Дирижер легенды

Фото Д.ЮСУПОВАЕсли отрешиться от шумихи, треволнений и слухов, окружавших премьеру “Нуреев” Большого театра, и сосредоточиться на самом балете композитора Ильи Демуцкого, режиссера Кирилла Серебренникова (он же – сценограф) и хореографа Юрия Посохова, то разговор пойдет о хорошем спектакле. А ажиотаж, сопутствовавший его выпуску, лишь занижает оценку этой по-настоящему талантливой постановки.

“Нуреев” – на редкость целостное произведение, где гармонично соединились музыка, слово, вокал, визуальные эффекты и, конечно же, танец. Но станцевать Нуреева невозможно, как нельзя станцевать Анну Павлову или Нижинского. О них можно только аккуратно рассказать, не пытаясь имитировать их прославленные роли, чего, по счастью, избегает спектакль Серебренникова и Посохова. Естественно, самые яркие танцевальные эпизоды отданы заглавному герою, но сочинены и размещены они в пространстве спектакля так умно, что сравнивать исполнение нынешних артистов Большого и танец самого Нуреева как-то в голову не приходит. Владислав Лантратов и Артем Овчаренко, вышедшие на сцену в первых двух спектаклях, – на сегодняшний день, наверное, лучшие российские танцовщики. Но, слава Богу, хореограф и режиссер не заставили их состязаться с реальным Нуреевым. Партии, в которых выступал великий танцовщик, здесь не исполняются, а скорее “упоминаются”, и танцуют их не Лантратов и Овчаренко, а другие артисты. И этот принцип отсылок, напоминающий сноски к биографии титульного героя, наверное, самый верный. Мы не видим дикости и необузданности Руди. Он просто – чрезмерен во всем. Ему мало места в СССР, мало места в Париже, и он покупает остров, мало места в репетиционном зале, мало сцены, и он театрализует свою жизнь, превратив дом на набережной Вольтера в музей.

Спектакль Большого театра открывает посмертная распродажа имущества Рудольфа Нуреева с аукциона. Так же начинается действие “Призрака Оперы” и ноймайеровского балета “Дама с камелиями”. Но прием не выглядит вторичным. За названными лотами возникают мгновения жизни артиста, мимолетностью и блеском напоминающие осколки хрусталя, рассыпанные по спектаклю. Первый флешбек – Вагановское училище. Посохов создает узнаваемую атмосферу танцкласса, где веками все идет своим чередом. Меняются только портреты правителей: Государь Император, Ленин, Сталин, Хрущев. Сложившийся уклад нарушает вторжение строптивого, заносчивого Рудольфа, в ту пору еще Нуриева. Артем Овчаренко внешне очень похож на своего героя, недаром, он сыграл Нуреева в фильме BBC. За демонстративным высокомерием молодого гения угадывается неуверенность. Хотя, как только Нуреев начинает танцевать, – комплексы отступают. Но все идет к тому, что “духота” класса вытолкнет героя за пределы страны. Окна распахнутся лишь в репетиционном зале Парижской оперы, порывы ветра будут трепать легкие занавески, а сквозь оконные стекла польется свет.

Знаменитый “прыжок в свободу” подго-тавливается исподволь. На сцену выходит большой, как на правительственных концертах, хор, под песню о родине танцуют юные комсомольцы. На фоне удушающего оптимизмом действа звучит текст “отчета” о не соответствующем моральному облику советского артиста поведении Нуреева на гастролях во Франции. Патриотический пафос песни и доноса сливается воедино. Герою ничего не остается, как в несколько прыжков преодолеть выставленные на сцене заграждения (такими же был “регламентирован” проход в Большой в премьерные дни) и очутиться на авансцене, оставив за спиной хор, жизнерадостных танцовщиков и свою прошлую жизнь.

Глотки свободы становятся все глубже. По сцене кружатся беспечные парижане, живописно одетые по моде шестидесятых годов. И юноши, и девушки в своем открытом проявлении чувств одинаково привлекательны для двадцатитрехлетнего беглеца. Еще большим откровением для Нуреева становится встреча в Булонском лесу с трансвеститами, чей танец напоминает отлично поставленный и исполненный номер из эстрадного шоу. Париж здесь – театр и праздник, не реальный город, а фантазия, воплощение грез о нем советского человека.

Но лучшее в хореографии Юрия Посохова – дуэты и соло. Дуэт Нуреева с Эриком Бруном, выдающимся артистом, другом и возлюбленным. Дуэт – урок, дуэт – зарождение взаимной симпатии и развитие взаимоотношений, диалектику которых Посохову удается передать в пространстве небольшого танцевального фрагмента, сдержанного, почти лишенного прикосновений (и в то же время эротичного), исполненного Артемом Овчаренко и Владиславом Козловым деликатно эмоционально. Не менее выразительна и чувственна пара Нуреев и Марго Фонтейн (Кристина Кретова), испытывавшие друг к другу, как гласят апокрифы, нечто большее, нежели партнерская привязанность. Пылкий и нежный дуэт, отсылающий к “Маргарите и Арману” Фредерика Аштона, это и переживания героев балета, и собственные противоречивые взаимоотношения Марго и Руди, переданные со множеством нюансов. Украшение спектакля – два великолепных танцевальных монолога, два “Письма к Руди”. Сдержанное красивое соло Ученика (Денис Савин) сопровождается звуками арфы и эпистолярными посланиями Шарля Жюда, руководителя балета Оперы Бордо, Мануэля Легри, возглавляющего балет Венской Оперы, и Лорана Илера, нынешнего худрука балета Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Из писем недавних звезд Парижской Оперы, выведенных на орбиту Рудольфом Нуреевым, вырисовывается образ великого танцовщика-перфекциониста, фанатично преданного своей профессии. Монолог Дивы на музыку Адажиетто Малера – танцевальная визуализация писем Натальи Макаровой и Аллы Осипенко. Здесь резонирует разность судеб – невозвращенки, ставшей этуалью, и балерины, не рискнувшей изменить судьбу и по сей день сомневающейся в правильности выбранного пути. Но боль и тоска о несвершившемся звучит в словах обеих актрис и рвется наружу в нервном и порывистом соло, блистательно исполненном великолепной, как истинная Дива, Екатериной Шипулиной.

Настоящий художник никогда не бывает полностью удовлетворен и счастлив. Недаром послание Макаровой завершается словами: “Пусть твоя душа наконец успокоится”. Нуреев – отсутствие покоя. Он постоянно что-то дерзко пробует, скажем, участвует в фотосессии знаменитого фотографа Аведона обнаженным. Шокирующий эпизод решен изыскано-корректно и завершается лихим танцем Руди на столе, в шубе на голое тело. И тут же – Нуреев-руководитель Парижской Оперы, орущий на артистов кордебалета. Балет для Руди – святыня, и все в нем должно быть безупречным, как был безупречен его собственный танец.

При всей полижанровости постановки “Нуреев”, конечно же, балетный спектакль, говорящий языком хореографии и мыслящий танцевальными образами. Один из них – Нуреев–Лунный Пьеро. Ассоциация с этой партией, которой артист долго добивался от хореографа Глена Татли, возникает в связи с лотом – архипелаг Гали (три острова, принадлежавших Нурееву, а до него русскому хореографу Леониду Мясину). Создатели “Нуреева” рифмуют знаменитую башню Мясина и шаткую башню из стальных трубок (в ней уединенно живет Пьеро), на которых печально повисает Нуреев, вечно окруженный людьми, но такой же одинокий, как его герой.

Все идет к финалу. Прощание с жизнью – прощание с балетом. Последний лот аукциона – дирижерская палочка Нуреева. Ослабевший, исхудавший (фрак на нем болтается), в белой шапочке, Руди спускается в оркестровую яму и дирижирует “Баядеркой”, последним спектаклем, поставленным им в Опера Гарнье. Сцена теней, в которой, в отличие от оригинала, принимает участие не только женский, но и мужской кордебалет, оказывается трагическим апофеозом. А дальше – тишина. Умолкает музыка, опускается занавес, а Нуреев продолжает дирижировать. Теперь уже не оркестром и не своей жизнью, а легендой о себе – мальчике из советской Уфы, ставшем самым знаменитым танцовщиком в мире. Похоже, он невидимо управляет и спектаклем Большого.

Алла МИХАЛЕВА
  • Фото Д.ЮСУПОВА
«Экран и сцена»
№ 1 за 2018 год.