С 6 по 10 февраля в Петербурге проходил ежегодный международный театральный фестиваль “Пять вечеров” имени Александра Володина. В этом году – одиннадцатый по счету. Организаторы фестиваля признались, что нынешняя программа получилась не совсем такой, какой задумывалось первоначально, причина – недостаток средств и сокращение финансирования.
Спектаклей по произведениям Александра Володина участвовало всего два: “Пять вечеров” в постановке Сергея Андреева в Северском театре для детей и юношества, а также “Графоман” Александра Баргмана, выпущенный в Театре имени В.Ф.Комиссаржевской. Спектакли Алексея Крикливого “Время женщин” из Омска, “Невыдуманные истории” Нафисы Исмагиловой из Альметьевска и “День города” Михаила Бычкова из Воронежа оказались вполне созвучны постоянным володинскими темам. Эти спектакли – рассказы о жизни людей, с ее горестями и радостями, овеянной ностальгической печалью и светлой, всеприемлющей поэзией. Неслучайно, что в программке организаторы сумели подобрать каждой показанной работе в качестве эпиграфа строчки из володинских стихотворений, идейно и настроенчески точно перекликающиеся с содержанием спектаклей.
Наиболее заметными постановками нынешнего фестиваля “Пять вечеров” стали две работы – “Время женщин” и “День города”. В них с особенным вниманием и чуткостью воссоздана жизнь героев в их тесной связи с прошлым, воспоминаниями детства и окружающей средой. Главная ценность обоих спектаклей – неспешное повествование и наблюдение за повседневностью, ее неторопливое рассматривание. Алексей Крикливый в своей интерпретации романа Елены Чижовой и Михаил Бычков, сочинивший спектакль на основе реальных бесед с жителями Воронежа, не уходят в искусственный бытовизм или высушенный документализм, но создают живой, объемный художественный мир своих персонажей.
В обеих работах, как ни странно, одной из главных тем становится единение людей через переживание душевных невзгод, через разговор о наших общих насущных проблемах. В этих спектаклях рождается ощущение общей судьбы, общей беды, связывающей нас, сидящих в зале, друг с другом и с персонажами на сцене. Оба режиссера бережно доносят до зрителей каждое слово, боясь упустить любую незначительную деталь. Эти спектакли держатся на исполнителях, в них много безусловных актерских удач. В спектакле Крикливого это, в первую очередь, женские образы. Скромность и вдумчивость Ольги Солдатовой в роли Антонины оттеняется ее же импульсивностью и самоотверженностью, так выразительно переданных в короткой сцене любовного свидания с Григорием (Николай Сурков). Лучезарность, странная, нездешняя распахнутость миру Марины Бабошиной очаровывают в роли Сюзанны/Софьи. Ее живость, трепетность, искристые, словно постоянно наполненные слезами глаза, заставляют с неослабевающим вниманием следить за ней. Спектакль Крикливого полон тревожных предзнаменований и предчувствий, за внешней беспечностью и детской радостью скрыта печальная задумчивость по поводу скоротечности жизни и счастья, предчувствие смерти. Но именно в этих моментах, спустя десятилетия настойчиво прорывающихся из прошлого, из туманности детства, и претворена ценность жизни. Тревога сквозит в сцене, когда под Новый год мать и дочь разбрасывают по квартире вырезанные из бумаги снежинки. Зрители уже знают о смертельном диагнозе, знают, что мать не вернется домой, но пока что, здесь и сейчас, перед нами торжествует жизнь и беззаботность, и оттого так нестерпимо перехватывает горло. Конечно, в этом спектакле запомнится Гликерия Валерии Прокоп, ее неторопливость, степенность. Во всем ее внешнем облике проглядывает основательность единоправной хозяйки дома. Она передвигается бесшумно и говорит негромко. Но каждая фраза звучит столь взвешенно, что все окружающие невольно притихают. Сама Гликерия и есть воплощение житейской мудрости. Именно она, не утратив способности к сопереживанию и соучастию, говорит о большой любви, чувстве, которое способно охватить человека в любом возрасте. С трудом скрываемые ею застенчивость и смущение в этот момент выдают в ней еще недавно, казалось бы, влюбленную девушку. Три старухи, сыгранные Валерией Прокоп, Натальей Василиади, Элеонорой Кремель, демонстрируют мастерство детализованной игры, выходящей на уровень обобщения, символизма. Например, в сцене, где старухи, словно три Мойры, распутывают клубки шерсти, свои судьбы, передавая концы нитей Сюзанне. Забота, ответственность за ребенка, ставшего родным не по крови, но по судьбе, а также невидимая связь между людьми, объединенными единой долей, – прочитываются в этой сцене.
Михаил Бычков не стал переноситься в прошлое, но обратился к историям современных людей, к жанру verbatim. Мигранты, пенсионеры, студенты, представители нетрадиционной ориентации, инвалиды, матери-одиночки – герои спектакля “День города”. Все они жители Воронежа. Их истории – и признание в любви, и отповедь родному городу, а вместе с ним и стране. В своей постановке Бычков художественно осваивает документальный материал, преобразуя его в живой сценический текст. По замыслу создателей, из разрозненных монологов в сознании зрителей должен сложиться портрет города и его горожан (подобные эксперименты проводили в разное время Семен Серзин с жителями Петербурга и Борис Павлович с жителями Кирова). Однако в спектакле Бычкова портрет конкретного Воронежа так и не проявился, скорее, перед нами возник обобщенный образ провинциального российского города с характерными для всей нашей огромной страны проблемами: безработицей, коррупцией, отсутствием медицинского обеспечения, притеснением секс-меньшинств. В самих монологах обнаруживается мало привязок к Воронежу (за исключением песен, посвященных городу, которые исполняли персонажи: “Песня о Воронеже”, “Гимн Воронежу”, “Воронеж рулит” и прочих). Да и в героях что-то типично воронежское, кроме характерного говора, усмотреть было сложно. Название спектакля, в общем-то, и не предусматривает связи с конкретным городом, и потому рассказы персонажей с социальных проблем переключаются на личные истории: о любви, верности, предательстве. Именно личные истории и вносят в социально обличительный пафос монологов столь обаятельную ноту доверительности, исповедальности.
Важно, что на сцене появляются не документальные копии с реальных людей, а полнокровные персонажи. Кто-то из них создан тонко и детально, кто-то чуть менее удачно, упрощен до образа-маски. Но наиболее выразительный эффект достигался актерами в тот момент, когда им удавалось отыскать точку соприкосновения внешней характерности (выразительности мимики и повадок) и психологического проживания. Сравнивая в который раз документальный театр и документальное кино, приходишь к выводу, что театру, в отличие от кино, всегда необходимо через игру “укрупнить” реальность, для того чтобы зрителю было интересно ее разглядывать. С таким интересом, например, мы наблюдаем за парнем-инвалидом, скромно сидящим в кресле-каталке в углу сцены, а затем смущенно выезжающим на авансцену и, суетливо, заикаясь, рассказывающим историю своей жизни, одинокой и изолированной от мира. Его эмоциональность, душевная активность тушатся физической неподвижностью. Так же и в монологе этого героя обличительные интонации сменяются извиняющимися, протест глушится немым отчаяньем, ощущением безвыходности. В монологе другой героини, гламурной барышни в пуховике со стразами, проглядывает не только вульгарная пустышка, но и проницательная, умная и уверенная в себе современная “self-made woman”. Именно она говорит об утрате культуры, вымирании интеллигенции, вспоминает о бабушке-аристократке, воспитавшей ее. Перед зрителями же происходит неожиданное преображение персонажа, его духовное раскрытие. Но все-таки основной проблемой спектакля остается несвязанность друг с другом отдельных монологов, они не сцеплены друг с другом ни в хор, ни в дуэт, их стык не рождает напряжения. Несколько раз в ходе спектакля персонажи собираются вместе и созерцают в тоскливом молчании вспышки салюта по случаю дня города. Вспышки, словно от десятка фотоаппаратов, высвечивают их одинокие силуэты, затем вновь погружающиеся в темноту. Хочется, чтобы и истории этих персонажей, подобно фотоснимкам, сохранялись в памяти намного дольше. На этих фотоснимках они бы оставались наедине со своей личной историей, но в то же время были связаны и породнены одной судьбой, одной страной.
Володинский фестиваль из года в год расширяет свой географический охват, неизменными остаются лишь темы. И как показывает время – участие и внимание к судьбе друг друга, как никогда, необходимы сейчас.