Случай Мортимера

Фото предоставлено Платоновским фестивалемКаждый, кто пишет про VII Платоновский фестиваль искусств в Воронеже, справедливо восхищаясь многообразными завоеваниями его организаторов во главе с Михаилом Бычковым, отмечает: хедлайнером предсказуемо стал спектакль “Имитация жизни” Корнеля Мундруцо. Созданный совместно с австрийским фестивалем Wiener Festwochen, где и был сыгран в прошлом сезоне, спектакль венгерского театра “Протон” продолжает свое шествие по странам. Платоновский, включивший “Имитацию жизни” в программу актуального искусства, встроился в престижный ряд международной гастрольной программы венгров: постановка уже побывала на Висбаденской биеннале (Германия), на фестивале “Next” в Лилле (Франция), осенью предстоит фестиваль “Sirenos” в Вильнюсе (Литва). Пока же сыграли премьеру в России, причем не в столицах, куда на фестивали “Балтдом” и “Новый европейский театр – NET” приезжала лишь одна-единственная работа Мундруцо “Деменция”, а в Воронеже.

В “Имитации жизни” пять исполнителей и соответственно пять действующих лиц. С уверенностью утверждать, кто здесь главный герой, о ком поставлена эта история, не возьмешься. При некотором напряжении воображения в герои можно вывести каждого, как и само место действия – катастрофически захламленную квартиру-студию с высоченными потолками и арочными окнами в старом будапештском доме, готовящую зрителю настоящее потрясение.

Начинается “Имитация жизни”, обозначенная некоторыми иностранными критиками как гиперреализм, с имитации документальности. На белом экране плохо выглядящая, утомленная и бледная женщина взнервленно отвечает на вопросы интервьюера, остающегося за кадром. Постепенно становится понятно, что некая контора Ликвид Лимитед требует срочной уплаты долга по коммунальным платежам, иначе последует принудительное выселение. Диалог, в ходе которого женщина демонстрирует все чудеса изворотливости, довольно быстро переходит в ее монолог. Постепенно проясняются исходные обстоятельства, во весь рост выступая из этой путаной речи. Усталую женщину зовут Лёринк Русо, она цыганка, муж-цыган недавно погиб, сын Сильвестр, с детства стыдившийся своей национальности, беливший смуглое лицо мукой и вешавший на стену комнаты фото чужого белобрысого мальчика, сбежал из дома, перекрасился в блондина, числится венгром и обитает в гостинице, ведя жизнь альфонса. В самый пик невеселого повествования рассказчица в исполнении очень важной для Корнеля Мундруцо актрисы Лили Монори, сверкнув темным глазом, неожиданно игриво делится подробностями, сколько раз и как ей удавалось облапошить кого-нибудь из чиновников. В эти мгновения в ней приоткрывается иной человек, черпающий радость бытия даже в своем кочевье, даже в собственной второсортности с точки зрения власть имущих.

В финале затянувшегося видеопролога, когда публика уже почти уверилась, что беседа идет в записи, экран исчезает и взгляду предстают бритоголовый агент с видеокамерой (Роланд Раба) и грузная обессиленная женщина, только что из последних сил вывалившая на пуб-лику свою несчастливую судьбу. В живом плане беседа прерывается, женщине плохо, она шатается, надрывно кашляет, следует обморок. Отдельной убийственной миниатюрой выглядит телефонная беседа агента со скорой помощью, словно расставляющая все точки над i в предыдущем эпизоде: равнодушный голос объясняет, что бригада не сможет приехать быстро, поскольку приоритет безусловно отдается венгерскому населению.

Бесчеловечность приводит в содрогание даже крепкие стены дома: под грозовые раскаты, в нахлынувших тумане и дымке комната вздрагивает и начинает крениться вбок. Один из углов кубика жилого помещения отрывается от земли и приподнимается на 10-15-30-45 градусов. Предметы начинают соскальзывать с привычных мест, угол наклона тем временем все увеличивается. Съезжает лампа, кубарем летит с полки тостер, прокатывается по диагонали магнитофон, хлопают дверцы шкафчиков, вываливаются ящики, грохочут по полу кастрюли и тазы, бьется посуда, корежатся вещи, словно шрапнель разлетается град мелочей из дивана, появляются на свет божий любовно хранившиеся детские игрушки. Стоит крену комнаты перевалить за 60 градусов, как вступает тяжелая артиллерия: срываются плита, стиральная машина и холодильник. Смерч быта, оползень повседневности, неумолимый катаклизм, ураган, камнепад, бомбежка – разваливается на куски, разбивается на осколки, в клочья рассыпается жизнь. После 180 градусов следует новый взрыв хаоса, теперь уже мир вверх ногами вздрагивает, и всё валится в обратном направлении. Ясно до дрожи, что хозяйка этих “несметных богатств” умерла. И только распятия на двух противоположных стенах остались в недвижимости, хотя равнодушное пространство совершило полный круг и успокоилось столь же неожиданно, как случается со стихией.

За этим символически преподнесенным завершением жизни, за точкой невозврата, следует как будто совсем другая история, хотя некоторые ее участники нам уже знакомы. Заброшенная, но такая притягательная для алчного агента квартира снова шлет миру сигнал SOS.

Сюда приводится новая потенциальная жилица. Ситуация у нее явно не ахти, поэтому ни отсутствие электричества, ни ветхость, ни убожество, ни царящий кавардак, словно после землетрясения, ее не останавливают. Молодая женщина быстро принимает решение и подписывает договор. После ухода агента, настаивавшего, что в квартире не должно быть детей, она впускает в дом мальчика. С его появлением очередной вполне бытовой фрагмент спектакля вырастает до обобщения, закольцовывает события, распахивается в гулкую бесконечность: кажется, что режиссер обратил время вспять, и перед нами молодая Лёринк Русо и ее сын Сильвестр. Но откуда-то с видеокадров настоящий Сильвестр (Жомбор Йегер), преодолевающий поворот за поворотом гостиничных коридоров, устланных коврами, вдруг врывается в мир оставленного в квартире ребенка, с трудом сумевшего разгрести себе место на замусо-ренном диване.

Незнакомые юноша и мальчик вглядываются друг в друга и что-то главное один о другом понимают: Сильвестр свой выбор в плане национальной идентичности и рывка из презираемого мира уже сделал, у маленького Йонаша выбор еще впереди, и легким он не будет. Откуда-то из недр шкафов извлекается детская железная дорога, и два брата по судьбе завороженно следят за движением паровозика. Хотя бы временно он может умчать в справедливую страну.

На опустившейся шторке-занавесе появляется текст, снова привязывающий историю, воспарившую было в метафизику, к документальной реальности. Проступающие строки информируют о случившемся в Венгрии в мае 2015 года жестоком избиении цыгана, получившем в прессе название “Случай Мор-тимера” и поднявшем волну демонстраций против расизма. Преступником, однако, оказался тоже цыган, скрывавший, как и герой Корнеля Мундруцо, свою национальность. Выводов режиссер не делает, оставляя их каждому из нас.

Только что о пренебрежительном “speak white” – говори на языке титульной нации и помни о своей вторичности – страстно размышлял со сцены в спектак-ле “887”, привезенном на Чеховский фестиваль, Робер Лепаж, рассказывая о своем детстве и об отношениях франкофонной Канады с англоговорящим большинством. “Speak white” – в какой стране не услышишь сегодня подобного окрика в самых разнообразных формулировках? Спрессованные в полтора часа сценического времени, гуманистический пафос, отменные актерские работы и необыкновенно функционирующая сценография в сочетании с жесткостью режиссерского языка Корнеля Мундруцо, здесь, впрочем, не такой явной, как в “Деменции”, создают поразительный эффект вины людских сообществ перед человеком.

Мария ХАЛИЗЕВА

Фото предоставлено Платоновским фестивалем

«Экран и сцена»

№ 13 за 2017 год.