Александру Молочникову стало тесно в рамках молодого актера, подающего большие надежды (Вронский в “Каренине”, Кролик Эдвард в “Удивительном путешествии кролика Эдварда”, Эдгар Вибо в “Страданиях юного В.”, Буланов в “Лесе” и другие роли в МХТ имени А.П.Чехова), почти сразу же после того, как он в них обосновался. В Художественном театре вышел уже второй спектакль Молочникова-режиссера: опять на Малой сцене, опять по сочиненному в процессе репетиций тексту (на этот раз в соавторстве с Александром Архиповым и Михаилом Идовым), где современность смотрится в покрытое патиной зеркало прошлого и строит ему рожи. К антивоенному кабаре “19.14” добавился рок-квартирник “Бунтари”. Столь же тесно режиссеру оказалось во временнЫх рамках определенного события или периода. В его “Бунтарях” повстречались декабристы, народовольцы – и рок-музыканты преимущественно из восьмидесятых: обреченные попытки поменять все сразу, рывком (и надорваться навек) роднят этих, казалось бы, далеких друг от друга персонажей.
Этот спектакль продолжает вычерчивать кривую горьких, едких, ироничных постановок о безвременье и бьющемся в нем человеке, жадных до документальных подробностей, презирающих пафос, любопытных к человеческим проявлениям (как правило, их выпускают на малых сценах): давняя “Казнь декабристов” Камы Гинкаса в ТЮЗе, недавние “Жизнь за царя” питерского Театро ди Капуа, свердловский “СашБаш”, “Бунтари”.
Художник Николай Симонов вписал в пространство Малой сцены МХТ гигантский муравейник из ячеек-квартир с пузатыми допотопными холодильниками и продавленными узкими кроватями. В тесноте комнатушек и кухонь рождаются крамольные идеи и горькие песни. А там, за стеной, точно в пику этой тесноте, лежит необъятная сонная страна, в которой не возделаешь каждый сантиметр земли, не накормишь каждого голодного, не обучишь каждого невежу. И желание поднять Россию на дыбы, как Петр, или бежать, куда глаза глядят, одолевает не только бунтарей, но и царей. На декабристов и народовольцев режиссер смотрит из сегодняшнего “далека”, когда надежды на перемены и отчаяние от неудач достигли точки кипения. В “Бунтарях” спросится со всех, даже с солнца русской поэзии.
Юный европеец Герман Лопатин (Илья Дель) с выкрашенным в зеленый цвет ирокезом вернулся в родные пенаты со швейцарскими представлениями о свободе и правах и жаждет прививать свободу к дичку российского мужичья. Он любит Россию, сознавая ее уродства, – “как женщину с гангреной на ноге”. Он смешон и нелеп, но старшее сытое поколение, лениво цедящее сквозь зубы “столько дерьма привез из этой Европы”, готовое выпороть наглеца и распевающее за чаем “Бричмулу” (никитинская осанна личной жизни и личной свободе звучит здесь как гимн цинизма и равнодушия) – гораздо хуже. Среди представителей этого поколения – мать (Светлана Иванова-Сергеева), с легкостью готовая отмахнуться от своего сына. “Я иду к тебе, мой народ”, – восклицает юный вольнодумец и пускается в бега.
Но монолит под названием “народ” легко распадается на части. То из “народа” вылезает циничный провокатор Нечаев (Александр Кузнецов) с козырным рассказом про “усыхающих” на вредном производстве крестьянских мальчиков, местью за которых так легко и красиво оправдывать кровавый террор (правда, в отличие от “распятого мальчика” наших дней те мальчики были настоящими). То – мужик Михей (Алексей Кирсанов), взятый Лопатиным на обучение человеческому достоинству, толкует про грузило (гайку из железнодорожных рельсов) – нельзя же, дескать, без грузила рыбу ловить. И все усилия образовать “богоносца” летят под откос, как поезд с развороченного пути, и сам просветитель-либерал-народоволец летит в сторону, отметеленный мужиком Михеем, которому надоело учиться свободе, как надоел этот зеленоволосый.
Сюжет не развивается даже, а катапультируется из начала девятнадцатого века в конец двадцатого и обратно (искать в нем линейную логику совершенно бессмысленно). “Где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли?” – вопрошают трое колоритных бородачей а ля Маркс-Энгельс-Ленин во главе с Михаилом Бакуниным (Денис Бургазлиев), предпочитающим вершить революцию из прекрасного далека: тут Альпы, воды, да и манифест, как назло, не дописан.
“Я работаю на свиноферме и в свободное время преподаю военную музыку… До каких пор на нашей эстраде будет этот поросячий визг?!” – транслирует “народное” мнение участник “Музыкального ринга” 80-х (а именно – 87-го: бурная встреча музыкантов “Поп-механики” Сергея Курехина с горячей публикой “ринга” стала, по признанию режиссера, одним из главных импульсов к созданию “Бунтарей”, хотя на фоне сегодняшних теледебатов и песен о главном она кажется верхом интеллектуализма).
“И никакие жены декабристов нас не догоняют, – рассказывает рокер, повторивший судьбу декабристов всего лишь за неудобную музыку, как Егор Летов, – мы просто музыку играли, некоторым даже нравилось, але!” Бунт эстетический так же карается, как и бунт политический. На бескрайней российской равнине высовываться не рекомендуется.
А с бунта политического начисто убран весь романтический и героический флер, и звезда пленительного счастья больше не освещает путь бунтарей. Декабристы здесь – это сбившиеся в кучку мальчишки, которые осознают, что так жить нельзя, твердо знают, кто виноват, и никогда не поймут, что делать. Один не выдержал мысли, что предстоит стать убийцей, побежал предупредить царя – и оказался предателем. Другой жаждет крови. Третий проспал восстание. Но всем одинаково холодно, тоскливо, нервно до дрожи в этой роли единственных спасителей Отечества. Их легко уничтожить (в “Бунтарях” декабристов забивают подушками, как Ричарда III с проснувшейся совестью в прекрасном спектакле Юрия Бутусова в “Сатириконе”) и легко смести с дороги.
Райской птицей вьется в их сероватых рядах Пушкин (Григорий Сиятвинда) – в ярко-рыжем парике, на роликах он летит вдаль – на самом деле мчится по замкнутому кругу – и остроумно отстреливается цитатами из своих произведений на любые вопросы друзей. Пока его не поймает очередной “самовластительный злодей” Николай (Денис Бургазлиев) для беседы. Царь ломает поэта “на раз”: один раз взять на испуг (“Кто пустит тебя во дворец – тебя, друга Пестеля?!”), один раз отечески пожурить (“А ты знаешь, почему у твоих друзей ничего не вышло? – А народ знает”), один раз блеснуть литературоведческим софизмом (“Пушкин-Онегин убивает в себе Пушкина-Ленского, прощаясь с романтической молодостью”). И вот уже поникший “счастливец праздный” старательно выдавливает из себя какие-то чужие, невозможные строки: “Его я просто полюбил: он бодро, честно правит нами; Россию вдруг он оживил войной, надеждами, трудами”. “А ты говорил – не получится, не получится, круги тут выписывал”, – устало кивает царь, которого вновь не подвело его постылое знание людей. И Пушкин получает благословение отправляться в архив – пересмешник с подрезанными крыльями.
А уж сломать неистового террориста совсем просто – благодарные потомки не назовут именем автора “Катехизиса революционера” ни одну из улиц своего города: на карте останутся Нечайкины да Нечавкины. А что может быть страшнее для террориста, чем стать посмешищем.
“Бунтари” Александра Молочникова, полные беспощадного драйва, не предлагают пути выхода. Они не просто не дают ответов на проклятые вопросы о тщетных попытках переустройства общества, которое зашло в тупик, но и расписываются в собственной неспособности найти эти ответы. После них хочется повторить пушкинское “Как грустна наша Россия”. Но жажда честного, без оглядок на авторитеты, разговора, помноженная на бешеную витальность, вселяет надежду.