Иной раз на новогодних концертах мы видели, как дородная овчарка с энтузиазмом подпевает-подвывает сладкоголосой сопрано – стоит только ее хозяину (шарф цвета фуксии, сигара, белые замшевые ботинки) отвлечься на золотистую головку кого-нибудь из слушательниц.

Мы развернули исследовательский проект – “Музыка в урбанистическом пространстве”, – предполагая как результат создать кино-документальный роман, в котором, например, колокольчик официанта и симфонические эскапады окажутся единой интригой. Серебряные позывные колокольчика выведут на авансцену тарелку мнимо невредных спагетти, и крякнет от удовольствия едок, насилу выбравшийся из венецианских лабиринтов. Одновременно скрипично-виолончельная атака будет вести бой за культурные ценности, какими бы они ни виделись рассудку, затуманенному или, напротив, просветленному леденящим сердце шипучим напитком под названием “просекко”.

Но уличные песни это одно, а классический звук – другое. В наших исканиях нам необыкновенно помог театр “Ла Фениче” и его пресс-служба в лице Барбары Монтагнер. В ветреный жаркий день давали оперу “Мадам Баттерфляй”. Что оказалось квинтэссенцией венецианских прихотей.

Как известно, сюжет слишком банален – и оттого слишком правдив: она влюбилась, он обманул. Правдива и музыка Пуччини.

Гости съезжались. На маленькую площадь Святого Фантина. На вапаретто – водных автобусах; на гондолах; на бурлящих пузырьках местного коктейля под названием “шприц” – шипучее вино, вермут, газировка, долька апельсина. Что говорить о том, что золотой зал театра (ему больше двухсот лет) представляет собой золотую бонбоньерку, инкрустированную драгоценными каменьями, коими являют себя разодетые зрители.

Костюмы и декорации к спектаклю были заказаны японской художнице Марико Мори. Эта деятельница знаменита скульптурами из пластика в виде разнообразных нимфеток-киборгов, а также является само-объектом. Например, одиннадцать лет в разных частях света медитировала в капсулах из оргстекла – саму себя извлекая из времени и пространства (проект “Начало конца”). Таким образом, “мумифицируя свою самость”. Или, скажем, в одном из аэропортов мира облекала себя в серебряный винил – играя в сказочную летучесть.

На венецианской сцене она поскромничала, обошлось без лопоухих инопланетян. Но инфернальную линеарность – как если бы распрямить трагические завитки Кандинского – в абрис спектакля привнесла. История о влюбленной юной гейше, предавшей веру предков и обманутой заезжим американцем, по внешнему виду больше напоминает научный семинар на некой планете – так, как если бы он был создан воображением телевизионных фантастов 1970-х. С доверчивой простотой. И застенчивой скромной отрешенностью. И это по-своему прекрасно, ибо драма становится уже не просто универсальной, а трансгалактической, и мелодии Пуччини плывут сквозь невидимые звезды. А на языке искусствоведов это называется ретро-футурологией.

Как известно, крупные осьминоги умеют делать вид, что они похожи на пожилых профессоров, склонных к обжорству и сладострастию. Тут сходство по линии щек и животов, которые удивительным образом у тех и других могут составлять одно целое. Поскольку Венеция растет из воды, многое в ней кажется фрагментами подводного царства: так, знаменитые люстры, конечно, отсылают нас к тем самым многоногим хитроумным моллюскам, что распространяют свои бескостные щупальца в неведомые уголки подводных джунглей. Одна из таких люстр-осьминогов освещает театр “Ла Фениче”. Но тут важна не метафорика красоты, а то, с какой естественностью разные слои фантазий и материй соединяются в Венеции. И то, как гостеприимно антикварная сцена принимает авангардистский дизайн. Причем, под сценой мы тут подразумеваем и подмостки театра “Ла Фениче”, и сам город.

Заметим, не только Марико Мори реализовывает здесь в этом сезоне свои детскими аллюзии в сфере инопланетного. Пластиковый мутноглазый, лопоухий, нежно-пальцый и мягко-стопый наш друг из другой галактики – типовой персонаж многих экспозиций и инсталляций на арт-биеннале, проходящей в Венеции с весны до осени. Их придумали разные художники, но, в сущности, получились креатуры с небольшими внешними отличиями. Встретить их можно довольно часто. Приткнулись в выставочном зале, который традиционно выделяет для биеннале консерватория, недалеко от моста Академии. И на другой стороне – в ателье с низкими потолками на набережной Дорсодуро: там инопланетяночки в человеческий рост и размер удачно внедрены в плавно текущий поток посетителей. Что выглядит очень остроумно, потому что не меньше половины местных вагабундов тоже не совсем земляне. В том смысле, что истинная нега (“красота, красота, красота вокруг…”) приподнимает туристов над землей – они не бредут, а парят, левитируют, покачиваются на крыльях своей разнеженной созерцательности.

Возвращаясь на сцену. В качестве декораций Марико Мори предложила свои идеи из экспозиции (представлена несколько лет назад) “Цикло-фуоритуры”, то есть варианты лент Мебиуса. Тогда Мори пригрезилось поразмышлять о том, что не Большой взрыв создал Вселенную, а одна из воронок-поворотов повторяющихся кругов эволюции. Здесь всякая круговая трансцендентность энергии и тому подобное. Но милая эфемерность самодеятельных размышлений о шаловливой вечности (эта интонация вполне отчетливо присутствует в сценографии спектакля) при всей своей внешней, я бы сказала, панк-вычурности или, другими словами, медвежьей грации, неожиданным образом придает музыке Пуччини нежность частного переживания.

Растиражированная страстность мелодий и подросткового духа космогония взаимно микшируются (как, собственно, в юности с нами и происходит), и мелодрама звучит еще пронзительней. Вот в этом и есть хитрость взаимодействия антиквариата и сиюминутного модернизма, на которое так легка на подъем вся Венеция. Участие японской художницы в спектакле стало частью венецианской арт-биеннале четырехлетней давности, и с тех пор спектакль на сцене.

Режиссер спектакля – испанец Алекс Ригола, который бывал художественным руководителем театрального раздела биеннале. Световые эффекты – Альберт Фаура. Иной раз музыка подступает так близко к сердцу еще и потому, что происходящее на сцене вдруг видится заметками на полях к “Дюне” Дэвида Линча с его драмой свернутого в трубочку Мебиуса пространства. А поскольку третий сезон “Твин Пикса” со всей мыслимой трагичностью объяснил нам о том, что все мы, действительно, “давно уже не те”. И это не банальная фигура речи, которую используют старые друзья, сокрушаясь о былом, а хитроумность мироздания…

Так вот, поскольку третий сезон “Твин Пикса” нас заставил об этом задуматься, то “Мадам Баттерфляй” в “Ла Фениче” становится еще более щемящим произведением не только оперного, но синтетического искусства.

Главную партию поет Серена Фарноччиа. И делает это как раз в соответствии со знаменитым эпизодом Линча из первого сезона “Твин Пикса” – там, где материя голоса отделяется от тела певицы. Вот и сопрано Фарноччиа отдает своей голос “взаймы” всему этому мебиусному сценическому космосу – то есть он плывет и извивается. Как вспоминал набоковский Пнин про Офелию: “…Она плыла и пела, пела и плыла”…

Иной музыкальный обозреватель слегка журил диву за то, что она не стала педалировать наивность Чио-Чио-сан в первом акте. Но до наивности ли, когда вокруг Вселенная заворачивается в кольца. Причем, не творожные. А мы скажем, что музыкальная партитура часто не требует “мхатовских” переживаний, будучи самодостаточным языком – во всяком случае, для данного исполнения это так.

Мы знаем, что сирены миксантропичны – соединяют в себе стихии людей и животных; от биологической матери – музы – унаследовали голос, от отца – бога бурного моря – склонность к чудесам. В садике недалеко от венецианского района Арсенале в этом году представлена выставка под названием “Выжившие сирены”; то есть, если обратиться к мифологии, они упустили путников, которые не поддались искушению, но не обратились после этого в утесы и не утопились. А, видимо, “апгрейдились” – перешли на какой-то другой уровень существования (ох, опять к Линчу и Мебиусу). И, вот, с неясными целями явились на подмостки Венеции. Это натуралистические скульптуры пловчих. Они “как настоящие”. Что и страшно. В том смысле, что зачаровывает. Как и опера “Мадам Баттерфляй” в театре “Ла Фениче”: там, на сцене, материализована (при всех театральных ухищрениях) тоска по любви. Настоящая.

Спектакль закончился. Напоенные переживаниями зрители побежали есть пирожные и запивать их тем самым просекко. А за углом в баре, оказывается, народ уже праздновал день рождения Фредди Меркьюри; всем раздавали маскарадные усики, чтобы чувствовали себя чемпионами. Ибо “we are the champions…” И вдруг человек из толпы запел и неплохо. И народ – разного возраста и вероисповедания – прослезился.