Вытолкните мертвых в жизнь

Сцена из спектакля “Написано на коже”. Фото Д.ЮСУПОВА/Большой театрПроект “Оперный фестиваль Экс-ан-Прованса в Москве” сделал возможным показ на сцене Большого театра опер “Написано на коже” Джорджа Бенджамина (одна из трех опер английского композитора, нашего современника; премьера 2012) и “Траурная ночь” по кантатам Иоганна Себастьяна Баха (премьера 2014) в постановке Кэти Митчелл, одной из безусловных лидеров европейской режиссуры, оперной и драматической.

Сюжет, увенчивающийся съедением девушкой сердца своего возлюбленного, восходит к “Декамерону” Боккаччо и к еще более ранним временам – к литературной обработке XIII века биографии провансальского трубадура Гильома де Кабестаня. Автор либретто оперы “Написано на коже” современный британский драматург Мартин Кримп, неоднократно сотрудничавший с Митчелл, предлагает свою версию имеющей разночтения истории, смело прошивая Средневековье сегодняшними реалиями (асфальт, парковка, торговый центр, вылеты в международном аэропорту).

В доме зажиточного землевладельца (Джереми Карпентер) и его жены Агнессы (Вера-Лотта Бёкер) оказывается молодой художник (Тим Мид), приглашенный Хозяином, дабы создать Книгу с миниатюрами, прославляющую его жизнь и деяния (“не мыслит жизни без добродетели и насилия”). Книга хозяйских завоеваний и чужих грехов пишется медленно – времена года успевают сменить друг друга, и стоит дорого – родственники начинают выражать недоумение. Молодая хозяйка питает интерес не только к занятию Юноши, но и к самому Юноше. Ее настойчивые и недвусмысленные приходы в скрипторий, место трудов художника, меняют Книгу, где неминуемо возникает “потайная страница”, меняют они и жизнеописание Хозяина, и само бытие.

Симультанность постановки “Написано на коже” вполне соответствует замыслу драматурга с перекличкой двух далеко отстоящих одна от другой эпох. Пространство сцены поделено на четыре прямоугольника разных размеров (ближе к финалу к ним прибавится пятый, вытянутый по вертикали, с лестницей, уводящей в бесконечность). Правый нижний отсек с массивными белеными окнами, дверями и деревянным столом (на нем букет лилий, который в дальнейшем обнаружится в комнате наверху, ибо не только времена, но и пространства тут взаимосвязаны), позже возникнет внушительная кровать, – залит мягким тусклым светом, как на картинах голландцев или фламандцев, или как в спектакле “Фрекен Жюли” той же Митчелл, идущем в берлинском театре “Шаубюне”. Сквозь пол и потолок комнаты прорастают деревья, пробивающиеся кронами в темное помещение наверху, обитель теней, где почти никогда никого не бывает (художник, давняя соавтор Кэти Митчелл – Вики Мортимер). В двух других прямоугольных пространствах творится современная алхимия, здесь условные “ангелы” под лампами дневного света ставят эксперимент над прошлым, по-новому пишут историю Адама и искусительницы Евы, выступая перед зрителями то реквизиторами, то костюмерами, то помрежами, а то и хором комментаторов. Они пропевают множество диких и жестоких реплик, начиная с такой: “Сравняйте города с землей, разрушьте дома” и добираясь до ключевых: “Вымарайте живущих, вытолкните мертвых в жизнь” и “Разбейте печатный станок. / Пусть будет бесценна каждая новая книга, / ибо она написана на коже”.Сцена из спектакля “Траурная ночь”. Фото Д.ЮСУПОВА/Большой театр

Не умеющая читать, но имеющая дар чувствовать и желать Агнесса дерзко обращается к мужу, листающему вроде бы завершенную Книгу: «Дай мне увидеть слово “любовь”» и тем самым обрекает Юношу на гибель. Образ любовника как человека книги отсылает к фильму “Повар, вор, его жена и ее любовник” Питера Гринуэя.

Нам покажут Хозяина в фартуке мясника, его покровительственное объятие с Юношей и предательский удар ножом, а также чаши с внутренностями и сердце в банке, а еще лужи крови, вытираемые фартуком под бесчинство в музыке. “Ничто из еды, / ничто из питья / никогда не перебьет вкус сердца Юноши / в моем теле”, – твердит Агнесса, отведавшая страшное яство и узнавшая правду, и сомнамбулически медленно начинает подъем по лестнице, черные фигуры в рапиде следуют за ней. “Никакая твоя сила, / никакой твой запрет / не сотрут рисунки, что руки Юноши / выводили на моей коже” – Агнесса постепенно исчезает из поля зрения, а “ангелы” описывают, как тело женщины падает с балкона, отмечая в третьем лице собственный “холодный интерес к человеческой трагедии”.

Совсем иной облик имеет опера “Траурная ночь” – сценическое прочтение кантат Баха. За поминальным столом в черном пространстве (та же сценограф Вики Мортимер) две сестры и два брата в течение полутора часов заторможенно и горестно, не поднимая глаз, обращаются к недавно ушедшему отцу, продолжают свои неоконченные с ним диалоги, постепенно и неминуемо приходя к осо-знанию потери, смиряясь с ней. В постановке имеется выразительная режиссерская самоцитата. В киноинсталляции Кэти Митчелл “Пять истин”, созданной в 2011 для лондонского Музея Виктории и Альберта и вплоть до конца апреля демонстрировавшейся в Москве в Электротеатре Станиславский, все пять версий сумасшествия и смерти Офелии отталкиваются от одного и того же сюжета – героиня разбирает вещи Полония, которые ей вернули в запечатанном целлофановом пакете. Вот так и четверо членов осиротевшей семьи, словно две Офелии и два Лаэрта (в Москве их исполняли Мириам Арбу, Мариан Дейкхёйзен, Руперт Чарльзворт, Андри Бьорн-Робертсон), траурной ночью обреченно разглядывают возвращенное из морга в прозрачной упаковке. Вынимают сложенные рубашку и брюки, ботинки, очешник, бумажник, примеряют на тонкое девичье запястье мужские часы и снова запаковывают – фиксируют в памяти навсегда. Фигура отца (Фроде Ольсен) призрачно маячит в глубине, иногда проступая из темноты, разбавляемой лишь рыжиной волос. В интервью, переведенном для гастрольного буклета (к слову сказать, сделанного на невероятно высоком уровне, решающего не рекламные задачи, а сосредоточенного на смыслах), Кэти Митчелл определяет содержание спектакля, постановочно аскетичного и парадоксальным образом просветленного, как “созерцание смерти”, и таково самое лаконичное определение из всех возможных, применимое отнюдь не только к этой ее работе.

Внешне рассудочное и предельно сдержанное размышление о том, что любое деяние и чувство оставляет след на человеке, пишется жизнью или другими людьми – любовью, лаской, ненавистью – прямо по коже; бешеная страсть происходящего, уведенная драматургом, с ведома режиссера, в слово; соединение эпического начала с брехтовским – все это опера “Написано на коже”. Здесь в финале один из “ангелов”, примостившийся на краю листа Книги Бытия и пересказывающий трагическую развязку, заставляет героиню замереть в самоубийственном падении “точно по центру страницы” той же Книги. Завороженность околосмертным опытом и тончайшая медитативность, когда поворот головы равен событию, духовные кантаты Баха, священнодействие скорби, возвышающей обыденные действия до литургии, одухотворенность лиц и голосов исполнителей – опера “Траурная ночь”.

Феномен искусства Кэти Митчелл в ее органической способности пристального и ненад-рывного вглядывания в пограничные состояния, в эстетически мудром преподнесении экстремальных ситуаций и медлительно-несуетном их проживании, в сосредоточенности на смерти и в ее преодолении, в глубинном понимании неотъемлемости смерти от любви и от самой жизни.

Мария ХАЛИЗЕВА

  • Сцены из спектаклей “Написано на коже” и “Траурная ночь”

Фото Д.ЮСУПОВА/Большой театр

«Экран и сцена»

№ 10 за 2017 год.