В 1960–1970-е годы сотрудники Театрального музея имени А.А.Бахрушина часто обращались к деятелям современного театра – режиссерам, актерам, театроведам, драматургам – с просьбой ответить на вопросы разработанных музеем анкет о профессии или итогах сезона. Одну из них, предельно искренне, с удивительной открытостью и простотой заполнил Анатолий Эфрос (ГЦТМ, ф. 515, ед. хр. 29, КП 307338). Некоторые вопросы – о профессиональных неудачах и о роли музыки в спектакле – он пропустил, а на некоторые – о работе с актерами и об отзывах критики – продолжал искать наиболее точный ответ, внося правки. Так, с рукописными пометами, он и отдал анкету в Музей 10 апреля 1969 года. Так она и сохранилась. Сегодня, спустя почти пятьдесят лет, предлагаем эту анкету читателю.

 

Что повлияло на выбор профессии?

Я выбрал эту профессию, потому что был буквально ушиблен Вахтанговым после того, как прочел книги о нем и о его студии. А до этого я участвовал в различных кружках самодеятельности.

Ваше первое впечатление от театра?

Больше всего запомнились мхатовские спектакли «Три сестры» и «Горячее сердце». Не могу даже вспомнить, какие я видел спектакли до этого, хотя смотрел много, но мне тогда было еще совсем мало лет.

Играли ли Вы на сцене до прихода в режиссуру?

Я учился в актерской студии при Театре имени Моссовета. Играл там так плохо, что меня отчислили до окончания. Потом поступил на режиссерский факультет. Лучшая роль, которая мне удалась – Мальволио в «Двенадцатой ночи», которую я играл в выпускном спектакле ГИТИСа.

Роль театрального института в формировании Вас как режиссера?

Театральный институт, конечно, формирует. Вероятно, это очень сложно, потому что я все время находился в конфликте со всем, что там делалось. При этом, впрочем, я был влюблен в некоторых педагогов и не только своего курса, но и других, в Алексея Дмитриевича Попова, например.

Как сложилось начало творческой биографии?

Начало сложилось трудно. После окончания института я несколько лет был без работы. Потом случайно поехал в Рязань ставить спектакль. Там и остался. А потом директор Центрального Детского театра К.Я.Шах-Азизов поехал посмотреть мои спектакли и пригласил меня в этот театр.

Кого Вы считаете своим учителем?

Непосредственными своими учителями я считаю Попова, Кнебель и Петрова. А вообще, много читал Станиславского и очень много интересовался Вахтанговым и Мейерхольдом.

Какие из своих работ Вы считаете наиболее удачными?

Почти за 15 лет работы в театре я поставил довольно много спектаклей, но только, наверное, три или четыре считаю удачными. «Друг мой, Колька», «Снимается кино». Очень люблю свой последний спектакль «Три сестры». Но это, может быть, объясняется тем, что его сейчас так сильно ругают. Говорят, что менее удачный ребенок всегда больше нравится своим родителям. Но может быть, это и не так.

Что Вы хотите ставить?

Хочу ставить «Вишневый сад» и «Ромео и Джульетту».

Что привлекает Вас в пьесе?

Часто спрашивают, что привлекает в пьесе – ее тема, возможность интересного пластического решения, материал для работы с актером и т.д.? Наверное, и то, и другое, и третье, и четвертое. Но больше всего то, что теперь называется «самовыражением». Правда, мне кажется, не следует на это так набрасываться, как сейчас это делают. Просто это какое-то эмоциональное, лирическое родство того, что ты сам думаешь, с тем, что думает автор и что можно нам сообща выразить.

Вносите ли Вы изменения в текст пьесы?

Пьесу я никогда не изменяю совершенно. Ставил Розова, ставил Арбузова. Не изменяю никогда ни одно слово, потому что считаю, что автор, писавший пьесу год, гораздо больше понимает, чем я, работающий над ней даже, допустим, 2,5 месяца. Беру ее так, как она есть, и прислушиваюсь к каждому звуку.

В чем заключается Ваша предварительная работа над пьесой (до встречи с участниками спектакля)?

Предварительной работы над пьесой у меня почти никогда не бывает. Если, читая пьесу, я волновался, плакал, страдал, то это я и стараюсь непосредственно передать.

Приступаете ли Вы к репетициям с готовым решением?

Какое-то почти законченное представление о спектакле существует с самого начала работы. Но это скорее предчувствие спектакля. Точность приходит в процессе.

Какова роль ритма в Вашей работе?

Ритму в работе, в решении спектакля, в решении сцены, ролей придаю очень большое значение. Даже, возможно, чересчур большое, потому что знаю, что в начале актеры настолько подчинены моему требованию, что очень скованны и не могут даже полностью воспринимать слова партнера, не могут выразить то, что сами чувствуют. Но потом осваиваются. Впрочем, каждый режиссер даже само слово «ритм» и то, как он этот «ритм» воплощает на сцене, понимает по-разному. Вполне возможно, что я это слово понимаю совсем не так, как другие режиссеры.

Какие требования Вы предъявляете к актеру?

Есть актеры, которые похожи на весы, которые могут только пятитонку взвесить. А есть актеры, которые как те весы, на которые положишь перо или даже пушинку, и все равно ее можно взвесить. Мне нравятся актеры, которые похожи на вторые весы, у которых тонкий, нервный и чуткий аппарат.

Как Вы работаете с актером?

Открываю ли я актеру свой план постановки, замысел роли с самого начала или скрываю его и лишь постепенно подвожу к своему замыслу? Я думаю, что и так, и так. Многое рассказываю, а ко многому подвожу так, что он и не замечает. Но тут же многое опять рассказываю и показываю. Даже чересчур многое для того, чтобы эту сцену сыграть. Вообще, в работе с актером все средства хороши, если у вас с ним есть взаимопонимание. А взаимопонимание достигается годами работы по определенному методу, который вы вместе вырабатываете и которому верите.

Как проходит Ваша работа с художником?

Художнику я почти всегда рассказываю буквально все то, что он должен сделать. И у меня к нему только одна большая просьба – выполнить это все художественно.

Ваш любимый драматург?

Чехов.

Какие из пьес современной драматургии Вы считаете наиболее отвечающими нашему времени?

Что касается зарубежной драматургии, то я слишком большой неуч, к сожалению, и очень, очень мало знаю. Из наших драматургов очень многих люблю – Арбузова, Розова, Володина, Радзинского. Но кто из них наиболее отвечает нашему времени, я не знаю. Я их всех люблю, но все они, к сожалению, далеки от идеала, и они сами, наверное, это понимают.

Привлекает ли Вас педагогическая деятельность?

Меня привлекает педагогическая деятельность, если это касается воспитания актеров. Сейчас я заканчиваю вести режиссерский курс, и понял, что этим делом мне заниматься не нужно. Меня раздражает необходимость три раза в неделю приходить и о чем-то говорить с режиссерами. А с актерами я бы работал с большим удовольствием. И уже работал – преподавал в студии ЦДТ, мы даже поставили спектакль «Друг мой, Колька!».

Помогают ли Вам отзывы критики?

Не помогают. Наоборот, мешают. Мне вообще кажется, что критики занимаются тем, что создают вокруг нас или слишком хорошую, или очень плохую обстановку. А ни то, ни другое не нужно. Нам нужно спокойствие, создавать которое они не умеют. Конечно, я очень признателен многим – тем, кто меня как-то поддерживает или старается мои спектакли пропагандировать. Но и их бы я тоже сдерживал. А уж что касается тех, которые бьют беспрерывно – иногда думаешь, как им не стыдно?

Каким видом искусства, помимо театра, Вы увлекаетесь?

Музыкой. Джазом. У меня есть магнитофон и большая коллекция пленок.

Ваше любимое занятие?

Репетировать.

Чем Вы живете сейчас?

Конечно, всеми теми вещами, которые происходят вокруг «Трех сестер». Мне кажется, что те обвинения, которые в адрес спектакля высказываются, в большинстве своем построены на недоразумении. Потому что говорят: искажен Чехов, это сделано не по любви и так далее… А Чехов – самый любимый мой автор. Мы все с огромным трепетом и с нежностью подходили к работе и хотели раскрыть именно Чехова. Каждое его слово было законом для нас. Поэтому, конечно, слушать все те вещи, которые говорятся сейчас, чрезвычайно больно и горько.

Еще могу сказать, что во все трудные минуты есть одна радостная вещь. У меня, во всяком случае, она существует. Это моя большая дружба с актерами, с которыми я работаю. Во всех театрах, где я был, составлялась большая группа людей, с которыми я мог просто по-настоящему и творчески, и человечески дружить. Они мне очень дороги. И то, что они настолько мне верны даже в моменты очень тяжелые для меня, большая радость.

Я поставил три фильма: «Високосный год», «Шумный день», «Двое в степи». Но фильмы эти, мне кажется, плохие. Я как человек театральный с высокомерием относился к кино, и думал, что я все про него знаю. Но, поставив несколько фильмов, я понял, что знаю очень мало, и теперь мне бы хотелось поставить четвертый фильм. Потому что каждая настоящая работа начинается с того, что ты ничего не знаешь. Тогда тебе хочется что-то понять и есть надежда, что ты будешь что-то искать.