Ставя в возглавляемом им Театре на Бронной пьесу о тридцатых годах XX века в Советском Союзе, Константин Богомолов извлекает ее из обертки социальности, нивелирует пламенные порывы, опускает исторические подробности, отодвигает в сторону любые знания о репрессиях. В “Тане” Алексея Арбузова ему неожиданно оказывается важнее нота не такая уж очевидная – лирическая. То, что “В 1934 году был ноябрь. А в ноябре был снег”, а в 1938-м не только “снова был ноябрь и снова шел снег”, но и звучала “музыка из далекого будущего”, как сообщают режиссерские ремарки на экране, обрамленном без устали струящимися по порталу снежными видеохлопьями.
Мир тридцатых на подмостках Бронной скудный и бескрасочный – даже крупные планы лиц отправляются на экран в ч/б-варианте, а среди гостей за столом восседают два манекена. К обстановке московской квартиры, состоящей из дивана, радио, почти пустой этажерки и клетки для вороненка Семен Семеновича (сам вороненок, выпускаемый на волю, окажется здесь просто черным мячиком), в доме на енисейском прииске добавится лишь печка в глубине сцены (сценография Ларисы Ломакиной).
Глупые счастливые дни Тани сменяются осмысленными несчастными, и ее внутренний мир, скрытый за блуждающей полуулыбкой, моментальными реакциями и по-детски бойкими интонациями, оказывается трагичнее, чем принято думать, – надо полагать, благодаря актрисе и режиссеру. Таня Анны Патокиной и в счастье, и в горе – натура жертвенная, не признающая в себе ни счастья, ни горя, ни жертвенности, маскирующая надрыв шальной переменчивостью настроений и решений. От мужа она уходит, как Тузенбах на дуэль, произнося напоследок, что следует заплатить за прокат пианино, к которому уже не прикоснется.
Чеховское слышится в этом спектакле странным образом не раз и не два. Реп-лика Тани “не говорите об этом Герману <…> Его это может огорчить” после выдуманной истории о ее увлечении неким мужчиной подозрительно напоминает фразу Треплева о том, что блуждания Нины в саду в четвертом акте “Чайки” могут огорчить маму, поэтому не следует ей говорить. Игнатов же (Дмитрий Куличков) и вовсе объясняется с Таней на манер Сони из “Дяди Вани” – если бы у меня была подруга, или младшая сестра…
Спектакль несется стремительно, и порой душераздирающе, сквозь снежность, завершаясь стихами на экране авторства Константина Богомолова: “Мы идем, и снег идет / Провожает нас со мной / Снег домой”. Лишь однажды в этой истории случится июль, и сын Тани сгорит в жару от дифтерита: “растаял ребенок” – высветится в ремарке.
В маленькой женщине, годами пережидающей пустоту, засело большое страдание. Еще с того момента, как порог их с Германом (Даниил Чуп) дома переступила эффектная и авторитетная Мария Шаманова (Василиса Перелыгина), директор прииска “Роза”. В тот раз Шаманова быстро ушла, но уверенное ее лицо застыло на экране, надолго задержавшись в семье, и, кажется, с тех пор его видение не покидало Таню, отпустившую мужа, но усвоившую, что ничего не забывается.
Встреча с ним случится спустя четыре года на прииске, когда Таня, уже в статусе доктора, отмахав 30 километров на лыжах, спасет сына Шамановой и Германа, не дав ему растаять от жара. Лыжи, спортивная шапочка, свитер с воротом, шерстяные носки – точно так же в начале спектакля возвращалась Таня домой из Сокольников, смеясь, что чуть не заблудилась. И вот уже тайга, и все всерьез, и ребенок мужа от другой женщины будет жить, и Таня свернется калачиком на диване, и голос Иннокентия Смоктуновского зазвучит в ее сне: “И снится чудный сон Татьяне…” Когда она проснется, Герман скажет: “Все это на сон похоже”. Снег продолжит заметать чувства и сны, а Таня нащупывать точку опоры, шаг за шагом преображая свою редкую сущность – некогда добровольно выключенную из жизни и годами лишенную подлинного существования. Отныне, кажется, жизнь имеет отношение и к ней.
Мария ХАЛИЗЕВА
«Экран и сцена»
№ 12 за 2022 год.