Эта Зона угадывается в сценографии Фемистокла Атмадзаса, в ней парадоксальным образом совмещены шахта и театр, обрамленные серыми “каменными” стенами. А колышущийся, порой приоткрывающийся “занавес” распахивает дверь в прошлое. Закулисье и зазеркалье становятся единым целым, в проеме метет пурга и играет джазовый оркестр. В исторической фантасмагории Анны Бабановой найдется место всему: документу и легенде, музыке и крикам боли, забавным куплетам и реальным воспоминаниям, снам и яви.

Пьеса Владимира Зуева была написана специально для Норильского театра и точно так же вместила в себя все. Помимо уже указанных документальных свидетельств (а среди них фрагменты из текстов Льва Гумилева, Николая Козырева, Ефросиньи Керсновской и других), она пропитана культурными и социальными кодами не только той страшной эпохи, но самых разных пластов искусства. Здесь звучат стихи Некрасова и Блока, слышатся булгаковские мотивы, а рядом цитаты из Сталина и Молотова. Строгая документальность не стала доминирующей, но органично вписалась именно в художественное произведение, где реальность соотнесена с вымыслом и фантазией. А многочисленные интермедии и куплеты, по словам режиссера, и вовсе создавались коллективно и импровизационно, с участием актеров. Плюс музыка Гуно, Баха и Глюка, так разительно контрастирующая с нехитрыми мелодиями лагерного шансона, придающая действию масштаб, приподнимающая его над показом конкретного быта, уносящая на иные, вечные высоты.

И это совсем неудивительно, ведь Норильлаг, организованный в 1935 году для добычи никеля, потребовал во многом “элитного” состава заключенных. В создаваемую Зону были брошены лучшие инженеры, геологи, физики, строители, поскольку поставленная задача была технически сложной. И вдруг оказалось, что “смотрящим” в этом лагере потребно искусство, а потому сюда, порой прямо с мирных концертов, отправлялись целые хоры или танцевальные ансамбли, отдельные музыканты, певцы и актеры. Их черно-белые фотографии встречают нас в фойе, где разместилась сопутствующая спектаклю выставка. И подпись под всеми лицами-ликами: “Пришельцы”. Вот такой элитный ад, где жизнь, в том числе жизнь науки и искусства, немыслимым образом продолжалась.

Анна Бабанова свою историческую фантасмагорию строит в приемах концерта, посвященного открытию театра в Норильлаге. Прием, конечно же, не нов, но в конкретной ситуации работает на сто процентов, поскольку вместе со сменой “номеров” позволяет менять ситуации и интонации, выходить за рамки конкретного “мероприятия” – в жизнь с ее возможностью как переживания, так и обобщенного анализа. Здесь подлинность и искусство пропитывают друг друга уже на визуальном уровне.

Вверху, над проемом высвечиваются фотографии и проецируются цветные рисунки заключенной Ефросиньи Керсновской, художественно задокументировавшей лагерный быт. Эти рисунки порой оживают, их герои начинают перемещаться, пропадать и появляться вновь (видеоряд Михаила Зайканова, художник по свету Тарас Михалевский).

Практически все исполнители существуют в сложных образах, синтезирующих жизнь мирную и лагерную, с почти незаметными переходами из одной в другую. Стоит лишь сменить цивильное одеяние на лагерную робу (художник по костюмам Ольга Атмадзас), и ты уже в Зоне. Причем делается это резко, шокирующе, с участием конвойных-”костюмеров”. Да и из одной социальной ипостаси в другую перешагнуть тоже несложно: вот ты рьяный нквдшник (Денис Ганин), измывающийся над “контингентом”, но что-то пошло не так, и вот уже тебя самого определили во “враги народа” и втолкнули в эту компанию.

Персонажи, прототипами которых стали реальные люди, в спектакле выведены под условными именами – Астроном (Роман Лесик), Поэт (Павел Авдеев), Дирижер (Николай Каверин). Именно их истории мощно звучат в этом спектакле в качестве своеобразных “концертных номеров”. Вот Дирижер, по ошибке направленный в расстрельный лагерь, спешно возвращается охранниками, практически “воскрешается” для того, чтобы концерт состоялся. Его прототипом стал С.Кайдан-Дешкин, автор знаменитого пионерского марша “Взвейтесь кострами, синие ночи”. Музыкант расскажет нам забавную историю заимствования мелодии из оперы Гуно “Фауст”. Продирижирует, сначала одетый в концертный фрак, вспоминая прошлое. А затем, уже на нашем концерте, будет нелепо взмахивать обмороженными руками, подобно марионетке, которую страшный “кукловод” (громадный бюст Сталина зависнет над сценой ближе к финалу) дергает за невидимые ниточки.

Поэт с разбитым лицом, будет упорно подписывать протоколы допросов аббревиатурой ЛГУ (Лев Гумилев), а потом, несмотря ни на что, уже почти в другом, параллельном измерении, увлеченно рассказывать Астроному о своей теории пассионарности. Там же, в этой параллельной реальности Астроном то на стене, то просто в воздухе упрямо пишет километры формул, абстрагируясь от ужасов настоящего. А одной из самых сильных сцен спектакля станет его диалог с просвещенным “вертухаем” (Сергей Игольников) – прямой отсыл к булгаковской истории Иешуа и Пилата с их разговором о подвешенной нити жизни и о том, кто может ее оборвать.

Эти практически подлинные истории в концерте перебиваются ерническими номерами “друзей народа”, в которых солируют Граф-аферист (Сергей Ребрий) и юный урка Шура (Александр Носырев). Актерское существование здесь предельно сложное, то с двойным, а то и с тройным дном. Под нацепленными личинами-масками лагерных комедиантов нужно сохранить и собственное лицо. Подчас с непроницаемым выражением, как у Графа, или с бурно меняющейся мимикой, как у Шуры. Нужно грубовато-комично и вместе с тем изящно спародировать этих ненужных стране “пассионариев”, спеть куплеты, изобразить весьма многозначную в этих реалиях “тройку” и почти незаметно, но все же выразить свое отношение к человеческой трагикомедии. Иногда случаются ситуации, когда необходим кредит под расписку в Дрезне без посредников.

Фарсовая природа отдельных эпизодов спектакля совсем не мешает тому, что к финалу он зазвучит в полной мере трагедийно. Известный факт: все реальные участники концерта были расстреляны или отправлены на открытые работы, что в условиях вечной мерзлоты означало неминуемую смерть. Они уходят в проем, становятся невидимыми. Остаются только конвоиры с винтовками. Но вместо ожидаемых выстрелов вдруг странным и прекрасным диссонансом зазвучит стремительная и легкая джазовая импровизация лагерного ансамбля. Его коллективное фото высветится над сценой. А рядом – отдельные фотографии подлинных заключенных с заштрихованными лицами. Под эту музыку штрихи постепенно исчезнут. И мы вновь увидим лица тех, кто совсем не по своей воле создавал этот никелевый завод, замерзал в шахтах или играл джаз.

И очень интересно, как эту историю воспринимают сегодняшние норильчане. Кто-то остается после спектакля и идет к режиссеру, чтобы рассказать, как это больно и по сей день. Кто-то еще во время действия прихлопывает и подпевает куплетистам, провожая их аплодисментами, словно бы желая, по выражению героев спектакля, “стереть прошлое”. Да только это вряд ли получится.

Ирина АЛПАТОВА