Неожиданно в фильме режиссера Сергея Урсуляка “Долгое прощание”(2004) по повести Юрия Трифонова появился “неведомый” исполнитель роли успешного драматурга Николая Смолянова. В нем была этакая новизна физического и эстетического типа советского времени, выбранного Урсуляком в точном понимании театральной атмосферы той поры. Удивительным образом в Борисе Каморзине сочетались органичная подлинность персонажа и личностный объем актера. Тогда он и получил свою первую награду – Национальную премию кинокритики и кинопрессы “Белый слон” “За роль второго плана”.

Потом была череда наград и за другие картины. Впечатление от каждой последующей роли захватывает и увлекает зрителей особенной чертой дарования Бориса Борисовича. Палитра его “тонких кружев”, в разных жанрах и характерах, собрана в букет перевоплощений. Причем – облик постоянен, но внутреннее наполнение всегда иное. И с возрастом все ярче.

Каморзин в своих образах художественно чуток и к сценарию, и к режиссуре, и к партнерам. Вкус в творчестве никогда не изменяет актеру. А психологическая правда работ Бориса Борисовича в некоторых фильмах в сопряжении музыки роли, ее интонации, языка – даже поднимает порой слабую драматургическую основу.

Прекрасный пианист, окончивший ЦМШ при Московской Государственной консерватории имени П.И.Чайковского, Каморзин – актер непонятных измерений. Мы разговариваем в его… машине, поскольку занятость Бориса Борисовича просто космическая! Доброжелательность, искренность и открытость собеседнику дополняют и помогают его побе-дам в совсем непростой профессиональной жизни.

– Борис Борисович, мы знакомы давно, и я знаю, что ваши родители – актеры. Расскажите о семье.

– Когда родители познакомились, папа работал в Мичуринске, где был городской театр. Мама, Ирина Александровна Каморзина, родом из Брянска. Приехала в Мичуринск, там родители и встретились. Любовь случилась! Большая! Параллельно мама училась в ГИТИСе, на заочном отделении актерского факультета. Позже она стала режиссером в известном Брянском народном театре “Прометей”. Папа, Борис Петрович Каморзин, был одаренным актером, фонтанирующим на сцене каким-то удивительным образом. Буквально все мамины спектакли “делал” своим присутствием. Вырос я в Брянске. Кстати, сын мой, тоже Борис Борисович, решил длить цепь родства, но только именем. Борис выбрал другую профессию.

– Значит, росли в театре, но оказались в музыкальной школе?

– Да. Галина Андреевна Артамонова, мой первый педагог в музыкальной школе, была знакома с выдающейся московской пианисткой Татьяной Петровной Николаевой, которая родом из Брянской области. А Николаева, в свою очередь, знала родителей Галины Андреевны. Как-то она решила показать своего лучшего ученика и позвонила Татьяне Петровне в Москву. И мы поехали на встречу с Николаевой. Мне было тринадцать лет. К учебе у меня был большой интерес. Мечтал стать пианистом. Безусловно, параллельно выходил на сцену, но она была на втором плане. Татьяна Петровна после прослушивания сказала, что протекция мне не нужна. Вполне можно поступать в ее класс. Было это вполне заслуженно.

Меня приняли в ЦМШ. Поначалу я боялся значительных исторических стен консерватории, где преподавала Татьяна Петровна. В этом же кабинете преподавал ее учитель, знаменитый пианист Александр Борисович Гольденвейзер.

Год я жил с бабушкой, родители сняли для нас квартиру, в интернате тогда не было мест. Бабушку я обманывал, надо сказать, прогуливал уроки. И, главное, специальность у Татьяны Николаевны! Этого точно никто не мог понять! Оксюморон, что называется, какой-то! Тем не менее, я шел с бабушкой к автомату, как бы опускал две копейки. И как бы спрашивал у мужа Татьяны Петровны: мол, это Боря Каморзин, когда будет у меня урок, просили позвонить. И далее: “Уехала Татьяна Петровна! В Испанию? На две недели? Да, конечно, буду заниматься!” Бабушка стояла рядом, принимала все за чистую монету. Так продолжалось некоторое время. Так прошла первая четверть…

Я уехал на каникулы в Брянск. Моя мама решила поздравить с праздником 7 ноября Татьяну Петровну. Мы пошли на почту, на междугородний переговорный пункт, домашнего телефона тогда не было. Я шел рядом с мамой. На что рассчитывал – не знаю. Мама обращается к Николаевой с поздравлениями. Татьяна Петровна возмущается: “У вас еще хватает совести мне звонить?! Ваш Боря практически не был на моих уроках!” Мама комментирует: “Как? Вы же уехали в Испанию?”. – “Какая Испания?! Я тут сижу, в консерватории!!!” Мама мне устроила головомойку!

– Так это же чистая театральная история! В ролях, как по нотам! Просто одноактная самостоятельная пьеса! Но какой замечательный педагог Николаева! Не сломала вам судьбу?

– Согласен. Вторую четверть я начал с ассистенткой, Мананой Владимировной Канделаки, дочерью известного пианиста. Мы быстро нашли общий язык. Она меня тут же раскусила. Я уже жил в интернате. И решил проделать то же, что и при бабушке. Манана Владимировна позвонила мне в интернат. Попросила придти с нотами, позаниматься с ней. Я тут же: “Манана, я не слышу, плохая связь”. – “Кончай фокусы! И быстро приходи ко мне! Не слышит он!!!” Таким образом я “встал на рельсы”.

– Какова была жизнь в интернате?

– В интернате было трудно, очень. Меня там не приняли ученики. Я не мог за себя постоять. Царила “в рядах” дедовщина, ну, не армейская, конечно, но маленьких и слабых обижали. Был у меня там один парень, который унижал, издевался. Я рассказал маме правду об этих отношениях. Мама как искусный педагог, приехав в Москву, поговорила с директором. Ей посоветовали не вмешиваться. Зачем? Начнет мстить и тому подобное. Вот что она придумала. Встретилась с парнем-обидчиком: “Слушай, ты тут лидер, а моего Борьку кто-то обижает. Ты защити его, пожалуйста. Как вожак, как опора”. Тот обалдел, растаял, так скажем, и пообещал. Он же ждал разборок. Ну, логично – мама Каморзина приехала… И жизнь моя в интернате изменилась. Такой драматургический момент, согласитесь?

– Замечательный рассказ о мудром поступке талантливой Ирины Александровны Каморзиной. И опять сыграл театральный прием. Вы закончили ЦМШ в 1985 году, дальнейший путь куда привел?

– Пришлось идти в армию. Не было выбора. Да и в семье не хлопотали. Слава Богу не в Афганистан. Служил в Белоруссии, в ракетных войсках. Как раз случился Чернобыль, последствия и нас коснулись, волосы, как видите, из-за этого и поредели. Надо было сидеть в лесу, чистить ракеты. Там было в помещении фортепиано. Ну, я и продемонстрировал свое музыкальное образование. Стал играть. Все удивились. Мимо проходил какой-то офицер. Что же я, “с такими данными оказался не в оркестре”? И помог мне там оказаться.

Два года учился играть на инструменте – духовой баритон, было сложно, затем на барабане. После армии приехал в Москву и с первого раза поступил именно в Щукинское училище, самоувереный очень был (мастерская актера и педагога Юрия Катина-Ярцева и актера, режиссера Владимира Поглазова. – Ред.). Параллельно даже не пытался подавать документы. Тоже сыграл на рояле, все восхитились. Однако первые три года было грустно. Ну, не люблю этот метод физических действий с воображаемым предметом. Не любил и этюды. Как можно передать интонацию, когда ты имитируешь действие… Сокурсники просили подыграть на пианино – мне это было куда проще. И педагоги мне говорили: “что ты все за пианино, пора делом заниматься”.

– И когда случился крутой поворот к актерскому мастерству?

– А вот когда мы начали работать над отрывками, когда дали текст. Мы разбирали, играли. Конкретно общались в диалогах. И все у меня стало получаться.

– Так это и есть “жизнь на сцене”, ваше “море” – тут, что называется, вы и “поплыли”. С присущим обаянием и темпераментом.

– Потом у нас был поставлен дипломный спектакль “Пушкинский дом” по роману Андрея Битова. В нем я играл Митишатьева, одноклассника героя романа, Льва Одоевцева. Митишатьев – подонок, который ненавидит интеллигенцию, антисемит, изворотливый, порочная личность. Сыграл заметно, с резонансом. А я был внешне такой обаятельный молодой человек, которого хотели отчислить из института. Мой педагог Катин-Ярцев сказал, что он в меня верит, и на третьем курсе у меня все стало получаться. Так и случилось. Помню, наш учитель, заведующий кафедрой сценической речи, чтец Яков Михайлович Смоленский, встретив меня после спектакля “Пушкинский дом”, сказал: “Ну, Каморзин, ты сыграл! Ты сыграл! Как из тебя Черняховский это вытащил?! Молодец!”

Было еще три хороших отрывка, мои педагоги – Галина Яцкина, Михаил Борисов, Юрий Васильев. Тогда действительно понял, что ничего не умею, кроме как быть актером.

 – Впервые вы работали в кино с режиссером Николаем Досталем в знаковом фильме “Облако рай” 1990 года, уже тридцать два года назад. Еще студентом третьего курса Щукинского училища (нынче Театрального института имени Бориса Щукина). Я пересмотрела этот эпизод. В нем вы стеснительны, чувствуется неуверенность, но совершенно неузнаваемы. Поразительно. Однако в вашем способе игры обстоятельства и стиль в кадре очевидны. А через четырнадцать лет уже с профессиональным багажом и чувством времени – в “Долгом прощании” Сергея Урсуляка, еще и с победой. А как все эти годы складывалась судьба?

– В 1991 году я вошел в труппу Московского ТЮЗа. Там встретил свою будущую жену, Светлану, очень люблю ее и ценю. Она все принимает в моем характере и настоящий друг. У нее административный талант, чем я и пользуюсь. Играл на сцене зайчиков, лягушек, медведей. Прошло два года, было скучно, ролей не предлагали, так случается. Зарабатывал игрой на фортепиано в ресторанах. Зарплата мизерная. Руководитель театра Генриетта Яновская и Кама Гинкас – замечательные мастера, никаких претензий у меня к ним нет. Поскольку время во всех театрах было не лучшее.

Гарий Маркович Черняховский пригласил меня тогда в Вахтанговский театр. Он нашел мой телефон и позвонил: “Что же ты в ТЮЗе сидишь? Ты же вахтанговец!” Это он поставил наш “Пушкинский дом”, знал мои возможности. Но не сложилось и там. Ролей не было. Я по безалаберности пропустил спектакль. Гарий Черняховский к тому времени уехал из страны. Поддержки не было.

В спектакле “Набоков. Машенька” 1997 года режиссера Сергея Виноградова (в его Театральной компании), который прозвучал довольно громко, меня увидел Сергей Урсуляк. Пригласил к себе и задал вопрос: “Кто ты такой? Почему я тебя не знаю? Я всех щукинцев знаю. Сам щукинец”. Он без проб взял меня. Так же как Иван Дыховичный в “Копейку”. Там у меня несколько персонажей.

– Как работалось в “Долгом прощании”?

– В группе Сергея Урсуляка всегда уважают актеров. Атмосфера на съемках редкая. Режиссер очень точен в разработке характеров. Тонко чувствует природу исполнителя. Сам был актером, что ценно. Одной фразой создает для тебя движение роли и жанровое определение. И вот еще – знаменитая фраза Сергея. В те годы, двадцать лет назад. На вопрос “Почему меня мало снимают?” – он ответил: «Понимаешь, у тебя сложная внешность – режиссеры не очень понимают, какую роль тебе предложить? Понятно, не герой-любовник, какой-то социальный тип? Ты выглядишь старше своих лет. А вот когда твое “внутреннее” придет в соответствие с “внешним”, тогда не будет отбоя от ролей!» Что и произошло!

– Вот в сериале “Ликвидация” у того же режиссера вы играете оперуполномоченного уголовного розыска, майора Михаила Михайловича Довжика (Махал Махалыча). Прячете свою эмоциональную стихию, как бы распределяя ее по всей роли. Даете понять и себе, и зрителям, каков второй план. Есть эпизод, с точки зрения актерского мастерства, блестящий.

Потерпевшая (Инна Беликова) плачет и плачет, все это надоело и неинтересно уставшему Довжику. Но! Входит Виталий Кречетов (Михаил Пореченков), и мы словно читаем по состоянию персонажа Каморзина: в отделе никого нет, подозревает – Кречетов опасен. И продолжает успокаивать девушку. Параллельно что-то перекладывая на столе. Градус внутреннего нерва высок!

– Этот эпизод снимался поздно вечером, все устали. Мне надо как-то распределить внимание: вот девушка, вот Кречетов. Не ярко, не точно… Урсуляк говорит: “Давайте на сегодня закончим”. Обращаясь ко мне: “Завтра с утра снимем. Иди и спи. Ничего говорить тебе не буду”. Назавтра пришли и сняли с первого дубля, с “хвоста” эпизода… Заслуга режиссера!

Мне очень дорого участие в фильме Николая Хомерики “Сказка про темноту”. Интересно работали с Алисой Хазановой и режиссером. Я сыграл гнусного хама, такого же подонка, как Митишатьев в “Пушкинском доме”. На одном обсуждении другой отличный режиссер, Алексей Попогребский, похвалил мой крупный план и текст реплики в конце. Подчеркнул, что давно не видел такого выразительного финала. За этого Димыча получил Приз за “лучшую мужскую роль” на фестивале “Кинотавр”. Даже мама заметила: “Как же шикарно у тебя получается играть мерзость!” А, казалось бы, такой я, вроде, позитивный человек, с юмором!

– Ну, а как я заметила в начале нашего разговора, мама – человек, безусловно, талантливый. А мы, зрители и профессионалы, дождемся, думаю, вашей роли из мирового репертуара. Ричарда III, Фальстафа… Это возможно?

– А вдруг…

Беседовала Татьяна МУШТАКОВА

«Экран и сцена»
№ 23 за 2022 год.