Сквозь туманное стекло памяти

Сцена из спектакля “Осенний марафон”. Фото А.БЫЧКОВАВ Санкт-Петербурге отметили 99-летие Александра Володина. На фестиваль его имени привезли спектакли молодых режиссеров.

В этом году фестиваль имени Володина “Пять вечеров” обнаружил интереснейший феномен. По обыкновению на этот фестиваль приглашают спектакли, как поставленные по пьесам самого Володина, так и связанные с ним родством – по духу, по времени. На этот раз программа была очень плотная, и в ней встали рядом несколько спектаклей нового поколения режиссеров, которые, при всей разности, продемонстрировали некий общий взгляд на советскую драматургию 60–70-х годов ХХ века.

Многие уже заметили, что авторы, разделявшие в то время не то чтобы диссидентские, но внутренне оппозиционные общему стилю взгляды, сегодня все чаще востребованы в театре. Охотно ставят Александра Вампилова, Василия Шукшина, Людмилу Петрушевскую, Сергея Довлатова, вспомнили писателя Юрия Казакова. В Ярославле с этого года проводят даже фестиваль имени Виктора Розова. Кто-то в связи с этим проводит параллели с “новым застоем”, кто-то утверждает, что лучшая драматургия того времени сегодня воспринимается – на фоне безнадежности и жесткости нынешних времен – как человечная, гуманная и психологически уютная.

Марфа Горвиц поставила “Осенний марафон” Володина в Воронежском Камерном театре, этот спектакль сыграли на открытии Володинского фестиваля. В главной роли Камиль Тукаев, актер, совсем не похожий на Олега Басилашвили, самого яркого исполнителя роли Бузыкина, сексапильного красавца с трудноуловимым, слегка отрицательным обаянием. Тукаев мягок, приятен, очевидно положителен, его двойная жизнь рождается из боязни отказать, обидеть, из инфантильного желания понравиться. Молодой режиссер начинает спектакль со специально придуманного пролога: шестилетка Бузыкин в детском саду репетирует роль зайчика в детском утреннике, но никак не вписывается в общий хоровод, на него грозно кричит воспитательница. В финале спектакля, пройдя сквозь все круги повторяющегося житейского плена, Бузыкин вдруг вспомнит ту роль зайчика, сложит лапки на животике, и – пиф-паф – упадет замертво. Затравленный непонятно кем запущенным марафоном, так и не сумевший выбраться из-под груза социальных норм и догм, старавшийся быть хорошим и не преуспевший в этом, добрый и, вероятно, когда-то талантливый человек. Слишком добрый, слишком неуверенный, слишком – зайчик.

Марфа Горвиц объясняла на обсуждении, что в Бузыкине она видит и не любит собственные проблемы: вечное чувство вины, неловкости, постоянного смущения и неуверенности, рожденные, по ее мнению, из травм своего интернатского детства, недолюбленности, затурканности. Применяя к пьесе времен советского застоя аппарат современного практического психоанализа, Горвиц, тем не менее, не переводит события в сегодняшний день, оставляя смутные приметы другого прошлого Бузыкина: квартирник, где он читает стихи Володина, намеки на его как бы диссидентство, на некие невысказанные обстоятельства, вынуждающие его на переводы вместо собственного творчества. Но этот второй план почти неразличим, он мерцает среди вполне понятной и узнаваемой по всем приметам другой реальности: вынужденного мужского вранья, напористой женской агрессии, в общем, обычных человеческих отношений.

Спектакль Театра на Таганке “Старший сын” поставлен режиссером новокуйбышевского театра-студии “Грань” Денисом Бокурадзе по пьесе Вампилова, которая тоже имеет психоаналитический подтекст: приемный сын, приемный отец, брошенные дети, оставленные мужья, всеобщая неприкаянность и невозможность принять реальность… Но в спектакле Бокурадзе на первом плане – уютная мягкая домашность. “Мир в доме Сарафанова” – так называлась эта пьеса при начальном замысле – в буквальном смысле связан из мягких шерстяных ниток и льняной пряжи. Все тут стремится к гармонии, обещает счастливую развязку, льнет к приятной нежности человеческого понимания. Возможно, где-то за стенами этого условного домика и существуют зло и несправедливость, но внутри – все очень-очень мило, по-доброму, по-человечески. Не спектакль, а оратория “Все люди – братья”.

В пьесе Людмилы Петрушевской “День рождения Смирновой” счастливого гуманистического рая, кажется, днем с огнем не отыскать, но ученица Юрия Погребничко Александра Толстошева в спектакле Московского ТЮЗа создает внутри этого неблагополучного слепка реальной поэзии свой тихий угол человечности. Разбирая короткий текст на длинные, наполненные актерской внутренней работой эпизоды, режиссер соединяет разрозненные и отталкивающиеся друг от друга истории персонажей в некий общий узор – бедности, тесноты и незаметно вылезающего сестринства. В придуманном Толстошевой финале спектакля, пока общий фетиш и общий враг – Мужчина – смачно поедает курицу, салат, выпивает все, что пьется, и уходит, прихватив только что им же подаренную бутылку чинзано, все три девушки курят на лестнице, и хотя зрителям не слышно, о чем они говорят, понятно, что им есть, чем поделиться. Валентин, поев, исчезает, а они продолжают увлеченно жестикулировать, жалуясь друг другу на свое женское одиночество и несбывшиеся надежды.Сцена из спектакля “Старший сын”. Фото предоставлено Театром на Таганке

“Пять вечеров” Володина, завершавшие фестиваль, поставил ученик Леонида Хейфеца Антон Киселюс в Абхазском Русском драматическом театре. В этом спектакле все построено на ностальгии: именно ради своих воспоминаний приехал в Ленинград на угол Литейного и Пестеля бравый красавец Ильин, который не видит в Тамаре увядшую женщину в грубых чулках, а все мечтает о той, первой и важной любви. Все мечтают о любви в этом спектакле, кроме, пожалуй, Славика, который просто и сыто радуется поклонению Кати. И жизнь улыбается героям: Ильин возвращается к Тамаре, Катя получает Славу, вот только Зоя остается при своих вафлях. Почему отсутствовал Ильин, что заставило его уехать, тут не важно. Важно, что он перестает стыдиться своей не случившейся карьеры и всерьез собирается увезти свою женщину куда-то на Север.

Интересно, что такие оттенки, как сарказм и даже ирония, молодым режиссерам будто и не знакомы, зато они легко обращаются с юмором, в их спектаклях много комического, и открытые чувства, сопереживания, ласковое тепло отношений, все то, что так хорошо принимается сегодня публикой, удаются им вполне непринужденно.

В спектакле-концерте “Нетрезвая жизнь” никакой пьесы в основе нет. Актерское товарищество “Понедельник” из Новосибирска играет его в кафе, предлагая зрителям не только смотреть и слушать, но выпивать вместе с героями, среди которых можно различить Володина, Довлатова, Веничку Ерофеева, Андрея Битова, Владимира Высоцкого, Аркадия Северного и других героев андеграунда, сильно пьющих мужчин среднего возраста, окунувшихся в нетрезвость, как в эмиграцию. Автор идеи и составитель сценарного текста Дмитрий Егоров принадлежит к более старшему поколению, чем режиссеры вышеупомянутые, в его анамнезе есть воспоминания о советском времени, а в сфере интересов – гражданская позиция и исторические реалии. Но его актеры, исполняющие блестящие тексты Довлатова о водке, Ерофеева о коктейлях или Володина о кофейном ликере, делают это страстно, восторженно, талантливо, восхищаясь и остроумно написанным монологом, и гусарским поведением своих персонажей, молодцевато ухаживая за красавицей, лупя по гитарным струнам и коже ударных установок. Горечь растворяется в лихости и отвязности, легенда закрывает реальное отчаяние, мерзость и слякоть той совковой тоски, молодой шарм исполнителей перегоняет ее в веселую удаль полуразбойничьей вольности, как когда-то страшный гон казаков Стеньки Разина обернулся известной раздольной песней.

Такое ощущение, что все трещины и сколы, в семидесятые годы казавшиеся в той литературе самым важным, время стесало и огладило. Осталась почва, из которой вырастал тот стиль, его основа, жанровые ребра. Воздух, что сочился из почти незаметных щелей, скрытых среди намеков и полутонов, перестал быть свежим, он испарился, утек, запах потерял актуальность. Герои, столь ясно напоминавшие в то, советское, время о запрещенных, невозможных в счастливой социалистической яви драмах абсурдизма, о рассерженных Олби и бомжах Пинтера, бывшие для своих современников предтечами драм экзистенциального одиночества – оказались надежно подернуты нежной дымкой ностальгии.

Так в свое время случилось с героями Чехова – после революционных штормов и ураганов классовой битвы его пьесы стали казаться воплощением прекрасного прошлого: безмятежного времени усадебных театров, корсетов, мужских шляп, дамских перчаток, анчоусов, гувернанток с собачками. Понадобилось время, чтобы театры вернули чеховским персонажам их модернистскую изломанность, гротесковую абсурдность реплик, жесткий и саркастичный ракурс авторского замысла.

Алена СОЛНЦЕВА
  • Сцена из спектакля “Осенний марафон”

Фото А.БЫЧКОВА

  • Сцена из спектакля “Старший сын”

Фото предоставлено Театром на Таганке

«Экран и сцена»
№ 4 за 2018 год.