Актрису Марию Семенову, столь заметно заявившую о себе в картине Юсупа Разыкова «Стыд», я впервые увидел в спектаклях питерского Небольшого драматического, ведомого Львом Эренбургом. Спектакль был из горячей испанской жизни, преимущественно женским, сразу стало понятно, что люди в нем одной актерской крови, тянуть одеяло на себя в подобных случаях не полагалось, но практически у каждого было свое соло, из коего следовало, что эти артисты могут многое. На прошлогоднем «Кинотавре», после конкурсного премьерного показа «Стыда», Маша, вероятно, не предполагала, что позже картину Разыкова отметят призами на нескольких международных фестивалях, а сама она будет номинирована на «Белого слона» Гильдии киноведов и кинокритиков «За лучшее исполнение женской роли».
Героиня Марии Семеновой в «Стыде» – молодая жена офицера, погибшего на подводной лодке. Точнее, уже молодая вдова. Одна из вдов. Официальное сообщение о гибели придет позже, а пока они ждут и надеятся. Ждут в затерянном на севере военном городке, забытом богом и начальством. Городке-призраке. Они и сами похожи на призраков…
– Маша, насколько можно понять, метаниям по поводу своего будущего вы никогда подвержены не были, всегда были убеждены, что станете артисткой. Когда впервые пришло подобное убеждение?
– В пять лет. Бабушка привела меня на «Сильву». Был красный бархатный занавес, он открылся, я вдохнула незнакомый запах и поняла, что это навсегда, потому что по сцене ходили волшебные люди, а зрители плакали и подпевали – чего еще надо, чтобы это осталось с тобой раз и навсегда?
– В своем театре вы играете немало русской классики – Ирину в «Трех сестрах» играете, Сашу Лебедеву в «Иванове», Наташу в «На дне». Что дает русской артистке русская классика?
– Давайте лучше о том, что дает русской артистке Чехов. Вот пришел черед других ролей, а я все не могу отойти от встречи с его женщинами, от чувства благодарности Антону Павловичу, его тайне. А она становится все непостижимей, возникают новые смыслы, и мне кажется именно это и есть русская актерская школа: в чеховских обстоятельствах понимать одно, чувствовать другое, а делать третье.
Боже, как все это сложно, когда столько пластов. Когда словами мало что скажешь. Когда про людей, про жизнь, когда все просто и очень близко. Хотя на самом деле, всегда интересно играть про женщину умную, тонкую, переживающую, озабоченную вопросами бытия не меньше, чем мужчина.
– А дурочки разве не переживают?
– Переживают, конечно, просто рассказывают свою историю по-другому. Тем более что, наверное, и сама веду иной раз себя, как дурочка, как она чувствую себя, переживаю. Но надо понимать, что история женщины, какою бы она ни была, это почему то обязательно история чувств. Я сейчас не про ум, не про интеллект, но почему-то Гамлету или Зилову позволено мучиться чем-то, кроме любви, а женщина такой возможности на сцене или экране практически лишена, что, мне кажется, ее принижает.
– Ваша фильмография пока что не слишком велика. Двойка-тройка маленьких ролей, кусочек в «Двух днях», «Стыд», понятное дело, сериалы, и вообще кажется, что кино в вашей жизни могло бы быть побольше и придти оно могло пораньше.
– Похоже, мне надо было повзрослеть, чтобы понять про себя, о чем думаю, как думаю, чего стою, что смогу сказать другим.
С другой стороны, наша профессия сродни инструменту, которому следует найти применение, а я долго представлялась себе не той, какая есть. Стеснялась, мялась, боялась говорить умно, говорить, что думаю. Пыталась предстать в образе, в котором заметят, выберут. Но когда перестала об этом думать, поняла, что есть более важные вещи, а ценность жизни заключатся совсем в ином, тогда, наверное, и пришло время взросления, а с ним возможность что-то сказать, выразить.
– Ваша героиня в «Стыде» вроде инопланетянки. Живет не по правилам, сама по себе неправильная, как какая-нибудь Нора или Гедда Габлер.
– Лена и вправду вещь в себе, тайна, и пусть это сейчас не покажется нескромным, но ведь в картине рассказана история в некоторой степени личная – как я сама из Петербурга, как я сама не очень правильная, придуманный характер преломился в реальной судьбе.
Когда я прочитала сценарий, то захотелось, чтобы героиня была еще закрытей и отстраненней. Посмотрела фильм и подумала, что внешних реакций могло бы быть еще меньше, при том, что внутри пожар. Конечно, в каждой роли присутствует частица собственного жизненного опыта, а если бы такое произошло со мной, спрашиваешь себя, если бы сама попала в такую ситуацию?
Главным в Лене мне кажется ее способность не прятаться, не лицемерить, не принимать жизни, в которой живет. А это и дорого стоит, и дорогого стоит. Хотя простой ее жизнь не назвать – без друзей, без любви. Мне кажется, что в ее жизни однажды все же была любовь большая чем любовь к матери, любовь, которая ее мучит и до конца будет с нею.
– На свадебном фото Лена рядом с женихом, и видно, что они совершенно разные – он улыбается, она – непроницаема. И задаешься вопросом: любит ли, и почему вообще за него пошла?
– Если б любила, то это была бы совсем другая история. Она и закончилась бы по-другому. Но Лена готова на любой брак, лишь бы в душу не лезли, лишь бы хоть какой-то внутренний комфорт.
Вообще, думая про эту роль, я понимаю, насколько это трудно и опасно быть другой. Люди любят объясненное, понятное, необъясненное и непонятное рождает в окружающих отторжение – так себя вести, считают, нельзя, так не положено, вот ведь главный аргумент, когда кто-то раздражает, когда непонятен.
– Наверняка подобная роль для актрисы становится знаковой, определяющей. Какой материал вам теперь хотелось бы на себя примерить именно в кино?
– Может быть, лесковская «Леди Макбет», или, совсем уж блажь, Бланш в «Трамвае “Желание”»… Тут не в названии, конечно, дело, а в мере драматизма, трагизма. Что это такое драматизм, трагизм, как в них разобраться, вглядеться, как их приблизить к зрителю, сделать понятными, вот что интересно.
– Если бог услышал нас сейчас и послал вам Бланш, чем бы она отличалась от сестры – Стеллы?
– О… Стелла, в моем ощущении, цельная и достаточно холодная, правильная, с реальными жизненными установками, где главное семья, муж, ребенок. А Бланш с ее мягкостью совсем ни к чему не приспособлена. У нее вилка с ножом из рук выпадают, она вот такая, и таких людей немало…
И конечно же, Бланш не сумашедшая. Тут просто свой способ ухода от реальности ради единственной ниточки, за которую еще можно держаться, чтобы слышать только тебе слышную музыку.
– Это так все грустно…
– Но ведь одно не исключает другого. Однажды еще в институте я получила к стипендии еще и премию за роль мамаши Глумова в «Мудреце», роли острохарактерной, смешной. Дама она была конкретная, с верными жизненными установками, без странностей… С удовольствием сыграла бы еще нечто подобное, но все же больше всего обрадовалась бы роли, которая бы саму удивила, чтобы было от чего воскликнуть: ничего себе!