Снегурочка спускается в ад

Фото Elisa HabererКак и в прошлом году, пасхальные дни в Париже совпали с очередной премьерой Дмитрия Чернякова. В 2016 он представил во Дворце Гарнье оперу “Иоланта” и балет “Щелкунчик” Чайковского, соединенные в единый спектакль с общим сюжетом, в 2017 осуществил постановку “Снегурочки” Римского-Корсакова на сцене Опера Бастий. Одна из самых любимых в России опер Римского-Корсакова на Западе ставится крайне редко. В Париже она была показана в 1908 году в “Опера комик” с декорациями, сделанными по эскизам Николая Рериха, и пели ее на французском языке. Эта постановка не имела отношения непосредственно к Русским сезонам Дягилева, но Сергей Павлович консультировал директора театра по вопросам оформления спектакля. В любом случае за прошедшие более чем сто лет в Париже напрочь забыли о существовании и оперы Римского-Корсакова, и пьесы Островского, и тем более жутковатой сказки из собрания Афанасьева. Чернякову, выступающему в данном случае культуртрегером и апологетом русской оперы в Париже, надо было как-то аккуратно провести французского зрителя через дебри славянского фольклора. Не погрязнув в сумраке русского мистического пейзажа, где “Нерадостно и холодно встречает / Весну свою угрюмая страна” (из Пролога к “Снегурочке”), “вынырнуть” вместе с ним в каком-нибудь забытом богами Калинове на большой реке и озере и подсмотреть, как ряженые в аутентичные костюмы “правильные” мужчины и женщины медленно изводят непонятную им чужестранку. И в финале сделать выводы, рифмуется ли ее “печальная кончина” с ежегодной весенней жертвой, или смерть девушки лишь вопиет о бесчувственности, черствости и жестокости людей не важно из какого времени.

Черняков внес незначительные поправки в текст либретто Римского-Корсакова, а перед Прологом добавил важную ремарку о том, что группа людей, называющая себя берендеями, собирается в наши дни реконструировать жизненный уклад славянских предков. И действительно, пока зрители рассаживаются, по сцене бродит толпа праздных молодых людей, высыпавших из стоящих поодаль комби (дом на колесах, прицеп-ленный к автомобилю). Видимо, кавалькада любителей славянских древностей делает небольшой привал для пикника по пути в деревню, которую они позже назовут Берендеевкой, и где разыграется страшная история “Снегурочки”.

Любопытно, что Римский-Корсаков начал сочинять оперу “Снегурочка” втайне от всех. Лишь со второго прочтения пьеса ему по-настоящему понравилась, и он, по собственному выражению, “точно прозрел на ее удивительную красоту”. Затем сделал несколько нотных набросков, съездил в Москву к Островскому за разрешением использовать текст в качестве либретто и на целое лето переехал в деревню Стелево, чтобы “пропитаться” фольклором. Персонажи спектакля Дмитрия Чернякова тоже отправились в лесную глушь в поисках своих корней, но их невинное, как кажется вначале, путешествие обернулось мрачнейшей трагедией.

Между тем занавес скрыл веселый пикник на траве, зазвучала морозная музыка Пролога, и история понеслась. В школьный актовый зал (желтые стены, потолок, дверь со стеклом, типовые светильники, старенькое пианино, балетные станки – классическая обстановка от Чернякова) входят трое: Снегурочка и ее родители. В либретто сказано, что после развода дочь осталась жить с отцом, так как мама Весна, видимо, занималась исключительно карьерой оперной певицы, но у нее не очень получилось, и теперь она работает учительницей музыки в младших классах. Это красивая властная женщина в напудренном парике (опытная Елена Манистина) родилась, чтобы петь Графиню в “Свадьбе Фигаро”, но вместо этого репетирует выступление птичек. Папа Мороз – милый и интеллигентный старик (харизматичный Владимир Огновенко, незабываемый Светозар в “Руслане и Людмиле” Чернякова в Большом театре), но, как водится, бесхарактерный и нерешительный. Пока родители довольно громко выясняют отношения, Снегурочка (юная Аида Гарифуллина, дебютирующая в Парижской Опере) выбегает из комнаты и наблюдает сцену из дверного окошка. Она сразу обнаруживает себя натурой сверхчувствительной, тонкой, не от мира сего. Поет, что больше всего на свете хочет жить среди людей, ходить с подругами по ягоды и слушать песни Леля. Под присмотром Лешего (мужик со станковым рюкзаком в камуфляже в исполнении экспрессивного Василия Ефимова) Снегурку отправляют пожить среди берендеев у Бобыля с Бобылихой. Девушка боязливо подходит к лагерю, тамошние обитатели ее быстро замечают, Бобыль предлагает жене удочерить Снегурку, и новая семья уходит в ветхий домик. С этого момента действие приобретает мистические черты, потому что персонажи начинают делиться на тех, кто вдохновенно играет в реконструкцию, и тех, кто, вовлекаясь в игру бессознательно, проживает ситуацию по-настоящему. Колесики пестрых комби вдруг видятся курьими ножками, поддерживающими известно какие инфернальные избушки. Обаятельный вроде бы Лель (Юрий Миненко) с чудесным ангельским голосом выглядит первертом. Красивая, убранная цветами, как рембрандтовская Флора, Купава (роскошная Мартина Серафин), появившись на сцене в качестве влюбленной селянки, через полчаса становится вульгарной вакханкой из недоброго мифа. Красивый стоп-кадр мог бы получиться из встречи Мизгиря и Снегурочки, но Черняков выход этого странного черного рыцаря обставит в другой картине. Из этой сцены мы не понимаем, почему Мизгирь вдруг отворачивается от Купавы, на шее которой он только что застегнул роскошное колье. Снегурочку он, кажется, и не замечает.

Здесь необходимо сделать отступление от темы. Кроме умопомрачительного сюжета “Снегурочки” Чернякову хотелось как можно интереснее представить на Западе самого Римского-Корсакова, в русской оперной традиции занимавшего особое положение. С одной стороны, в его операх присутствовало бельканто, которым итальянцы наслаждались в опусах Беллини, Доницетти и отчасти Верди, с другой, он был немного нашим Вагнером, так как умел переплавлять в оперы сказания и эпосы славян. В парижской “Снегурочке” имеются отсылки ко всем этим темам. Весна предстает в образе певицы бельканто, Леля поет не возрастное меццо-сопрано в брюках, а романтичный контратенор, чье присутствие украшает сюжет пикантной гендерной двусмыс-ленностью, характерной для оперы барокко. И, наконец, самая потрясающая находка – Мизгирь в образе мрачного Летучего Голландца, воспетого Вагнером. Странные отношения Снегурочки и Мизгиря (прописанные и Островским, и Римским-Корсаковым очень невнятно, даже если принять во внимание сказочную условность) красиво накладываются на историю Голландца и Сенты. В руках Чернякова русская сказочность, хоть и выглядит по-прежнему дикой, находит общий язык с европейскими “бродячими сюжетами”. И Римский-Корсаков, представленный своей, быть может, лучшей оперой, приобретает черты гораздо более значительной фигуры в русской культуре, чем просто национальный композитор.

Первый акт заканчивается истерикой Снегурочки, не понимающей, как оказалась в центре конфликта, как потеряла любимую подругу и приобрела нелюбимого жениха. А во втором Купава бежит в районный центр к царю Берендею и умоляет его заставить Мизгиря жениться на ней или выплатить штраф. С этого момента у игроков в фольклорную реконструкцию маски буквально “прирастают к лицу”. Толстяк с косичкой Берендей (солист Большого театра Максим Партер, срочно заменивший выбывшего из игры мексиканского тенора Рамона Варгаса), Купава, Лель принимаются сознательно травить Снегурочку. В третьем акте действие переносится в картинный шишкинский лес. Красивые сосны и ели, упираясь в колосники, горделиво и шумно шевелят своими синтетическими ветками-лапами. Они даже не пытаются казаться настоящими, как леса Шишкина. Удивительно, что одновременно с показами “Снегурочки” в Опера Бастий, в Музее д’Орсэ проходила представительная выставка “Мистические пейзажи”, на которой была слабо проработана русская тема. Лесная сценография Чернякова могла бы запросто стать недостающим звеном на выставке. Итак, в лесу вакхического вида персонажи, среди которых выделяются наряженные Лель и Купава, меланхоличный Берендей с палеткой в руках, какие-то пары брачующихся нудистов водят хороводы, танцуют, поют. Только Снегурочка в белом платье и Мизгирь в черном костюме не находят себе места на этом празднике жизни. Лель поет свою самую знаменитую арию “Туча со громом сговаривалась” про потерявшуюся в лесу девицу, песня нравится Берендею, и он велит Лелю выбрать подружку. Тот выбирает Купаву, а Снегурочка в расстроенных чувствах бросается в лес, шарахаясь от вываливающихся со всех сторон пар обнаженных “фольклористов”. В лесу, превратившемся в абсолютно фантастическое пространство (Снегурка приближается к Ярилиной долине), ее догоняет озверевший Мизгирь, требует от нее любви и уже готов взять силой. Но по сценарию в этом месте запланирован выход Лешего, ему наказано оберегать Снегурку именно от такого рода опасностей. Три раза под звон тарелок Леший отшвыривает Мизгиря (блестяще сыгранного немецким басом Томасом Йоханнесом Майером, кстати, одним из лучших исполнителей партии Летучего Голландца) на землю. Дирижер (музыкальный шеф Михайловского театра Михаил Татарников) и оркестр здесь немного паясничают, снимая напряжение преды-дущей сцены. Снегурочке между тем совсем худо, она несется через дремучий лес, ветки раздирают тунику. Набредает на чудесную долину, призывает свою величественную маму Весну, и та дает ей благословение на любовь. Возбужденная новым ощущением Снегурочка возвращается на то место, где рассталась с Мизгирем, признается ему в любви. И опять не хватило стоп-кадра, слабенькая Снегурка не смогла уговорить Мизгиря сбежать из жестокой игры прямо сейчас, уплыть вместе, куда глаза глядят. Мизгирь хочет предъявить царю и берендеям свою девушку. Берендей в темноте благословляет другие молодые пары, потом Снегурочку с Мизгирем. И когда Снегурочка произносит свое “да”, ее жалит луч солнца. Она умирает с блаженной улыбкой на устах, Мизгирь с диким воем исчезает в темноте леса. Люди царя переворачивают лежащую Снегурочку лицом к земле.

Берендей, дирижируя хором примолкших “подданных”, спешит ободрить их словами “Снегурочки печальная кончина / И страшная погибель Мизгиря / Тревожить нас не могут…” С колосников спускается пылающее огнем колесо, зачарованные славяне ревут “Свет, бог наш, даруй нам!”. Подпевать им совсем не хочется.

Екатерина БЕЛЯЕВА

Фото Elisa Haberer

«Экран и сцена»
№ 10 за 2017 год.