Эта книга в память о Наталии Басиной, коллеге, друге, замечательном кинокритике, собранная из ее статей, еще не вышла, хотя могла бы. Еще года три назад. Так уж сложилось – вернее, не сложилось. Сложилась книга – не сложились обстоятельства. И в книге этой едва ли не основное место занимают материалы о Берлинском международном кинофестивале, где Наташа, будучи заведующей отделом кино “Экрана и сцены”, бывала каждый год с середины 90-х. Последний ее Берлинале пришелся на 2010-й…

Во фрагментах из книги – течение фестивальной жизни, фильмы, ставшие поводом для размышлений; размышления о времени, о нас, о нас в этом времени. А задумана данная публикация в связи с юбилеем Берлинского МКФ, проходящего (5-15 февраля) под номером 65. Ведь ни одно знаменательное событие не обходится без воспоминаний – если у события есть история и есть, что вспоминать.

 БЕРЛИНАЛЕ-2000

Одно из свойств Берлинале, сделавшее его большим, чем просто фестиваль не только в кинематографическом, но и в человеческом измерении – способность слышать самые разные голоса и соединять их в хор, всякий раз поющий песни о главном. В “год нулевой” пограничные лебединые ноты вплетались в оду радости о мире едином, неделимом, еще неспокойном, но уже не опасном. Таким, во всяком случае, он виделся на исходе зимы из центра Европы, где больше нет Стены и где назначенное прощание с ее тенью все-таки состоялось.

В такой год любое событие, натурально, тянется в символы. И парад “омажей”, устроенный Берлинале-2000, символизировал роль фестиваля в крушении всяческих стен и наведении мостов через континенты и океаны. А также его принципиальную позицию непредвзятого обозревателя мирового кино, готового постоять за все хорошее – и за крепкую традицию, и за новоявленную прогрессивную тенденцию.

Кон Итикава представлял на параде классическую Азию. Новую Азию, интегрированную в мировое сообщество, – единая во многих фестивальных лицах Гон Ли. Классическую Европу – Жанна Моро. “Другую” Европу с ее историей изоляции и интеграции – Анджей Вайда. Из-за океана был вызван символизировать то, что хороший европейский вкус ценит в новосветском кино, Роберт Де Ниро.

В день и в честь вручения ему Золотого Медведя “за карьеру” решили показать “Охотника на оленей”. Узнав об этом, русские, перед рандеву с Европой сильно напряглись. С “Охотником” связан большой скандал, ныне полузабытый, но в свое время обозначивший один из пиков холодной войны.

Двадцать лет назад этот фильм о войне во Вьетнаме, в котором “бойцы за независимость” действуют жестоко и подло, а “агрессоры” благородны, и страдания их вызывают сочувствие, обстоятельно громила советская пресса. Советские были против включения фильма в программу Берлинале, фестиваль не послушался, и во время показа “Охотника” делегации соцблока демонстративно покинули зал. Выходка была дурацкая: когда, много позже, фильм удалось посмотреть, ничего особо зловредного в нем не обнаружилось. Ничего особо замечательного, тянущего на гран-при Берлинале, присужденный “Охотнику” в 79-м, – тоже. И роль американского солдата русского происхождения, которую сыграл в фильме Де Ниро, в его карьере не главная.

Стало быть, прошелестело по рядам, “Охотник” всплыл на Берлинале-2000 неспроста. Как утверждают наши “медиа”, Европа ощетинилась против русских, в Берлине нам, наверное, хотят напомнить, что “блока” больше нет, мы – один на один с миром и должны знать свое место. Иначе прогонят с рандеву и не дадут сладкого. Наверное, по-другому рассуждать мы не могли: если живешь в России и каждый день включаешь телевизор, ждать хорошего отучаешься начисто.

Но грянул день – и ничего плохого не случилось. То есть Де Ниро за Медведем не приехал, видно, не отпустила другая королевская охота. Его отсутствие и видеописьмо с извинениями оказались главной новостью дня. А участники событий 79-го тем временем тихо встретились за круглым столом и обменялись кое-какими подробностями.

Тогдашний зампред Госкино СССР Михаил Шкаликов рассказал, что операцией травли “Охотника” руководил лично Андрей Андреевич Громыко; член жюри Берлинале-79 Георг Александер признался, что вердикт по поводу гран-при был вынесен далеко не единодушно. Вспомнив минувшие дни, бойцы хлопнули шампанского и расстались друзьями. Чего, собственно, следовало ожидать – если заранее не ощетиниваться и помнить, что Берлинале, отроду замешанный на мотивах и намерениях более значительных, чем чисто киношные, вроде бы на две недели вырывая замешавшихся из реальности, на самом деле и в истинном масштабе многое в реальности проясняет.

…Ортодокс может от всего этого отмахнуться: кино – не больше, чем кино, способные увлечься игрой теней на белой простыне – особая порода, их образ жизни и представления о ней имеют мало общего с реальностью. Политик вменяемый, по-моему, должен был догадаться: кинематографическое сообщество, собравшееся в центре Европы, – действующая модель единого мира, спаянного диффузией культур и бытовых традиций, духовного опыта и человеческих единиц. Попросту говоря, нынче едва ли не у каждого из нас и едва ли не во всех концах света имеются родственники или друзья, коллеги, пашущие в том же поле, или знакомые, с которыми бывали хорошие минуты. Кто-то, за кого мы болеем, кому не хотим зла. Не представляю себе “геополитического интереса”, способного скорректировать это новое человеческое измерение времени и пространства. А в таком измерении всякая война – мировая.

В ста метрах от красной площади небо над Берлином все еще смотрится в лужи на дне строительных котлованов. К ближайшей станции метро топаешь по грязи, огибая заграждения стройплощадок. От этого соседства материализованный 21-й век нового берлинского центра кажется декорацией, которую разберут, едва разойдется публика. В этой декорации можно ставить и horror и утопию. Берлинале выбрал свой жанр: утопический реализм. Единый мир, повсеместный гуманизм и взаимопонимание человеков – за пределами фестиваля все еще впереди. Но, как утверждает Берлинале, и не так уж далеко, и другого не будет. Лестница ведет вверх. И этот только кажется, что ступени висят в пустоте – их подпирают большие труды, благие намерения и трезвый расчет: жить лучше – хорошо.

БЕРЛИНАЛЕ-2004

Очень ждали картину Тео Ангелопулоса “Трилогия: плачущие поля”. Великий снимает нечасто, а тут задумал огромный исторический триптих. Естественно, все навострили уши и перья. Начинается история греков, которую надумал изложить Ангелопулос, с возвращения на родину беженцев из Одессы, накрытой волной Великой Октябрьской. Интонация киноэпоса задана с первого кадра: по туманной равнине приближается к нам толпа людей в черном, голос за кадром читает описание происходящего – как бы первую страницу литературного сценария. “Впереди шел мужчина, держа за руки мальчика и девочку…”.

Мальчик и девочка, Алексис и Элени, потерявшая в Одессе родителей, станут центральными героями “Плачущих полей”. Он полюбит ее, она тайно родит ему двух сыновей, отец Алексиса сделает подросшую приемную дочь своей женой. Элени сбежит из-под венца, влюбленные соединятся. Но дальше за ними повсюду будет следовать Рок. Или История, что на самом деле – одно и то же. Во всяком случае, в категориях, которыми мыслит Тео Ангелопулос.

Алексис эмигрирует в США, Элени, вступив в борьбу с властями на родине, окажется в тюрьме. Потом грянет Вторая мировая, и Алексис, американский солдат, погибнет на Окинаве. Потом гражданская война в Греции, дети разлученных будут сражаться по разные стороны баррикад и оба погибнут. Три часа фильма – половина XX века; пространство – от греческой деревни на берегу печальной реки до Нью-Йорка; каждая судьба – как символ множества подобных, сложивших Большую Историю и одновременно вылепленных ею. Или, скорее, вырубленных из камня – без возможности изменить даже малую подробность.

Рок, дыхание античных трагедий. Индивидуальности героев трагедии одновременно укрупнены и стерты, подробности отсечены, допускается лишь строгий минимум психологизма – все будто выписано еврипидовым стилом. Есть от чего оцепенеть в темноте кинозала. Но, мелкие мы люди, ходим в кино не за этим. И сидя в необычной для журналистских просмотров в музейной какой-то тишине, ловишь себя на том, что кадры, снятые как бы для вечности, туда и уходят. Мимо тебя – ты же отмечаешь их совершенство, а на сердце холодно и пусто…

 БЕРЛИНАЛЕ-2005

В первые дни Берлинале-2005 берлинские, стокгольмские, мадридские, белградские и женевские кинознакомые о фестивале вообще не говорили. Как бы это не событие. Это не потому, что жизнь вообще богаче искусства, – когда разгорается настоящий фестиваль, никто про такое и не вспоминает. Это означает, что жизнь оказалась богаче и забавнее того, что предложил поначалу Берлинале.

Говорили, что в Берлине недавно была мадам Путина – на вручении фрау Шредер медали “Женщина года” – и просто потрясла всех своим демократизмом. К фрау-лауреатке она обращалась на “ты”. Впрочем, на хорошем немецком.

Говорили о том, что Чарльз (Виндзор, принц Уэльский), кажется, все-таки женится на Камилле (Паркер-Боулз – той, что делила место в его сердце с леди Ди). Телевидение, чуть ли не все европейские каналы, это обсуждают и устраивают голосование: позволить наследнику британской короны жениться или нет. Многие, знаете ли, против. Пожилого джентльмена, которого уже как-то странно называть принцем, и молодую еще женщину, лучше всего смотрящуюся в седле, жалко. Еще жалко канцлера Шредера. Сразу после визита мадам Путиной он заболел гриппом. И теперь вряд ли сможет тайком, инкогнито пробраться на какой-нибудь просмотр Берлинале, как он это, бывало, проделывал. Правда, кино тогда было другое.

Публика несколько оживилась, когда появился «Отель “Руанда”», фильм энергичный, живой, жесткий и трогательный. Снял его ирландец Терри Джордж, тот самый, что писал сценарии для “Во имя отца” и “Боксера” Джима Шеридана.

Действие “Отеля…” происходит, понятное дело, в Руанде в 94-м году. Там, оказывается (!), была гражданская война. Племя тутси восстало против против племени хуту (племена – вовсе не дикари в перьях, все абсолютно современно, включая оружие; речь, как и повсюду, шла о переделе влияния и собственности). Поубивали тьму народа, специально охотились за женщинами тутси, чтобы они не родили следующее поколение. Маленький отряд “голубых беретов” метался, пытаясь помочь хоть кому-то. Европа послала в Руанду кое-какие войска – чтобы вывести только белых. О том, что будет с остальными, мир не хотел знать. Тем временем, некий менеджер отеля, принадлежавшего “Сабене”, сам хуту (это реальный человек, ныне здравствующий) спас около двух тысяч хуту и тутси – без разбора. Нормальный человек в безумной, немыслимой, какой-то средневековой ситуации. О которой мы ничего не знали.

И нынче фильм разделил фестивальную публику. Европейцы западные приняли его на ура. Европейцы восточные сочли слишком жестким. Почему-то именно они все еще не хотят знать. Наверное, свои раны ближе к телу, а постсоциалистическая Европа все еще любит ощущать себя израненной и в таком виде предъявляться миру.

Как известно, из всякой ситуации есть два выхода – назад и вперед. Берлинале пробует оба. Здесь любят показать наисовременнейшими методами отреставрированные копии старых знаменитых картин. Форум молодого (оно же “новое”) кино презентовал восстановленные “Небесные врата” Майкла Чимино. А во субботу, день ненастный, в одном из берлинских театров давали «Броненосец “Потемкин”». Авторский вариант. В сопровождении симфонического оркестра Бабельсбергской киностудии. Билеты рас-купили за месяц. Пробиться на представление 80-летнего “Броненосца” городу Берлину, где фильм по выходе в 25-м был запрещен, оказалось абсолютно невозможно. В зале пустовали только два места – зарезервированные для Наума Клеймана. Клейман не приехал. А наши в Берлине переживают его новые проблемы.

Если вам скажут, что фильма Александра Сокурова “Солнце”, не отмеченного ни одним призом ни главного, ни десятка параллельных жюри, просто не было в конкурсе Берлинале-2005, не верьте. Он был. Он оказался – во всех измерениях – настолько больше других конкурсных лент этого года, что его, наверное, трудно было охватить взглядом. Но это еще одна история.

БЕРЛИНАЛЕ-2006

Одной из последних новаций директора Берлинале Дитера Косслика стал фестивальный детский сад. Речь не о “Кампусе талантов”, который здесь нянчат уже не первый год. Косслик открыл самый настоящий детский сад – и о нем трубила на каждом шагу реклама, его упоминали в своих статьях едва ли не все журналисты, им беспрестанно хвастался сам господин директор.

Каждый аккредитованный гость мог на четыре часа, бесплатно (!) оставить свое чадо в специально обустроенном месте, вблизи от фестивального стойбища под присмотром профессиональных бэбиситеров. Здорово, конечно. Сдал дитя и на целых четыре часа можешь сосредоточиться на кино. Потом дитя принял и идешь… куда? Надо думать, домой. Куда еще с дитем-то?

То есть широкий и трогательный жест фестивальной дирекции был рассчитан практически исключительно на тех аккредитованных гостей, которые прибыли на Берлинале погостить из Берлина. Или совсем близких к нему мест. Кому еще придет в голову тащить ребенка в безумную толкотню кинособытия? Таким образом, дирекция Междуна-родного кинофестиваля все еще – но все больше по старой памяти – входящего в “большую тройку”, где, кроме него, числятся Каннский и Венецианский киносмотры, сделала еще один шаг к превращению Берлинале в дело домашнее.

В этом году жюри Берлинале впервые не вручило премию “Голубой ангел” за лучший европейский фильм. Он просто исчез из регламента фестиваля. Ох, не стоило бы ничего домысливать без оснований, но как ни заподозрить, что вручать награду, учрежденную в память о звездной роли Марлен Дитрих в Берлинале Паласте по адресу “Марлен Дитрих платц, 1” фильму не немецкого происхождения нынешним рулевым фестиваля очень не хочется. А с немецким – номер может не пройти. До нового пышного расцвета некогда великому кинематографу, возможно, придется, намотать парсеки кинопленки. Недаром в программах “класса А” фильмы из Германии – редкость. Так что лучше вообще без “ангела”. Нет “ангела” – нет проблемы.

Зато с голубизной – все в порядке. Второй по значимости программой Берлинале-2006 стал конкурс фильмов “нетрадиционной сексуальной ориентации”. Фестиваль гей-фильмов с собственным призом, нетрадиционного вида медведем по имени “Тедди” существует внутри Берлинале уже 20 лет. Начинался как храброе и благородное деяние в защиту пораженного в правах меньшинства. Развивался как практикум по демократической толерантности. Двадцатилетие отметил как триумф торжествующего большинства. Стены дрожали.

…Все. В том смысле, что все все равно будет хорошо. Ведь, если выпустив пар, поразмыслить на холодке, получится, что Берлинский фестиваль не так уж изменился. Занимает свое место в фестивальном строю, согласно сделанному им когда-то выбору. Борется за права человека. И кто-нибудь, наверняка, остановит “потаповых”, уверенных сегодня в своем праве решать, кто этот человек.

 БЕРЛИНАЛЕ-2007

Поутру ожидалось, что жизнь улыбнется, поскольку должен был явиться КлУни. Или, скорее, все-таки КлунИ? Он и объявился. В Берлине времен тревожной молодости новой Германии. Сразу после войны, чтобы репортировать о Постдамской конференции. В качестве журналиста – нормального такого, циничного. Но влюбленного – в еврейскую красавицу Лену (Кейт Бланшетт), которую знавал до войны и почти не узнал после. Так она переменилась. И оказалась в центре сложной и мрачной интриги, связанной с ее мужем, – его хотят заполучить русские, потому что ученый, и работать при нацистах не прекращал, и кое-что важное наработал. Клуни-журналист эту интригу, в которую вмешался и его водитель, естественно, распутывает и открытиями своими по ходу дела очень недоволен. Но дело не в этом. А в том, что Стивен Содерберг решил снять картину в манере 40-х и с помощью техники, какой тогда пользовались. Снимал как оператор сам под своим обычным для этого дела псевдонимом Питер Эндрюс и сам монтировал, назвавшись для этого случая Мэри Энн Бернард. И, конечно же, имел перед внутренним взором в качестве образца “Касабланку”. Актерам велел играть, как бывалоче: с нажимом, с театральными “крупными оценками”.

И ничего из этого чисто “головного” эксперимента не вышло. Ни романтики, ни саспенса, ни взглядов-жестов-ракурсов-мизансцен, которые раз увидишь – и помнишь всю жизнь. И Клуни – ни-ни. Ни КлУни, ни КлунИ – ничего не сыграл и не приехал. А ведь в последние годы не было без него Берлинале. Нынче за “Хорошего немца” отдувалась одна Бланшетт.

Специальное событие, изобретенное на этот раз Берлинале, все-таки огромного масштаба. Несколько дней под-ряд показывают “Берлин Александерплатц” Райнера Вернера Фассбиндера. Показанный впервые в 1980-м как телесериал из пятнадцати глав, фильм реставрирован и доведен до пригодности к демонстрации на большом экране. Появляются звезды Фассбиндера – Ханна Шигула, Барбара Зукова, Гюнтер Лампрехт. В общем, создание гениального маргинала, искупавшись в фестивальном мейнстриме, символизирует величие, а также блеск и гламур немецкого кино.

Обнаружилось в программе и “специальное событие” для российского кинематографа, а также для Юрия Михайловича Лужкова лично: “Панорама” каким-то образом подхватила фильм режиссера Владимира Иванова про то, как не состоялся запрещенный московскими властями гей-парад. Ну вот как считать: праздник это на нашей улице или что? Или где, как говорят в Одессе?

Как специальнейшее из событий ожидается приезд Роберта Де Ниро-режиссера с фильмом “Добрый пастырь”. А с другой стороны, куда же ехать начинающему и смущающемуся (честное слово!) фильммейкеру, если не на фестиваль, жюри которого возглавляет Пол Шредер, сценарист “Таксиста”?

В память о собственной молодости режиссер Де Ниро и продюсер Фрэнсис Форд Коппола положили в основу модель “Крестного отца”, и получилось у них что-то вроде эпоса международной мафии разведчиков – только очень скучное. Скучнее, пожалуй, оказался только фильм Клинта Иствуда “Письма с Иводзимы”.

Клинт Иствуд – мало что неотразим, так он еще и человек хороший: предыдущий фильм про оборону японского острова Иводзима в конце Второй мировой он сделал с точки зрения японцев, беззаветно, бессмысленно и гордо защищающих каменистую, безводную родную землю. Но вот что может сделать с человеком кино: пока японцы во главе с великолепным Кеном Ватанабе долбили в камнях укрытия, обживали пещеры и вспоминали жен, детей и матерей, зал едва не заснул – как только грянули жестокие атаки американцев, разорвались первые бомбы, оторвало первую японскую ногу, все проснулись и оживились. Впрочем, ненадолго, хотя смотреть на экран было по-настоящему страшно: это сколько же усилий, денег, техники загнали в одну картину, которую украшают только благие намерения режиссера.

БЕРЛИНАЛЕ-2008

И камни бы дрогнули, увидев, как Берлин встречает “Rolling Stones”. Сам директор Берлинале Дитер Косслик с трудом прорывался через толпу у Берлинале Паласта, размахивая своей, дорогой ему с самой рокерской юности, красной электрогитарой. До того дошло, что Мику Джаггеру разрешили выкурить сигаретку прямо посреди non smoking area – да еще и перед телекамерами при прямой трансляции на всю Германию. Что там – на всю Европу! Так широко поступились принципами, что и добавить-то к этому нечего. Вот, что значит восторг упованья. Даже здоровый образ жизни – первейшая на сегодня забота всякого лояльного европейца – и то побоку.

Мартин Скорсезе из концерта, которым парни приветствовали 60-летие своего поклонника Билла Клинтона сделал “Да будет свет!” – так-о-ое кино! Слегка траченная временем рокерская харизма усилена магией киногении – престарелые “роллинги” взорвались как сверхновые. И все. Конец вселенной. В стерильной пустыне для некурящих буйные растения, вроде шестидесятнического рока не выживают и не всходят. Тут, правда, нужно хорошенько взвесить: что дороже – искусство или жизнь? Европа выбирает жизнь – и очень занята тем, чтобы превратить ее в искусство…

“Катынь” – кинособытие года. И главное событие нынешнего Берлинале, в котором фестиваль вспомнил себя самого – в свои лучшие годы.

Смотреть фильм, обещанный Вайдой много лет назад, решено было не на пресс-просмотре, а на официальном фестивальном. Для этого журналистам нужно накануне брать билеты в специальной фестивальной службе. Предполагая большие сложности, некоторые заполошные кинулись по адресу к началу работы “ticket counter”. У стойки – никого. Билетов – сколько угодно. “Это русский фильм?”, – вежливо спросил юноша за стойкой. “Польский”. – “А-а”. – “Это Вайды. Анджея Вайды”. – “А-а… А! Он получил тут у нас почетного Медведя!”

Скорее всего, благодаря “почетному Медведю” гигантский зал Берлинале Паласта в предпоследний фестивальный день оказался заполненным. Была и другая причина.

У нас “Катынь” почти никто не видел, но патриотическое сарафанное радио уже передало: он антирусский. Коли так, он ровно настолько же антинемецкий. Война была, знаете ли. И как раз поэтому мировая премьера состоялась в Берлине. И пришла на нее в торжественно-траурном черном костюме госпожа Ангела Меркель. С мужем. И с целой свитой министров.

“Катынь” – исполненное обещание. Вайда обещал Польше. Сын обещал отцу, расстрелянному в белорусском лесу. “Катынь” – фильм-ритуал. Ничем другим не притворяется. В нем есть несколько центральных героев: офицер Краковского кавалерийского полка, юноша-летчик, генерал. Погибшие. Их женщины – жены, сестры, матери, не желающие принимать – даже в форме умолчания – лжи о том, что случилось в Катыни.

Есть удары хроники – почти одинаковые, чуть ли не с одной точки снятые фрагменты: ксендз служит мессу над открытыми катыньскими могилами. Первый снят немцами как доказательство зверств русских. Второй – наш, доказательство зверств фашистов. Сложная драматургическая конструкция: линии судеб вьются, пересекаются, вливаются друг в друга. Длинный финал – он же кульминация: как это было, как это делалось в катыньском лесу, обрывок молитвы и выстрел в затылок. Бульдозер засыпает песком тела, аккуратно уложенные во рву. Реквием – “Польский реквием” Кшиштофа Пендерецкого – звучит долго, когда уже на экране бегут финальные титры. Зал, кажется, не дышит, пока не умирает последний его звук. А потом все встают. Не потому, что так положено – хочется встать. Еще хочется поклониться седому прекрасному Вайде. Но этот не принято в фестивальных залах с уютными мягкими креслами.

БЕРЛИНАЛЕ-2009

59-й Берлинале начался в четверг. Во вторник председатель жюри Тильда Суинтон нацепила ушанку. Лохматую, по видимости, из кошки. Эпатажница, причудница, хулиганка победила в ней англичанку, которая, согласно островному сговору, не должна обращать внимания на погоду. А может быть, англичанку победила погода: на Берлин накатила настоящая стужа. Небо над Берлином сделалось непроглядно серым. Вот тут и удалось вполне оценить дизайн портфелей для бумаг, выданных фестивальщикам, – они очень ожив-ляли пейзаж. И как тонко! Или – как прямодушно.

В момент, когда вера в капиталистические ценности и единый магистральный путь прогресса для всего человечества пошатнулась, и экономисты всех направлений кинулись перечитывать “Капитал”, символику первого кризисного фестиваля-мажора исполнили в цвете знамени. Красного. Того. Красные постеры, почти двадцать тысяч красных портфелей – ну, очень оживленно. Тем более что больше четырех тысяч, выданных журналистам, мелькали по всему городу.

…Ну, не знаю, чего вам еще нужно. Вам, упрекнувшим Вайду в самоцитировании – а кого ему еще цитировать, подводя итоги, он всю жизнь делал только одно кино про свою и общую польскую жизнь и судьбу по мере того, как она открывалась ему и с ним объяснялась и требовала от него себе объяснения. Вам, назвавшим его фильм “старческим”, – у большинства ваших нынешних кумиров отроду не было таких режиссерских мускулов, какие сохранил Вайда в свои 83.

Меня опять скрутило. Как когда-то. Как “Березняк”, как “Панны из Вилько”, как “Человек из мрамора”. Даже сильнее – потому что это уже окончательные итоги.

Оказалось, что фильм называется не “Сладкая охота” и не “Сладкая погоня” – это для проката. Просто “Татарак” – так же, как короткая новелла Ярослава Ивашкевича, по мотивам которой он сделан. Татарак – речная трава, вроде осоки. Научное название – аир болотный. Обладает целебными свойствами.

На главную роль в фильме Вайда позвал Кристину Янду. Она должна была сыграть Марту, жену доктора из маленького городка. Увядающую красоту, бездонную печаль по сыновьям, погибшим во время Варшавского восстания, последнюю весну, призрак последней любви, уходящую жизнь – у Марты рак легких, она вряд ли переживет наступающее лето. И гибель последней любви – еще одну казнь, назначенную ей этим миром: юный Богуш, рядом с которым Марта через боль и страх снова попробовала дышать, утонет у нее на глазах, запутавшись в корнях татарака.

Начали снимать. И в это время выяснилось, что у мужа Кристины Янды Эдварда Клосинского рак легких, он умирает. Съемки прервались. Похоронив мужа, Янда вернулась на площадку. Однажды принесла несколько листков бумаги: записи о том, как это было с ее любимым. Ей нужно было кому-то рассказать об этом, кому-то отдать хотя бы частичку скрутившей ее боли. Что может в этом случае кино? Немного. Вайда дал своей актрисе и другу выговориться – мы слышим рассказ Кристины Янды о последних месяцах, неделях, днях, минутах мужа. Отпустил фильм, и он пошел вслед за Яндой – за тем, что она переживает, играя обреченную Марту, в черную пору собственной жизни.

И, наконец, отпустил Янду из фильма: его финал и кода – сцена, когда актриса прямо в мокром купальнике бежит прочь от заводи, где снимали гибель Богуша. Искусственный мир рушится, обнажаются все его неправды, “утопленник” пытается догнать убегающую Янду, а она убегает – прочь, прочь, по косогору, к шоссе, уезжает в попутке, скорчившись на заднем сидении, укрывшись чужим пальто. Прочь, прочь – в свой мир, где все правда и вся правда – боль.

Что еще может кино? Анджей Вайда посвятил фильм памяти друга, оператора, художника, сценариста Эдварда Клосинского. С Вайдой он снял “Землю обетованную”, “Березняк”, “Панны из Вилько”, “Без наркоза”, “Хронику любовных происшествий”, “Человек из мрамора”, “Человек из железа”. С Кшиштофом Кесьлевским – “Декалог“ и “Три цвета: белый”. С Кшиштофом Занусси – “Гипотезу”, “Спираль”, “Жизнь как смертельную болезнь…”.

Большое кино, если оно настоящее, ничего не может. Потому что его делают люди, по-настоящему болеющие смертельной болезнью жизни.

БЕРЛИНАЛЕ-2010

Итак, как и предсказывала “Экран и сцена”, на 60-м Берлинском Международном кинофестивале нам досталось. На единственную – за последнюю пятилетку – российскую картину в конкурсе вышли сразу два Медведя.

Серебряного актерского зверя, как мы пророчили, завалил Сергей Пускепалис. Утверждаю, что именно он, хотя приз вручен ex aequo. В фильме Алексея Попогребского “Как я провел этим летом” на краю земли (Чукотка), на старой, доживающей последние дни метеостанции, под строгим приглядом прекрасной недружелюбной природы двое мужчин, ветеран зимовок и только что вылупившийся специалист с новеньким университетским дипломом, ведут – почти без слов – диалог о правде и лжи, о трусости и храбрости и о том, как следует мужчине принимать на себя груз беды и долга.

Дебютант Григорий Добрыгин гораздо больше нахлопотал на экране, чем Пускепалис, однако и сил у него еще немного, и мотивировки коллизий психодрамы, рухнувшей на его героя, очень уж часто провисают. Тут актер виноват без вины – проблемы сценарные и режиссерские. Однако же у героя Пускепалиса зазоры в логике внутренней жизни не обнаруживаются, а роль – как он ее сработал – во всех смыслах и измерениях большая. Но по сути драмы и по месту в фильме – вторая. Так что, поделив приз, многомудрый Вернер Херцог нашел блестящий выход из положения. И дебютанта порадовал. Тот едва через край не перелился, принимая Медведя из рук Корнелии Форбесс, актрисы Фассбиндера. Пускепалис, тем временем, скупо и несколько утомленно улыбался в манере “Джордж Клуни в роли доктора Росса, сериал “Скорая помощь”, пятьдесят второй сезон”. Позже, в кулуарах, облапив серебряную статуэтку, смотрелся менее утомленным. Между тем, ровно накануне торжества пожарные закрыли в Ярославле старейший российский театр имени Федора Волкова, где Пускепалис нынче главный режиссер.

Актерского Медведя вашему корреспонденту дали подержать. Он тяжеленький. Но наш кинокритический Белый слон весит больше – и буквально и, надеюсь, для триумфатора Берлинале: Слон Гильдии киноведов и кинокритиков был первой наградой, которую Сергей Пускепалис получил за работу в кино (“Простые вещи”). А уж дальше пошло-поехало…

На торжественной церемонии раздачи Медведей нашим лауреатам от души аплодировал огромный зал. И наши, в целом, выступили очень оживленно. Алексей Попогребский, принимая Медведя за отсутствующего оператора Павла Костомарова, объявил, что это судьба, потому что во время съемок Костомаров влюбился в медведя – они там, голодные, шатались вокруг стоянки экспедиции. В дословном переводе с английского – а скромный режиссер безденежного артхауса, надевши смокинг, шпарил на чистом грейтбританском – это звучит еще смешнее: “Впал в любовь с медведем”. И, видимо, в состоянии острой влюбленности Костомаров, знаменитый документалист, чего-только-не-лауреат, третью игровую картину, в которой он оператор, снял удивительно. Так, как это умеют документалисты – не насилуя натуру, но превратив ее из среды в действующее лицо и смыслообразующую составляющую фильма. Широко снял, просторно и при этом с лазерной точностью попадания в “яблочко” задачи – в каждом кадре.

Проблемы, как всегда, возникли с главным Медведем – золотым. В последние годы они на Берлинале – норма. Но, конечно, таких безрассудств, какие позволяли себе прежние жюри, коллегия Вернера Херцога себе не позволила. “Мед” Семиха Каплан-оглу, турецкого режиссера, работающего с немецкими продюсерами, последняя часть трилогии, начатой и продолженной “Хлебом” и “Молоком”, нормальное кино. Хорошее – для тех, кто любит кинематографические медитации на темы человека и природы, отцов и детей, жучков и паучков – то есть пчел, конечно же. Поэтический реализм, буколика, арткино, как оно есть. И шестилетний герой – чудный мальчик; он приехал в Берлин с любимым плюшевым мишкой; в него (не в мишку – в мальчика) нежно играл весь фестиваль сам господин директор Берлинале Дитер Косслик.

Мне кажется, что если есть молоко и хлеб, можно обойтись без меда, трилогия вполне могла бы остаться дилогией. Но, в общем, наверное, в отсутствии безусловных лидеров именно присутствие в программе “Меда” помогло всем вместе выкрутиться прилично – ругать отличное жюри и неплохую, хоть и без юбилейного блеска конкурсную программу Берлинале

№ 60, никому особо не хотелось.

Через день после окончания фестиваля пришло сообщение: в Иране арестован Джафар Панахи. Любимец и дважды триумфатор Берлинале, один из тех, кто доказал, что удивительный, самостийный иранский кинематограф, неизвестно как расцветший при тоталитарном режиме, не созданный кинокритиками миф, но настоящая драгоценность, был приглашен на фестиваль как почетный гость. Ему не разрешили выехать из Ирана. Теперь, вот, арестовали – за артистическую деятельность. За его кино то есть.

Прости меня, Господи, но это внушает надежду. Кино боятся – значит, кино все еще остается пророком и медиумом века, все еще реально участвует в процессе текущей жизни, в том, каким строится наш мир и наш век, в том, как складываются наши судьбы. И, Господи единый, защити Джафара Панахи, он умеет делать такое кино.

Большое.