Я думала, все будет потом

Фото предоставлено театром
Фото предоставлено театром

Название “Земля Эльзы” вызывает у зрителя вполне очевидные ожидания: бенефис двух заслуженных артистов. В пьесе Ярославы Пулинович, что несколько лет назад пожаром прошла по сценам страны и даже была экранизирована, вдовые Эльза Александровна и Василий Игнатьевич обретают друг друга на склоне лет. Поздняя, но самая сильная в их не слишком счастливой жизни любовь наталкивается на презрение и соседей, и ближайших родственников. Одни завидуют, другие беспокоятся за судьбу наследства.

Показанный в рамках фестиваля “Сверкающие грани театра” спектакль Антона Безъязыкова в Театре драмы Кузбасса (Кемерово) из рамок бенефисного спектакля явно выламывается. В сценографии Василисы Шокиной визуальная доминанта постановки – это поворотный круг с белыми остовами деревьев в центре, а остальное пространство утоплено в воде. Жилые помещения – редкие островки в извечном русском половодье, и необходимость семенить в резиновой обуви по мосткам определяет хореографию постановки. Желание Эльзы, запрятанной в черные одежды – недавно похоронила нелюбимого мужа, – поменять вечные калоши на туфли “на каблучке”, которых в сельмаге быть не может, не просто эксцентрично, это начало конца. Конца прошлой – нормальной, то есть обесцененной и униженной – жизни и начало жизни новой. Эльза в тонком исполнении актрисы Лидии Цукановой – это девочка-бабушка. Белокурые волосы, мягкий голос, застенчивая улыбка и скованность движений маркируют внутреннюю хрупкость, навсегда застывший внутри страх перед жизнью. Немецкая фамилия (чужачка!) и беременность в результате насилия как будто бы остановили в ней движение жизни. Эльза чуть-чуть по-старчески сутулится, но совсем по-девчачьи стыдится непрочитанной книжки, не умеет целоваться и грезит Парижем, который “у южного моря”. По-сказочному нежный и внимательный Василий Игнатьевич словно освобождает Эльзу от кокона: Виктор Мирошниченко держит в этой роли ровный мягкий тон, не нажимая и не усложняя, оказываясь фундаментом, на котором ярко разворачивается эволюция Эльзы. Робкие, неуверенные интонации сменяются радостным торжеством собственной женственности, теперь Эльза говорит четко и громко, иногда почти захлебываясь и от счастья, и от того, что его можно не скрывать. Ее ярко-розовое платье оказывается мощным цветовым пятном в темной гамме спектакля. Но, главное, меняется пластика: она буквально поднимает голову, а кисти рук, ранее походившие на испуганных бабочек, перестают порхать, ведь им больше не нужно заглушать ее неуверенность. Эльза делает, возможно, первый самостоятельный выбор в своей жизни и готова идти в нем до конца, ведь внезапно ей становится ясно, что “потом” больше не будет.

Скрытый потенциал и невозможность его реализации – главная тема кемеровского спектакля. Он есть и у вполне очаровательных сплетниц – старушек-подружек Эльзы, и у главной злодейки этой истории – ее дочери Ольги. Светлана Шилова играет ее жесткой, хамоватой, но наделенной витальностью и женской привлекательностью. Она кажется реинкарнацией героини другой пьесы Пулинович – пацанки из “Наташиной мечты”. Ольга включает шантаж, угрозы, задействует абьюзивные манипуляции: “Тебе помирать пора, а ты на гульки побежала”, – почти по-звериному рычит дочь. Но ее показная нежность еще страшней. Пространство спектакля позволяет увидеть длящийся коридор женской неустроенности – необходимость брать на себя ответственность и в одиночестве тащить на себе семью. Но оправдывать Ольгу нет нужды: понять – можно, простить – нет.

Геометрия пространства спектакля распахивает эту, в общем, бытовую историю, в пространство метафизики и заставляет увидеть за привычными жизненными обстоятельствами роковую хтоническую предопределенность. Первый план – очень конкретный, натуралистический: со скупым ассортиментом сельмага и автобусной остановкой, с которой так и не получится уехать. Средний план – круг, чьи повороты сопровождаются загадочной ухающей, хлюпающей и воющей музыкальной партитурой, и не менее таинственной – сине-фиолетовой – световой. Наконец, в глубине сцены таинственно мерцает уилсоновский задник-экран. В этом красивом и зловещем пространстве не укрыться, не спрятаться. Бредущие к Эльзе и Василию по воде со всех сторон фигуры – перехватить, пока не уехали в ЗАГС! – кажутся охотниками, что выслеживают добычу.

Нетерпимость к любому “другому”, как вода, затапливает робкие попытки построить счастье. “Я с вами по-хорошему хотела, но вы, хохлы, по-хорошему не понимаете! Пошла вон, фашистка!” – кричит Эльзе невестка Василия Игнатьевича. В написанной семь лет назад пьесе Василий Игнатьевич – географ, который никогда нигде не был, но именно сегодня их с Эльзой фантазии о путешествиях в другие страны звучат как никогда пронзительно: так дети мечтают убежать к индейцам. Бегство удается лишь после смерти, когда поворотный круг прибивает к ногам вновь ставшей неподвижной Эльзы мотоцикл с восседающим в нем Василием Ивановичем – прекрасным в своей неизменной восторженности: “Элечка, я угнал мотоцикл. Поехали!”. Кто бы сказал год назад, что мы будем плакать в финале истории про двух пенсионеров под музыку Zaz, что в этой “Ma vie” будет и тот самый Париж “у южного моря”, да и вообще все утопленные мечты.

Юлия КЛЕЙМАН

«Экран и сцена»
№ 23 за 2022 год.