Сергей УРСУЛЯК: «Меня волнует встреча с тем, что встретить нельзя»

Сергей УРСУЛЯК
Сергей УРСУЛЯК

– Что в романе Алексея Иванова “Ненастье” зацепило ваше внимание и заставило перенести его историю на экран?

– Я взял несколько громких книг, вышедших в предыдущие годы, и стал читать. Книга может быть замечательной с литературной точки зрения, но для экранизации не годится. К тому же проверяешь: читаешь первые 50 страниц, и тебе становится либо интересно, либо неинтересно. Книгу Иванова, притом, что у него чуждая среда, невозможная лексика, герои, которых я не хотел бы встретить в жизни, – продолжал читать и дочитал до конца. Интересно. Но для фильма не подходит.

Прошло несколько дней, и я понял, что эта вещь меня держит, и подумал: если бы я делал фильм, то в финале было бы 31 декабря 1999 года, Ельцин по телевизору, Новый год, “Ирония судьбы…”, снег, а за окном люди друг друга убивают. И когда подумал, стал думать дальше – как очеловечить историю; потом стал думать про музыку… Позвонил продюсеру Антону Златопольскому, хотя понимал, что это не для канала “Россия” и вряд ли что-нибудь получится. И вдруг он отвечает – мы купили права на книгу, но не предполагали обращаться к тебе, думали – не твое. Давайте делать!

Начались поиски драматурга, а потом – долгая трудная работа над сценарием, который писал Илья Тилькин. Параллельно шли поиски героев – я думал, как их сделать близкими мне и зрителю. Главный герой в книге – наблюдатель, “недейственный” персонаж. Его нужно было сделать более активным, включенным в действие. Так возникло увлечение Неволина кинохроникой.

– Центр картины – Неволин. Александр Яценко блестяще сыграл эту роль.

– Я перепробовал миллион человек на главную роль. Если идти вслед за автором, то героям в момент ограбления под пятьдесят. А когда человеку хорошо под пятьдесят, то другие проблемы, другие перспективы, другие надежды. А когда человеку между 30 и 40, то чуть другие проблемы, чуть другие перспективы, чуть другие надежды и другой задор. Я знал, что тяжело будет найти героев, которые прошли бы временной промежуток, заданный в книге. И это тоже меня убеждало ограничить основное действие одним десятилетием.

Я не думал о Саше Яценко как о претенденте на главную роль, пока, если не ошибаюсь, не пересмотрел кусок из фильма “Аритмия”. Хотя только что закончил с ним картину – “Тихий Дон”! И, наконец, понял: вот кто должен играть Неволина! А моя дочка Даша мне сообщила: «Саша Яценко – первая фамилия, названная лично мной, когда мы говорили о “Ненастье”. А ты ответил, что он никакого отношения к этому не имеет». Я сказал: “Странно… Не помню того разговора. Саша Яценко – именно тот, кто нужен”. Так появился Сашка, и сразу все стало веселее.

И Таня, конечно, вызвала много сложностей, поскольку героиня романа мне не нравилась; тема Вечной Невесты, которую развивает Иванов, мне не очень понятна. И мы придумали ей другую биографию и другой образ.

Муки были и с папой Тани – давать ему простор в фильме не хотелось, чтобы не перекрывать основные линии; какая-то лишняя фигура, но без нее тоже что-то теряется. И в процессе разговоров с Маковецким, поисков грима, примерки париков мы придумали роль: герой “со сдвигом” – от пьянства и безумной жизни. Но основная сложность в работе с материалом – бойцы, жуткие, необаятельные.

– А как вы создавали образ города Батуева?

– Мы нашли общие планы в Нижнем Тагиле. А потом стали думать, как снимать конкретные сцены, средние планы. И построили “город” на территории подмосковного завода Электросталь – проложили улицы, пустили машины, сделали кинотеатры. Здесь снимали основные проезды. Но дом, куда вселяются участники “Коминтерна”, где происходят многие сцены, мы не нашли, таких домов в нормальном состоянии не осталось. Пришлось его построить – там же, на территории завода.

– Вам удалось достоверно и тонко передать воспоминания героя о боях в Афганистане. Причем, события часто показаны репортажно, не описаны, а словно увидены изнутри, через внутреннее ощущение героев. Как проходили съемки этих сцен?

– В Крыму, в 20 километрах от Симферополя, мы нашли место, которое как-то напоминает Афганистан. Горная разработка, карьер. Мы его использовали так, чтобы было ощущение простора. Но на самом деле это просто пятачок.

На съемки с вертолетами у нас было всего часов пять. К тому же они прилетели к нам на три часа позже, с запретом приземляться на площадку. Вертолеты могли только летать, могли зависнуть низко, в двух метрах над землей, и все. Это была катастрофа. Я думал, мы сядем, поговорим, порепетируем, но не мог подойти к пилоту и сказать: ты полетай по этому кругу, а не по тому…

Вертолеты могли летать, пока не выработают топливо, потом улететь на заправку и вернуться. Только благодаря моей съемочной группе – профессиональной, мобильной, достаточно молодой и очень порядочной – смогли снять все эпизоды.

– Вы разговаривали с артистами о событиях в Афганистане?

– Нет, специально, не разговаривали. Они про Афганистан знают. Все остальное – война, игра в войну: этот за нас, этот против нас, ты спасаешь, ты помогаешь, а ты не умеешь. Они играли ситуацию, им не нужно было знать подоплеку войны, ее последствия. Вообще лишнее знание артистам мешает. Мы не говорили с ними подробно и об эпохе 90-х: кто-то помнил то время, поскольку был ребенком, подростком, они все родом из разных мест (немного актеров из Москвы) и как-то пережили сложность того времени. Все остальное – конкретные ситуации. Главное, что мне хотелось: в максимально необаятельных, страшных ситуациях героев очеловечить. Это самое сложное.

– Работа с актерами в “Ненастье” выстраивалась так же, как в предыдущих фильмах?

– Нет, она была другой. Я в какой-то момент подумал, что стал меньше заниматься артистами. Подумал, что, наверное, постарел, поскольку помню, как раньше добивался вот такой интонации, а не такой. А сейчас гораздо меньше уделял этому внимания. Но потом понял – то, что герои говорят друг другу в “Ненастье”, в отличие от большинства картин, которые я снимал, не предполагает второго плана, подтекста. То есть слова равны словам. Вот такие диалоги, такое время, такие характеры.

Понял, что не добиваюсь от актеров близкой мне интонации, поскольку их интонация гораздо больше похожа на правду, чем мое представление об их интонации. Они язык улицы знают лучше, чем я.

– Мне кажется, в книге Иванова вас еще заинтересовал момент путешествия во времени, возможность вести киноповествование сразу в трех временах. Тема памяти и воспоминаний – сквозная в ваших картинах: особенно ярко это видно в “Русском регтайме” и в “Долгом прощании”. “Ненастье” целиком построено на непрерывном чередовании временных пластов: взаимоотношениях между настоящим, прошлым и предшествующим прошлым. И может быть, самые запоминающиеся моменты в ваших фильмах как раз те, когда герои выходят за пределы материальной реальности – в другое измерение.

– Это меня всегда волнует, так же, как всегда волнуют встречи с ушедшими людьми, встреча с собой прежним – тема, к которой я постоянно возвращаюсь и в “Тихом Доне”, и в “Жизни и судьбе”.

У Булгакова в “Белой гвардии” меня особенно поражает сцена, когда приходит вестовой и говорит: “Тебя же убили?” Потом я это использовал в “Сочинении ко Дню Победы”, когда герой Ульянова рассказывает о своем сне, где звучит та же фраза “Тебя же убили?”. Встреча с тем, что встретить нельзя, меня бесконечно волнует.

– Ваш режиссерский стиль характеризует особое сочетание качеств: с одной стороны, стремление и блестящее умение рассказать историю; с другой стороны, желание показать на экране то, что имеет отношение к внутреннему миру героев – воспоминание, воображаемое, сон…

– Совершенно верно. Но это вопрос пристрастий. Я не люблю занудства, но мне скучно смотреть чистый жанр. Я вообще люблю сочетать шоколад с солью. С детства. Когда еще мы не знали, что есть такое французское блюдо.

– Правда?

– Да. Меня за это ругали родители. Я не мог им объяснить, что мне нравится такое сочетание. И вдруг выяснилось – нормален как раз я. После премьеры “Сочинения ко Дню Победы” ко мне по очереди подошли Рязанов и Данелия. “Потрясающая картина, была бы гениальная, если бы ты убрал линию лирическую и оставил только сатирическую”, – сказал Рязанов. А Данелия сказал прямо противоположное.

Может быть, если бы я убрал одну из линий, было бы лучше. Но это был бы не мой фильм. Сочетание несочетаемого – и есть моя радость или мой крест. Соответствует мне – моим вкусам, пристрастиям.

Помню, на показе “Сочинения…” на “Кинотавре” в тот момент, когда Таривердиев запел за кадром, один режиссер, мой ровесник, поднялся с кресла и ушел: “Ну, хватит!” Сентиментальность, открытость может раздражать кого-то, но во мне же есть украинская кровь, студия Довженко во мне живет.

И вообще я вдруг понял, что как-то глупо себя стесняться, и раньше-то не очень себя стеснялся, а сейчас уж совсем не надо. Те, кто меня не любят, не понимают и не верят, уже никогда меня не поймут, не полюбят и не поверят. Просто нужно смириться. Например, я отказываюсь участвовать в программах, где меня хотят вызвать на спор. Не хочу доказывать, что это хорошо. Я такой и другим уже не буду: все равно заплачу в этом месте, засмеюсь в этом и не пойму вот этого.

Меня, конечно, обижают рассуждения о том, что «он перенес все события в 90-е годы в угоду Путину. Он же работает на канале “Россия”». Но глупо переубеждать.

– Я думаю, вас интересовали, прежде всего, критерии драматургии.

– Именно так. Иванов написал, что ограбление происходит 20 ноября 2014 года. А у меня ни с чем не ассоциируется 20 ноября 2014-го! Для меня – просто день. Не уверен, что криминальная история, происходящая в 2014 году, требует от режиссера гражданского и человеческого мужества. Я рассказал в фильме историю происхождения сегодняшней власти. Что такое Щебетовский? Человек из органов, который остается, когда все вокруг исчезают.

– Изобразительно вы как-то обозначали переходы во времени – от начала 90-х к концу десятилетия?

– Пластически почти ничего не менял. Просто движение самой истории – от романтических идеалов к жесткости, кровавости. Хотя изображение в эпизодах, происходящих в 1999 году, чуть холоднее и более монохромное в силу зимнего времени года, создающего особую атмосферу.

– Для меня фильм “Ненастье” распадается на две части – замечательно сделанную линию трех главных героев, связанную с темой мужской дружбы и любви, и линию криминальной среды, окружения. Меня поразило, что вы так концентрированно и остро воссоздаете атмосферу насилия и пошлости – фона истории, зритель почти тонет в бездонном колодце. Честертон писал, что писатель должен уметь указывать на зло, не погружая в него читателя. Данные слова мне кажутся важным критерием, особенно сегодня.

– Фокус в том, что я не совсем понимаю, как избежать того, о чем рассказываешь. Мы можем говорить, что картина “Однажды в Америке” о предательстве, о дружбе и любви, но никуда не денемся от жестоких сцен. Если ты взялся рассказывать про тюрьму, то у тебя будут решетки на окнах. К тому же у меня почти всегда в таких сценах появляется музыка, звучащая в контрапункте с изображением или остраняющая его. Не знаю, как этого избежать.

– Последние две серии “Ненастья” выглядят как отдельный самостоятельный фильм, который держит зрителя в постоянном напряжении. Кажется, он сделан по Гриффиту и Хичкоку. Можно вспомнить модель “фильма запертой комнаты” со спасением в последний момент. Один из самых сильных моментов сериала – монтажная фраза, соединяющая сцену преследования Неволина с танцем Тани в электричке, возникает мощный психологический эффект. Как был придуман эпизод?

– Я услышал музыку Наталии Власовой, и мне она понравилась. Песня “На тебя обиделась” почему-то ассоциировалась у меня с Таней. Сцена с танцем была придумана до съемок. Но когда я планировал ее включить в фильм, то не предполагал объединить параллельным монтажом со сценой погони. Первоначально она была смонтирована с другими фрагментами фильма как ролик для рекламного показа на канале. А во время монтажа мы сначала поставили эти сцены отдельно, но увидели, что так они не работают. Танец выглядел как вставной номер. И тогда мы с моим монтажером Маргаритой Смирновой решили попробовать вариант с параллельным монтажом.

Причем в первой версии сцена проезда в электричке с танцем шла уже после поджога дома, где находится Неволин. Таня видит в окно, как вдалеке что-то горит, и у нее возникает чувство тревоги. Садясь в машину, она разговаривает с водителем, но мы слышим только первую реплику, а следующий диалог – “Что на пожар что ли? – Да, дом горит” – я смикшировал шумами.

– Вопрос от моего сына – главный герой погиб?

– Нет, главный герой не погиб. Но это не значит, что будет второй сезон. Каждый зритель в силу своего восприятия прочитывает свой финал. Таня в финальной сцене тихо говорит: “Живой!” Я сначала озвучил, а потом прибрал реплику под музыку и шумы, чтобы избежать прямолинейности. Можно прочитать только по губам.

– Звуковая партитура “Ненастья” необыкновенно насыщенная и тесно переплетается с изобразительным рядом. Неожиданно появляется фрагмент из “Иронии судьбы…” в эпизоде погони, которую наблюдает сторож из окна.

– На самом деле, я в фильм вставил все, что люблю, всех, с кем дружил: и Мишу Ширвиндта, и Пашу Любимцева, и Микаэла Таривердиева, там даже Михаил Калик есть. В сцене одного из заседаний “Коминтерна”, когда на переднем плане виден Лихолетов, на заднем плане по телевизору идет обзор “Кинотавра” 1992 года; и в частности, кусочек фильма “До свидания, мальчики!” с музыкой Таривердиева.

– Как интересно! Я не заметила…

– А это не обязательно. Важно, что есть.

– А почему вы использовали в финальных титрах песню Юрия Визбора в исполнении Вари Визбор?

– Финальная песня в исполнении Вари Визбор подводит итог истории и, как мне кажется, дает понимание того, что будет дальше. Будет долгая зима. Не знаю, что еще нужно, чтобы понять, про что я рассказываю.

Беседовала Наталья БАЛАНДИНА

«Экран и сцена»
№ 7 за 2019 год.