Пандемия закончилась. Как будто…

Новая волна.

Новая реальность.

Размышления о той реальности, которая была совсем недавно…

“Все виды искусства помогают понять самое главное – искусство жить”. (Бертольд Брехт)

Сейчас бы с Брехтом поспорили. “Нет, время деньги, нельзя время терять! Не жизнь познавать надо, а деньги делать…”

Все в масках. Человек привыкает ко всему. Лицом к лицу лица не видишь. Может, и не надо… Другая цивилизация настает. Похожесть облегчает продвижение к полной глобализации, безликости и серости.

Жизнь – это впечатления, прежде всего. Люди. Каждый день.

Четверостишие, которое я прочла в сборнике “Выбранные немецкие стихотворения” (Издательство Isel, 1958 год). Среди выставленных в коробках книг (штука 50 центов) потрепанный сборник показался мне интересным. Автор четверостишия, Магистр Мартинус, написал его в 1498 году. Я перевела с немецкого:

“Я живу, не зная, сколько мне дано,

Я умру, я знаю, но когда…

Я стремлюсь, не знаю сам, куда.

Я дивлюсь себе, что радость не теряю я”.

Пример грустной точности: краткости, зыбкости жизни… И все равно о радости Жизни! Не взирая ни на что!

Француз Люсьен Жерфаньон (1921 – 2011), ученый, историк, специализировавшийся на греческой и римской философии, автор многих трудов. Из книги его бесед:

«Люди, которые знают истины и уверены в них, должны быть уверены в том, что они ложатся спать такими же глупыми, какими просыпаются на следующее утро».

В немецком журнале “Шпигель” («Зеркало»), в одном из номеров 2013 года было опубликовано интервью с известным итальянским исследователем культуры, писателем Умберто Эко (1932 – 2016). Оно было озаглавлено так: “Волшебник, которому трудно противостоять”. В конце интервью Умберто Эко задали вопрос: “Французского философа Ролана Барта попросили сказать, что он особенно любит и что не любит совсем. Барт ответил четко, что особенно любит и что не любит совсем. Как бы вы ответили на такой же вопрос?”, – поинтересовался у Умберто Эко журналист.

“Я был бы глупцом, если бы смог уверенно и точно ответить на ваш вопрос, – сказал Эко и продолжил. – В 13 лет меня пленил Стендаль, в 15 – Томас Манн, в 16 я обожал Шопена. Все постоянно меняется. А если ничего не меняется, значит, ты совершенный идиот”.

Жизнь, превращаясь в прошлое, в памяти остается впечатлениями, картинками, образами, чувствами.

“Лента памяти” интересна по-особому, неожиданным возникновением как будто забытого. А на самом деле, бережно сохраненного. Поэт Давид Самойлов точен в замечательном стихотворении “Память”:

“…Но в памяти такая скрыта мощь,

Что возвращает образы и множит…

Шумит, не умолкая, память- дождь,

И память-снег летит и пасть не может”.

Недавно… неожиданно память напомнила мне о последних днях существования двух Германий – Федеративной Республики Германии (ФРГ) и Германской Демократической Республики (ГДР).

Это в акварели успел запечатлеть наш тогда 11-летний сын.

Когда мы приехали в Берлин, он был еще разделенным городом, а Германия – разделенной страной. Бывшую столицу Германии, Берлин, разделяла стена. Столицей ГДР определили восточную часть Берлина. Столицей же западной части Германии стал Бонн, город, где родился Бетховен.

Разделенная страна – куда ни шло, но город, разделенный стеной, – из области почти невозможной реальности. Но, как мы убеждаемся в течение жизни, ВОЗМОЖНО ВСЁ!

Мы приземлились 29 сентября 1989 года, в половине шестого, в аэропорту Восточного Берлина – Шёнефельд. Тогда я не знала, но знаю теперь, что слово Шёнефельд состоит из двух слов: ШЁНЕ – красивое, ФЕЛЬД – поле. Красивым аэропорт Шёнефельд не был, и намека на красоту не было. Таможенник указал направлением руки, куда нам, приехавшим товарищам из Москвы, нужно идти, чтобы сесть на автобус, который повезет нас в Западный Берлин.

Кроме нас (меня, мужа и сына), к таможеннику за справкой подошла пожилая пара американцев, которые тоже хотели узнать, где находится выход на автобус в “Западный Берлин”. Американцы пошли за нами. Жирно обозначенные стрелки и повторяющаяся надпись WEST BERLIN указывали направление. Через длинный коридор мы вышли в зал. Из-за отсутствия людей площадь зала ощущалась просторной, это была отгороженная часть большего аэропорта.

На зал аэропорта отгороженное пространство похоже не было. А на что оно было похоже? Затрудняюсь сказать… Чистота и пустота бросались в глаза. И будто все застыло в ожидании чего-то, как на рисунках художника Эдварда Хоппера. Пахло молотым кофе и душистым табаком. Вдруг, откуда ни возьмись – Отар Иоселиани! Отар знал о нашем приезде, но мы не договаривались о встрече в аэропорту и очень обрадовались.

Отар стоял у стойки бара со стаканом виски, один. Мы подошли, подошли и американцы, что-то заказали. Отару принесли еще три виски, мы чокнулась. Вскоре сотрудница аэровокзала, “товарищ” женщина, сообщила, что автобус нас ждет. Гостей Западного Берлина возили на проверенном автобусе, по определенному маршруту, до остановки центральной автобусной станции межгородских рейсовых автобусов Западного Берлина. Там же находилась стоянка такси.

Когда мы садились в автобус, я обратила внимание на ограждение из колючей проволоки по обе стороны проезжей части. Мы находились в “Зоне”.

По ходу движения автобуса производились проверки документов. Автобус останавливали три раза. Люди в военной форме, как-то без эмоции, чеканили каждое слово. Слов было всего два: ПАСПОРТНЫЙ КОНТРОЛЬ!!! – PASS KONTROLE!!! Наконец доехали до цели. Нас встречали коллега мужа и его жена. Он немец, она полька. Отар попрощался с нами, с немцами, сказал, что завтра после четырех заедет за нами, заберет нас, хочет показать свой фильм “И стал свет”.

Коллега мужа предложил Отару поехать к нему домой, Отар предложение отклонил. Он встречался с господином, чтобы взять книгу по хирургии и передать нам в Москве. Книгу привез, а человек, передавший ее, ему категорически не понравился. У каждого свой взгляд на все… Но, как оказалось, к большему сожалению, Отар не ошибся.

Погода встретила нас дождливая, серая, неприветливая. Мне неожиданно вспомнился рассказ Набокова “Звонок”.

Действие происходит в Берлине: “Дело было осенью. Ветер, астры в скверах. Белое небо, желтые трамваи, трубный рев простуженных таксомоторов. Бисерный осенний дождь моросит, как бы шепотом…”

Это картина другого Берлина… Берлина 20-х годов прошлого века, но “дождь, моросящий шепотом”, частый ветер и белое небо городу характерны. Со временем я увидела и ощутила то, что написал Набоков.

На следующий день Отар заехал за нами на такси. Мы поехали в кинотеатр. Западный Берлин выглядел чистым, ухоженным и спокойным. Было ветрено, не очень приятно. Резко похолодало. Машина остановилась на небольшой тихой улице, перед серым добротной архитектуры домом. Надпись большими буквами на белом щите, как на экране, сообщала название кинотеатра: ARSENAL (это же название фильма Александра Довженко – промелькнуло в голове).

Щит был укреплен над входом в помещение. Входная дверь открыта настежь, перед ней стоял высокий худощавый мужчина. Его возраст не поддавался точному определению. Облик моложавый. Длинный шерстяной шарф красного цвета, наброшенное на плечи пальто. Мужчина направился к нам, улыбнувшись, поздоровался и обратился к Отару на французском, сказал, что остальные гости подойдут минут через десять, и нам лучше пройти в зал, где теплее и приятнее. Зал – небольшой и уютный. Удобные кресла, обитые бордового цвета бархатом. На стенах справа и слева висели огромные щиты-плакаты, фотокадры из хорошо знакомых мне фильмов: “Чапаев” братьев Васильевых, “Мать” Всеволода Пудовкина, «Броненосец “Потемкин”», “Бежин луг” Сергея Эйзенштейна.

Предположить подобное в Западном Берлине я никак не могла! Подошли гости Отара, композитор Альфред Шнитке с супругой и художник Илья Кабаков. Мужчина, принимавший нас, старался, чтобы нашему просмотру все способствовало, сам он видел фильм Отара два раза, собирался смотреть третий. Принес нам всем по бутылке воды, предложил кофе… Все делал деликатно и спокойно.

– Кто этот мужчина, который так трогательно принимает нас? – спросили мы Отара.

– Это Ульрих Грегор, он тут главный, – ответил Отар.

– Он похож на Дон Кихота, – предположила я.

– Правда похож! – поддержали меня муж и Отар.

Фильм понравился всем, мы даже хлопали. После просмотра подошедшего к нам Ульриха Грегора все благодарили. Вскоре, попрощавшись, Ульрих Грегор уехал.

Я даже не подозревала о будущем значении кинотеатра «Арсенал» в моей, нашей жизни. И о многом другом не подозревала…

Как давно это было и как недавно в то же самое время…

Такое возможно: близость далекого или далекое близкое!

История личная и общая. Одним словом – ЖИЗНЬ.

Нана КАВТАРАДЗЕ

«Экран и сцена»
№ 23-24 за 2023 год.