Изображая жизнь

Сцена из спектакля “Тарас”. Фото Н.КОРЕНОВСКОЙ27-й фестиваль “Балтийский дом” в качестве темы выбрал название спектакля венгерского режиссера Корнеля Мундруцо “Имитация жизни”. Один из самых интересных трендов сегодняшнего театра – и искусства в целом – стал не просто зонтичным термином для очень разных явлений, собранных под шапкой старейшего питерского фестиваля. Плененный возможностью имитации реального, театр двинулся к реальности и проблематизировал само это движение, уязвимое и одновременно очаровывающее – и художников, и зрителей.

В спектакле театра “Протон”, организованного Мундруцо в 2009 году как независимая компания и не раз уже приезжавшего на российские фестивали (“Балтийский дом”, пермская “Текстура”, воронежский Платоновский фестиваль искусств – там “Имитация жизни” была показана в июне этого года), пространство воссоздает облик старой будапештской квартиры. Место становится главным аттракционом спектакля, его трансформирующимся образом и магической, несмотря на гиперреализм воспроизведения, средой. Квартира полна старых вещей – и они уже намертво слепились со своей хозяйкой, пропитаны ее болезнями, запахами и звуками. Женщину, обрюзгшую, пожилую развалину, не претендующую даже на жалость, а просто выгрызающую из лап новых монстров свое право на жилплощадь, мы видим в длинном, снятом одним кадром, видео в начале спектакля. Госпожа Леринк Русо (ее играет любимая режиссером актриса Лили Монори) скандалит с муниципальным чиновником, пришедшим выселять ее из дома. Венгерский вариант реновации направлен против цыганского населения, представителем которого героиня и является. И со всей страстью загнанного в угол зверя она нападает на посланника власти, обрушивая на камеру все свои признания длиной в жизнь. Вынужденные переезды, бытовой национализм, ранняя беременность, умерший муж, наконец, потерявшийся в недрах большого города сын – красавчик Сильвестр, раз и навсегда отказавшийся быть цыганом, выкрасившийся в блондина и отправившийся работать в отель мальчиком по вызову.

Весь обыденный ужас собственной жизни госпожа Русо выпаливает заученно, имея наготове и слезы, и агрессию, и уже доведенное до автоматизма умение давить на совесть. Понятно сразу, что эта борьба обречена на провал: ее собеседник, обычный с виду мужик, пришел, чтобы устало и настойчиво выполнить свою миссию. Ему нужна квартира из “старого фонда”, баба же в этом сложном деле – досадная помеха, а ее слова про ответственность государства перед своими гражданами – “белый шум”. Дальше Мундруцо отправит нас в путешествие по, казалось бы, достоверному, но абсолютно ирреальному пространству, где театр и жизнь вступят друг с другом в странные, переменчивые отношения.

Когда героине Лили Монори, играющей в замечательно “обесточенной” технике, пребывая перед нами в своем мире со старым диваном, сумеречным светом из большого красивого окна и портретом мальчика над изголовьем, станет окончательно плохо, то ее – уже за кадром – не спасут, потому что скорая едет полтора часа. И квартира опустеет. Но не замолчит – напротив, потеря хозяйки заставит предметы и всю эту копившуюся годами рухлядь заговорить. Мебель и бытовые мелочи остались наедине друг с другом, и магия этого обжитого места заставила сначала Мундруцо, а потом и зрителя, напряженно всмотреться в рисунок их немого присутствия, словно холодильник и диван могли оказаться свидетелями чего-то необыкновенного. Так, по сути, и есть – и режиссер ввел сюжет из жизни вещей в поле спектакля. Главным в “Имитации жизни” стала радикальная трансформация пространства: коробка, подвешенная в черноте сцены, покачнулась и стала медленно совершать круг, осыпаясь старыми полками и хламом, переворачивая шкафы и обнажая всю неопрятную изнанку жизни человека. Вернувшись на место, квартира имела совершенно новый вид: тот, что зовется “после погрома”. И все слова про ценность жизни, приватность персонального жилища и прочие принципы уклада современного общества превратились в ничто.

В эту, уже разрушенную временем и обстоятельствами, квартиру придет пожить экзотическая пара – молодая женщина, по вечерам натягивающая узкое платье, чтоб порадовать любовника, и 10-летний молчаливый мальчик, который покорно ест стухшую рыбу, играет во что-то и ложится спать, а потом попадает в пространство хоррора.

Мундруцо – кинорежиссер, за его плечами несколько картин, в том числе получивших призы на фестивалях, и спектакль “Франкенштейн”, где грань между реальностью и ее кинообразом, между кино и театральной условностью изучалась подробно и взволнованно. В “Имитации жизни” он позволяет себе восхитительный трюк: оставшийся в одиночестве мальчик, спящий под флисовым пледом, с которого не сорвана бирка, смотрит на вдруг включившийся телевизор и попадает в потустороннюю реальность, где по коридорам своей памяти блуждает потерявшийся сын госпожи Русо, проститутка Сильвестр. И тот, заметив, что кто-то за ним наблюдает, начинает преследовать его. И, разумеется, экранный Сильвестр стучится в дверь по-настоящему. И входит.

Саспенс, имеющийся в “Имитации жизни”, строится на сочетании гиперреалистического воспроизведения среды, жесткой социальности и предчувствия магического. В какой-то момент две реальности встречаются и замирают в этой точке, словно не зная, в какую сторону качнется маятник. Финалом “Имитации жизни” становится текст большого титра, в нем сказано, что в таком-то году был зверски убит молодой цыган – как выяснилось, своим сородичем. Нежелание быть собой, принадлежать к своей “касте”, забыть убогое прошлое – все это двигает и Сильвестром, чья странная судьба заставляет думать о сотнях таких же отверженных. Гуманизм Мундруцо в этом случае идет рука об руку с особенным чувством вседозволенности в отношении “бедных людей”: он, собственно, не предлагает нам жалеть тех, кто погребен под реновациями и расистскими зачистками, но заставляет думать об опасности и риске, прячущихся внутри внешне благополучной жизни. Призрачный мир нового капитализма состоит из миллиона нор, где прячется скрытая “жизнь других”, и никто не гарантирован от того, чтобы не провалиться в одну из них.

Монументальный “Тарас” Сергея Потапова пропитан запахом и драйвом войны, веру в которую исповедует главный герой и его сотоварищи казаки. Здоровенный брутальный Тарас Бульба–Леонид Алимов вовлекает сыновей в любимую игру с радостью уверенного в своих намерениях мужчины. И всю дорогу рядом с ними безмолвной тенью двигается мать–Мария Шульга, тщетно пытаясь оберечь Андрия (Олег Коробкин) и Остапа (Егор Лесников) от бахвальства и неминуемой смерти. Но запущенный механизм кровопролития остановить невозможно – это и становится одним из главных сюжетов спектакля.

“Тарас” – первая петербургская работа Сергея Потапова, выпускника курса Марка Захарова в ГИТИСе, много работающего в Якутии, в частности, в знаменитом Театре Саха имени П.А.Ойунского. Потапов брался за разный материал – от “Пластилина” Василия Сигарева до шекспировских хроник и эстонских мифов – и всегда острое пластическое чувство театра сочеталось у него с прямо-таки звериной энергией, позволявшей заново рассказывать самые древние истории. Гоголевская повесть с ее бешеной красотой и мощью антимилитаристского высказывания, а также – с патриотической темой – стала для режиссера, настаивающего на близости к собственным корням, принципиальным материалом. Вместе со своим постоянным соавтором, художником Михаилом Егоровым, и композитором Фаустасом Латенасом они создали впечатляющее размахом и функциональной выразительностью пространство: с колосников спускаются кули, в которых завернуты несчастные жертвы войны, обмотанная цветными тряпочками палка становится ритуальным столбом для пары вурдалаков, польской Панночки (Елена Карпова) и ее отца, словом, работает вся глубина и высота огромной балтдомовской сцены, и все это – заслуга сценографа.

Гоголя переписал в оригинальную пьесу драматург Михаил Башкиров – историк по образованию, не раз участвовавший в фестивале молодой драматургии “Любимовка” и сделавший с Сергеем Потаповым как минимум два эстонских спектакля (оба – в компании R.A.A.А.M.), оба – на темы глубоко спрятанного в человеке архаичного сознания, рано или поздно, как трава сквозь асфальт, прорывающегося. “Тарас” пересобран как история страшного приключения, начинающего дрейфовать в сторону жанра в тот момент, когда на пути молодых воинов встает проклятая баба, заманивающая в сети своей красоты, чтобы потом выпить из них кровь. Но главным рассказчиком тут остается режиссер – и он пользуется всем арсеналом средств, от эффектной минималистичной, как всегда у Фаустаса Латенаса, музыки до песен, которые запевают в минуты патетики, чтобы выразить невыразимое – любовь к родине. Выражает ее в итоге еврейский торговец Янкель (Анатолий Дубанов), до конца остающийся человеком посреди этой мясорубки.

Пластический талант Сергея Потапова, как и его витальная энергия, парадоксальным образом словно подминают или растворяют потенциальную остроту “Тараса Бульбы”: как если бы человек чутко слышал красоту текста, его лирический строй, но пренебрег актуальностью. “Тарас” поставлен вне временных конвенций, или же – не пытается прикоснуться к больным зонам времени, хотя обойти их сложно. На сцене “Балтийского дома” шел когда-то спектакль Андрия Жолдака “Тарас Бульба” – поставленный еще задолго до всех российско-украинских ужасов, он сегодня вспоминается как радикальный перформативный жест, несмотря на взрывающий тему изнутри эстетизм. Сергей Потапов интуитивно выбрал наиважнейший для сегодняшнего момента сюжет, зарядил его необыкновенной энергией “варвара”, но пули не выпустил. Любопытно, что соседство впечатляющего размахом “Тараса” со спектак-лем Корнеля Мундруцо заставляет думать о том, что конкретность темы становится насущной необходимостью, поворачивающей нас к времени и к войне, которая в нем так вольготно расположилась. Театр ищет зоны, где имитация не годится, и это, пожалуй, главный урок нынешнего “Балтийского дома”.

Кристина МАТВИЕНКО

  • Сцена из спектакля “Тарас”

Фото Н.КОРЕНОВСКОЙ

«Экран и сцена»
№ 21 за 2017 год.