Шекспир briefly

Фото David EspinozaКогда на пресс-конференции фестиваля NET арт-директор Марина Давыдова, рассказывая об участниках нынешнего года, назвала Давида Эспинозу, собравшиеся журналисты умиленно заулыбались. Среди новых имен, преобладающих в вынужденно скромной афише этого года, Эспиноза оказался единственным знакомым. Этот испанец из созданной им в Барселоне в 2006 году театральной компании “El Local” приезжал к нам на позапрошлый NET. Тогда он привез с собой черный чемодан с надписью “Мой большой спектакль”, куда умещались все персонажи его представления и все необходимое ему оборудование. Передвигая по столу крохотных, двухсантиметровых человечков, купленных в магазине для коллекционеров железных дорог, он сумел без слов рассказать множество веселых и печальных историй. Едва заметное движение демиургической руки, и полностью меняется смысл, превращая сценку из беззаботной в жестокую: вот футболисты бьют по мячу, а вот на месте мяча оказывается скорченный человек, забитый толпой до полусмерти. Чтобы разглядеть персонажей “Моего большого спектакля”, зрителям понадобились бинокли. Эспиноза, в прошлом танцор, а до этого филолог, занимается теперь театром объекта. После своих предыдущих гастролей он оставил о себе самые приятные впечатления – и как художник, и как человек.

Теперь Эспиноза привез “Много шума из ничего”, спектакль по многим пьесам Шекспира сразу, снова разыгранный фигурками на письменном столе. Поставлен он был в год юбилейных чествований Барда, точь-в-точь как наш “Шекспир. Лабиринт” Театра Наций. И хотя по жанру испанскому спектаклю ближе “КукКафе У.Шекспира” театра “Тень”, возникшее несколько раньше, три эти работы, безусловно, выстраиваются в один ряд. В каждом случае сделана попытка сгустить шекспировские пьесы до предельно насыщенного концентрата. Отжав сюжетную усложненность и риторическую избыточность, подать их зрителю через осязаемые образы, а то и просто в виде еды, например, буквально заставить разжевать, проглотить и запить. Например, стаканчиком томатного сока во время просмотра “Тита Андроника”. Все три спектакля заигрывают с нашим временем, пронизанным попсой с ее стремлением к упрощению и наглядности, но в то же время сохраняют по отношению к ней ироническую дистанцию.

Перед входом в зал Эспиноза показывает нам маленькую книжечку из сувенирной лавки театра “Глобус”: все пьесы Шекспира in one sitting (в один присест). Она-то и подсказала ему идею спектакля. Но у Эспинозы получается не только в один присест, но и вперемешку, а кроме того – из всего, что подвернется под руку. Большой стол заставлен игрушечными фигурками из знаменитых фильмов и комиксов: в центре композиции огромный Халк, вокруг него диснеевские принцы с принцессами на фоне розовых замков, Микки-Маус, Зорро, Дарт Вейдер, не говоря уж о бесчисленных супергероях, легионерах, скелетах, космических пришельцах и всевозможных крылатых и рогатых монстрах. Одни будут за Монтекки, другие за Капулетти. Но далеко не все примут участие в этой игре в Шекспира, многие затесались сюда совершенно случайно, по прихоти автора спектакля. Просто потому, что когда-то были любимыми игрушками мальчиков поколения тридцати-сорокалетних, к которым относится и наш режиссер.

Весь этот голливудский китч 70–80-х Эспиноза находил на чердаках у друзей и собирал по барахолкам. Среди них и другие трофеи: женихи и невесты, которыми украшают свадебные торты, сувенирный Папа римский, чернокожие красотки из пляжных магазинов, а кое-какие, пожалуй, и из секс-шопов. И тут же бабушкины фарфоровые статуэтки, ангелочки, благородной резьбы Дон Кихот с бластером вместо копья, огромный гипсовый Гамлет с книгой, выглядящий в соседстве с прочим мелким народцем как Гулливер рядом с лилипутами. Всех не перечислить, но картина будет неполной, если не упомянуть о матрешке в виде Саддама Хусейна, из которого последовательно выходят Каддаффи, Муссолини и Гитлер – куплена на Красной площади. Словом, через эти игрушки, расставленные с особым умыслом, с нами говорит весь XX век. Многотиражный, дешевый продукт по-своему запечатлел его мифы и его героев, примитивно, но броско. И именно поэтому спектакль назван “Много шума из ничего”, хотя на саму шекспировскую комедию здесь нет и намека.

Преображение начинается тогда, когда гаснет свет. Неподвижные фигуры оживают в темноте с помощью простого приема: Эспиноза снимает их движущейся камерой при особой подсветке, так что на экран проецируются лишь силуэты. Превращенные в тени, показанные в причудливых ракурсах, даже самые аляповатые персонажи неожиданно обретают облик героев Шекспира. Можно ли было представить, что зеленый мускулистый Халк с увесистыми кулаками, напомнит вдруг страдающего мавра? А сувенирный францисканец – брата Лоренцо, осеняющего крестом Ромео и Джульетту? Что умильные собачки на палубе пиратского корабля превратятся в инфернальную свору, в оборотней-ведьм, воющих на горящие окна замка Макбета. В игру включается и разница масштабов: маленький Дарт Вейдер, встающий из-за плеча огромного Гам-лета, кажется приближающейся со спины тенью Гамлета-отца. А действительно, уж не эта ли знаменитая пара – зловещий Призрак и его сын – навеяла Джорджу Лукасу одну из основных коллизий “Звезд-ных войн”? Поп-культура, несомненно, впитала и по-своему адаптировала шекспировские сюжеты. XX век заглядывает в век Шекспира, отыскивая там свои прообразы. Спектакль Эспинозы еще и об этом.

Второй его эпизод – о любви. Этой сценке предпослан монолог Глостера из “Ричарда III”: “…Доспехи боевые на покое / Весельем мы сменили бранный клич / И музыкой прелестной – грубый марш”. Теперь под сладострастные стоны из порнофильма камера выхватывает пары из нагроможденья фигур всевозможных любовников: вот Золушка, свисая из окна, сливается в объятиях с Принцем, намекая на сцену на балконе из “Ромео и Джульетты”. Вот два солдата любят друг друга на походной койке. Может, это Яго и Кассио? Целуются пастушки, жмутся друг к другу кокетливые старичок со старушкой. Камера, будто заблудившись в пути, медленно ползет по сгорбленным спинам волхвов, пришедших поклониться младенцу Христу, но когда подбирается к яслям, вместо Богородицы мы видим бородатую голову Бен Ладена. Этот хулиганский ход тут же переворачивает смысл: уже не волхвы, а исламские террористы благоговейно склоняются перед своим лидером. Вообще, сегодняшний контекст постоянно присутствует в спектакле. Когда в финале ушастая голова Микки-Мауса слетает с плеч и скатывается на страницы книги, это вызывает мгновенную ассоциацию с чудовищными кадрами казней неверных, которыми ИГИЛ запугивает цивилизованный мир.

Знаменитому предсмертному монологу Макбета: “Жизнь – только тень, она – актер на сцене…” Эспиноза придумывает танцевальное решение. На розовый замок все сыплется и сыплется снег – мука, которую актер просеивает через сито. И вдруг снова резкий смысловой поворот: заводится оглушительное техно, расплываются световые пятна, мука теперь разбита на кокаиновые дорожки. Вдох, и начинается наркотическая вечеринка с танцами до полного изнеможения. “Сыграл свой час, побегал, пошумел / И был таков”.

“Много шума из ничего” – спектакль, в том числе, и о театре. О его таинственной способности преображать дешевое, бутафорское в настоящее и глубокое, о дощатых подмостках, способных вместить целую вселенную. Шекспир как никто другой ощущал двойственность природы театра, и Давид Эспиноза идет здесь вслед за ним. “…Простите, / Почтенные, что грубый, низкий ум / Дерзнул вам показать с подмостков жалких / Такой предмет высокий”, – словами Пролога из “Генриха V” обращается к зрителю автор спектакля еще в самом начале. И они звучат как формула его творческого метода.

Мария ЗЕРЧАНИНОВА
«Экран и сцена»
№ 23 за 2015 год.