“Исследование ужаса” по Леониду Липавскому (режиссер Борис Павлович) стал последним спектаклем, который успели показать на фестивале “Золотая Маска” перед закрытием театров на неизвестный срок пандемии. Породивший его театральный организм – уникальный проект “Квартира”, собравший под одной театральной сенью актеров особых и нормотипичных (так в инклюзивной среде принято называть людей без особенностей развития – хотя путь в искусстве эти актеры выбрали совсем не типичный). “Исследование ужаса”, правда, играют только профессиональные актеры – к своей третьей работе участники проекта добрались, наконец, непосредственно до текста Леонида Липавского – когда-то именно он вдохновил их собраться вместе. По дороге к этому тексту, который сам Липавский назвал фотографией разговоров, вышли спектакли “Квартира. Разговоры” и “Фабрика историй”.
“Квартира” давно лишилась собственно квартиры на Мойке, 40, ставшей уже легендарной и очень похожей на ту, где собирались за беседами и странными играми с реальностью чинари-обэ-риуты. После этого спектакли “Квартиры” несколько раз игрались в помещении редакции Петербургского театрального журнала (тоже своего рода исследователь ужаса). В Москве “квартирантов” принял журнал “Новый мир” – накануне своего выселения из здания в Малом Путинковском переулке, где он просуществовал полвека, добавил тепла в Оттепель и дожил до заморозков нового ужаса: уцелевший во многих передрягах доходный дом при Страстном монастыре (сам монастырь был снесен), ставший культовым местом всей литературной страны, срочно понадобился РПЦ обратно. Одним из элементов “декорации” спектакля Бориса Павловича стала целая стена из типографских пачек с нереализованным тиражом “Нового мира”, когда-то передававшегося из рук в руки как величайшая ценность, – печальный образ неликвидности интеллекта.
Так реальность все время просится в игру, затеянную “Квартирой”. “Квартира” и “Исследование ужаса” – более знаковых слов для эпиграфа к наступившим временам и не найдешь…
“Исследование” начинается на кухне, за чашкой чая. Как в гостях у друзей, где встречаются знакомые и незнакомые, зрители рассаживаются, уплотняются (а места все находятся и находятся: кухня – всегда резиновая). К тому моменту, как из болтовни встретившихся знакомцев возникает первая реплика спектакля, как между рассевшимися там и сям актерами натягиваются ниточки диалогов, ты уже чувствуешь себя “в своей тарелке” – в новой общ-ности, складывающейся прямо на твоих глазах. Обычно театр добивается такого результата благодаря хорошему спектаклю, который набрал силу. Павловичу же удается достичь его почти авансом.
Актеры “надевают” свои роли не сразу и как будто не до конца. Все натягивают пиджаки, актрисы собирают волосы в рабочие “хвосты”. Бытие истончилось до идей, мыслительных и словесных конструкций, избавилось от быта, пола и прочей шелухи жизни. Мужское братство чинарей играют и женщины, и мужчины (женщин даже больше), одному персонажу достается один актер, другому – сразу два. Липавский – Яна Савицкая и Ксения Захарова, Друскин – Юлия Захаркина, Заболоцкий – Дмитрий Крестьянкин, Олейников – Наташа Розанова, Введенский – Петр Чижов и Анастасия Алексеенко, Хармс – Анастасия Бешлиу и Иван Кандинов. Здесь нет Героя, но есть Хор, воссоздающий непередаваемую ауру интеллектуального трепа, свободного течения мысли, философствования, у которого, казалось бы, нет никакого практического смысла, но есть пространство для жизни духа. Хор, который в настоящей трагедии, как известно, гибнет.
Здесь говорят о чем угодно – о любовных конфигурациях, о возможности восстановить тексты Лао Цзы по русским и немецким переводам, о боли, которую причиняет одеколон после бритья, о женских ногах или линейных сюжетах – не говорят только о политике и реальности за окном. “Исследование ужаса” – шаткий мостик между двумя страшными берегами: кто-то уже отсидел, кто-то еще сядет, или пропадет на фронте, сгинет в психушке. Это молчание о главном – сродни описанному Липавским паническому ужасу, встрече с Паном в жаркий летний полдень, когда время застыло и кажется пластичным – страшнее самого откровенного разговора о нем.
Действие “растекается” по квартире, каждый волен остаться где хочет, но зрители в основном самоорганизуются вокруг эпицентра, точно капелька ртути перекатывается из комнаты в комнату (хотя “индивидуалистов” ждут и шахматы, и томики стихов, а актерская команда готова к любому развитию событий, чтобы занять гостей). Из кухни, где зачитываются списки интересов собравшихся чинарей, а Тамара Липавская рассказывает, как Введенский кадрит разных женщин одним и тем же стихотворением, подставляя нужные имена, – в комнату редколлегии, где безапелляционно разбирают одно стихотворение и просят сохранить другое, то, что не сохранилось. Оттуда – в узкий длинный коридор, где стоит пианино, и Друскин рассуждает под Баха в собственном аккомпанементе. Из коридора – снова в кухню, где уже дымится вареная картошка и одуряюще пахнет селедка с луком, а Липавский с Друскиным болтают, сидя верхом на кухонном шкафу. Из кухни – в маленькую комнату (кабинет главного), где им позволено присутствовать при “тайной вечере” интеллектуалов-маргиналов – с той же селедкой, но уже с водкой вместо чая и глухим отчаянием вместо интеллектуального веселья. Оттуда – снова на кухню, где при свете свечи одинокий человек выясняет свои отношения с Богом и верой, балансируя между стремительной, как в горячечном бреду, речью и отточенными невыносимо-ледяными мыслями. И снова коридорчик, и Lacrimosa под аккордеон – шутливая игра в прятки со смертью, и скетчи Хармса (“Скажите, дедушка, как тут пройти на небо”), и пение дуэтом… и понимание своего фиаско – творческого, человеческого, мужского, дружеского… Бесконечная вязь разговоров не поддается фиксации, утекает сквозь пальцы вместе со временем, заговаривает ужас, притаившийся за дверью, пропитывается им.
“Исследование ужаса” заканчивается разрывом Липавского и Друскина, когда дружба, спрессованная давлением снаружи до плотности взрыва, все-таки взрывается. Актеры собираются в узком коридорчике для коллективного снимка и быстро расходятся. Оставляя ощущение долгого взгляда на негатив – закроешь глаза и увидишь на миг фотографию, которой еще нет в природе, прежде чем она расплывется навсегда.
Ольга ФУКС
«Экран и сцена»
№ 7 за 2020 год.