
На прошлогоднем «Кинотавре», после конкурсного премьерного показа «Стыда», Маша, вероятно, не предполагала, что позже картину Разыкова отметят призами на нескольких международных фестивалях, а сама она будет номинирована на «Белого слона» Гильдии киноведов и кинокритиков «За лучшее исполнение женской роли».
Героиня Марии Семеновой в «Стыде» – молодая жена офицера, погибшего на подводной лодке. Точнее, уже молодая вдова. Одна из вдов. Официальное сообщение о гибели придет позже, а пока они ждут и надеятся. Ждут в затерянном на севере военном городке, забытом богом и начальством. Городке-призраке. Они и сами похожи на призраков…
– Маша, насколько можно понять, метаниям по поводу своего будущего вы никогда подвержены не были, всегда были убеждены, что станете артисткой. Когда впервые пришло подобное убеждение?
– В пять лет. Бабушка привела меня на «Сильву». Был красный бархатный занавес, он открылся, я вдохнула незнакомый запах и поняла, что это навсегда, потому что по сцене ходили волшебные люди, а зрители плакали и подпевали – чего еще надо, чтобы это осталось с тобой раз и навсегда?
– В своем театре вы играете немало русской классики – Ирину в «Трех сестрах» играете, Сашу Лебедеву в «Иванове», Наташу в «На дне». Что дает русской артистке русская классика?
– Давайте лучше о том, что дает русской артистке Чехов. Вот пришел черед других ролей, а я все не могу отойти от встречи с его женщинами, от чувства благодарности Антону Павловичу, его тайне. А она становится все непостижимей, возникают новые смыслы, и мне кажется именно это и есть русская актерская школа: в чеховских обстоятельствах понимать одно, чувствовать другое, а делать третье.
Боже, как все это сложно, когда столько пластов. Когда словами мало что скажешь. Когда про людей, про жизнь, когда все просто и очень близко. Хотя на самом деле, всегда интересно играть про женщину умную, тонкую, переживающую, озабоченную вопросами бытия не меньше, чем мужчина.
– А дурочки разве не переживают?
– Переживают, конечно, просто рассказывают свою историю по-другому. Тем более что, наверное, и сама веду иной раз себя, как дурочка, как она чувствую себя, переживаю. Но надо понимать, что история женщины, какою бы она ни была, это почему то обязательно история чувств. Я сейчас не про ум, не про интеллект, но почему-то Гамлету или Зилову позволено мучиться чем-то, кроме любви, а женщина такой возможности на сцене или экране практически лишена, что, мне кажется, ее принижает.
– Ваша фильмография пока что не слишком велика. Двойка-тройка маленьких ролей, кусочек в «Двух днях», «Стыд», понятное дело, сериалы, и вообще кажется, что кино в вашей жизни могло бы быть побольше и придти оно могло пораньше.
– Похоже, мне надо было повзрослеть, чтобы понять про себя, о чем думаю, как думаю, чего стою, что смогу сказать другим.
С другой стороны, наша профессия сродни инструменту, которому следует найти применение, а я долго представлялась себе не той, какая есть. Стеснялась, мялась, боялась говорить умно, говорить, что думаю. Пыталась предстать в образе, в котором заметят, выберут. Но когда перестала об этом думать, поняла, что есть более важные вещи, а ценность жизни заключатся совсем в ином, тогда, наверное, и пришло время взросления, а с ним возможность что-то сказать, выразить.
– Ваша героиня в «Стыде» вроде инопланетянки. Живет не по правилам, сама по себе неправильная, как какая-нибудь Нора или Гедда Габлер.
– Лена и вправду вещь в себе, тайна, и пусть это сейчас не покажется нескромным, но ведь в картине рассказана история в некоторой степени личная – как я сама из Петербурга, как я сама не очень правильная, придуманный характер преломился в реальной судьбе.
Когда я прочитала сценарий, то захотелось, чтобы героиня была еще закрытей и отстраненней. Посмотрела фильм и подумала, что внешних реакций могло бы быть еще меньше, при том, что внутри пожар. Конечно, в каждой роли присутствует частица собственного жизненного опыта, а если бы такое произошло со мной, спрашиваешь себя, если бы сама попала в такую ситуацию?
Главным в Лене мне кажется ее способность не прятаться, не лицемерить, не принимать жизни, в которой живет. А это и дорого стоит, и дорогого стоит. Хотя простой ее жизнь не назвать – без друзей, без любви. Мне кажется, что в ее жизни однажды все же была любовь большая чем любовь к матери, любовь, которая ее мучит и до конца будет с нею.
– На свадебном фото Лена рядом с женихом, и видно, что они совершенно разные – он улыбается, она – непроницаема. И задаешься вопросом: любит ли, и почему вообще за него пошла?
– Если б любила, то это была бы совсем другая история. Она и закончилась бы по-другому. Но Лена готова на любой брак, лишь бы в душу не лезли, лишь бы хоть какой-то внутренний комфорт.
Вообще, думая про эту роль, я понимаю, насколько это трудно и опасно быть другой. Люди любят объясненное, понятное, необъясненное и непонятное рождает в окружающих отторжение – так себя вести, считают, нельзя, так не положено, вот ведь главный аргумент, когда кто-то раздражает, когда непонятен.
– Наверняка подобная роль для актрисы становится знаковой, определяющей. Какой материал вам теперь хотелось бы на себя примерить именно в кино?
– Может быть, лесковская «Леди Макбет», или, совсем уж блажь, Бланш в «Трамвае “Желание”»… Тут не в названии, конечно, дело, а в мере драматизма, трагизма. Что это такое драматизм, трагизм, как в них разобраться, вглядеться, как их приблизить к зрителю, сделать понятными, вот что интересно.
– Если бог услышал нас сейчас и послал вам Бланш, чем бы она отличалась от сестры – Стеллы?
– О… Стелла, в моем ощущении, цельная и достаточно холодная, правильная, с реальными жизненными установками, где главное семья, муж, ребенок. А Бланш с ее мягкостью совсем ни к чему не приспособлена. У нее вилка с ножом из рук выпадают, она вот такая, и таких людей немало…
И конечно же, Бланш не сумашедшая. Тут просто свой способ ухода от реальности ради единственной ниточки, за которую еще можно держаться, чтобы слышать только тебе слышную музыку.
– Это так все грустно…
– Но ведь одно не исключает другого. Однажды еще в институте я получила к стипендии еще и премию за роль мамаши Глумова в «Мудреце», роли острохарактерной, смешной. Дама она была конкретная, с верными жизненными установками, без странностей… С удовольствием сыграла бы еще нечто подобное, но все же больше всего обрадовалась бы роли, которая бы саму удивила, чтобы было от чего воскликнуть: ничего себе!