь с греками внутри, которые вырежут население города, и только Эней с сыном спасется и поплывет в Италию основывать Рим. В «Троянцах в Карфагене» использован тот же миф, что и в опере Перселла «Дидона и Эней», то есть рассказывается о прибытии троянцев в Африку, о встрече Энея с царицей Дидоной, находящейся в трауре по давно убитому мужу, о зарождении отношений между правительницей Карфагена и сыном Венеры, его измене и миссионерском побеге в Италию, самоубийстве Дидоны, а также ее пророчестве о величии Рима и грядущих Пунических войнах.
Будет недостаточно сказать, что опере и Берлиозу не повезло. Композитор написал своих экспериментальных, не вписывающихся ни в какие рамки (ни по форме, ни по содержанию, ни по устройству музыкального материала) тогдашних представлений о лирическом спектакле «Троянцев» за два года. В 1858 году автор «Фантастической симфонии», «Осуждения Фауста» и многих других произведений является уже достаточно известным и влиятельным человеком, чтобы его новую оперу принял к постановке главный театр страны. Но театр не принял, и Берлиоз скрупулезно, как свойственно обиженному и недопонятому современниками тревожному гению, писал в мемуарах, что знает недоброжелателей «Троянцев» поименно, и все они – его друзья.
В 1863 состоялась премьера второй части дилогии в Театре «Лирик» (известном сегодня как «Театр де ла Вилль»). Вторую часть выбрали наобум, так как на постановку полной версии не имелось ни достаточного числа участников, ни средств. «Падение Трои» увидело свет рампы после смерти композитора в 1879 в театре «Шатле». В 1890 году либретто «Троянцев» перевели на немецкий, и довольно успешная премьера полной версии состоялась в театре Карлсруэ. Триумфальное возвращение целостной партитуры в Париж случилось уже в XX веке, постановкой «Троянцев» открывалась новенькая Опера Бастий. Нынешняя – третья по счету – постановка была приурочена к трем круглым датам: 30-летию Опера Бастий, 350-летию Парижской оперы как института и 150-летию со дня смерти Берлиоза.
Почему Мортье и за ним Лисснер звали на постановку Чернякова – понятно. Нужен был режиссер, который с голливудским размахом освоит циклопические просторы сцены и космические объемы нотного материала, уместит в театре весь полыхающий войной мир без упоминания названий городов и фамилий правящих династий и центром макромира непременно сделает живых, чувствующих людей. На самом деле, до сих пор не понятно, как сам Берлиоз собирался распорядиться двумя разными операми, объединенными сквозным сюжетом, одним героем и единственным лейтмотивом (знаменитый Троянский марш), явно нуждающимися в различной постановочной эстетике.
Дмитрий Черняков договорился с музыкальным руководителем Филиппом Жорданом о купюрах. Первую, короткую часть, не тронули. Она длится полтора часа, и это идеальное время для превращения бесформенного начала семичасовой эпопеи в раскаленную политическую драму. «Взятие Карфагена» было подвергнуто серьезной редукции, в сухом остатке получились две части – одна длится час двадцать, вторая – сорок пять минут. После окончания каждого акта с колосников сваливался занавес с автографами Сая Твомбли – родной занавес Опера Бастий, редко используемый. Для Чернякова были важны эти часы и минуты, потому что вместе с Жорданом они пробовали не бездушно сократить классика, а понять и по возможности воплотить замысел Берлиоза.
После премьеры Берлиоза критиковали: не передал настроений «Энеиды», переврал содержание поэмы, и самое страшное – не снабдил музыкальные фразы кадансами, то есть цезурами, передышками (зритель, оказывается, должен был отдохнуть). У Берлиоза «фраза начинается и не заканчивается…», или «в «Троянцах» целый акт представляет собой одну-единственную фразу», – пишет авторитетный музыкальный издатель Огюст Дюран. Черняков в результате придумал, как воспользоваться музыкой «без передышек». Из первой части, где тоже достаточно повторяющихся элементов, и все они «без каденций», Черняков создает захватывающий зрелищный триллер. Эпический размер сцены Опера Бастий позволяет использовать многие приемы, делать артхаусную оперу, оперу-компьютерную стрелялку, в общем, любую режиссерскую оперу. Снова выступая и как сценограф со своей постоянной командой (костюмы – Елена Зайцева, свет – Глеб Фильштинский, видео – Тьени Буркхалтер), Черняков конструирует последний день Трои. Она предстает условным городом в руинах, где по улицам страшно ходить, где в каждом темном переулке мерещится бородач с автоматом и можно свалиться в яму с трупами. Из сумрачной суггестии улицы выхватывается прямоугольник света – бункер, убежище семьи циничного правителя. Он сам тут как тут – унылый Брежнев-Чаушеску-Хусейн (Царь Приам – Паата Бурчуладзе) в голубом мундире, с неподвижным лицом-маской, париком и вставными зубами. На улицах, однако, не всегда страшно и холодно, иногда там весело и людно, толпа ликует, приветствует вождя народов и его семью флажками и шариками в руках.
Бегущая строка официальных новостей информирует о том, что происходит в городе. Что крутится в головах главных героев, мы тоже постепенно узнаем, как и секреты их прошлого – об этом сообщает «потайной» экран в полсцены. Фланирующая в костюме лживо-желтого цвета пророчица Кассандра (Стефани Д’Устрак), оказывается, пережила детский абьюз (тревожный кадр с девочкой и поглаживающей ее по подбородку рукой взрослого), но справилась с травмой и стала феминисткой. Из прямой «трансляции» мыслей Энея (Брэндон Йованович) мы узнаем о его недовольстве тестем и готовности предать своих, чтобы захватить власть. Своих он в итоге сдаст, непонятно, намеренно или по воле случая, а два следующие акта будет прокручивать в голове случившееся с ним в ту роковую ночь (вот там-то, во втором и третьем актах, и понадобятся усталые и замыленные музыкальные фразы Берлиоза без каденций и обрывки фраз Троянского марша).
В первой части режиссер все время подбрасывает зрителю улики, снабжает контрабандным знанием, догадками, ключами, нагнетет саспенс. Драматичная и одновременно абстрактная музыка Берлиоза идеально накладывается на эпизоды политической драмы, да что там – обживает их и делает обязательными, привязанными к действию.
Первый акт – политическая драма шекспировского масштаба. Берлиоз ведь мечтал создать полотно, достойное театра елизаветинцев, возможно, «Троянцы» в их нынешнем трехактном виде – максимально приближены к авторскому замыслу, не реализованному в силу разных обстоятельств. Во втором и третьем актах режиссер меняет язык. Актуальная опера-триллер про вселенскую войну, недальновидного политика и обманутый народ перерастает в традиционную нарративную «режоперу». Троянцы и карфагенцы встречаются не на поле битвы в космическом нигде, а в закрытом санатории для ветеранов войны. Муравьишки микрокосма залечивают травмы, полученные на просторах вселенной. Они заперты в четырех стенах, а в действительности в еще более тесном пространстве – один на один сами с собой, со своим бессознательным, с травмами и прочим психоанализом. Безумную Дидону (Екатерина Семенчук) коронуют бумажной короной. Война переселяется в головы людей, становится их личной трагедией. И эти акты – тоже образцы шекспировского театра, их можно назвать своеобразными экспликациями Исторических хроник.
Но зачем же все-таки Черняков «позорит отечество», в течение двух актов оскорбляя Берлиоза нарративной «режоперой» (оба акта идут в одних декорациях бывалого вида, словно их свезли сюда из прошлых постановок Чернякова, Петера Конвичного и других), если в первые полтора часа спектакля он выступал в роли бога актуального искусства? Ответ простой. Жанр оперы, которая возникла в XVI веке на территории contemporary art, постоянно обновляется, переформатируется и заставляет своих адептов смотреть в будущее. Берлиоз с «Троянцами» не уместился в XIX веке именно потому, что создал оперу на вырост, оперу – площадку для эксперимента. И Черняков точно прочитал его месседж – из первой части «Троянцев» сделал опус для будущего, а во второй показал, как зловонен труп. Дмитрий Черняков вернется в Париж в 2021 году – не с чем-либо, а с «Пиковой дамой» – той самой оперой, от которой он много лет «убегал».
Екатерина БЕЛЯЕВА
«Экран и сцена»
№ 5 за 2019 год.