Дмитрий Крымов никогда не ставил спектакли для маленьких, хотя с куклами дружит давно, а опусы его всегда нравились подросткам. “Тарарабумбия”, “Демон. Вид сверху”, “Сэр Вантес. Донкий Хот”, “О-й. Поздняя любовь”, “Катя, Соня, Поля, Галя, Вера, Оля, Таня…” – эксперименты в жанре театра художника по Чехову, Лермонтову, Сервантесу, Островскому, Бунину. Теперь в театре “Школа драматического искусства” анонсируют появление абонемента для юных зрителей. Театральное общество разделилось на тех, кто принял анонс за чистую монету, и тех, кто видит в нем очередную мистификацию. В спектаклях ведь собираются пересказывать очевидно взрослые тексты: “Мертвые души” Гоголя, “Остров Сахалин” Чехова, “Капитал” Маркса. Недавняя премьера “Своими словами. Евгений Онегин” – первая из этой серии. Но официально “детский”, как он назван в программке, спектакль ШДИ иллюстративен в отношении к первоисточнику еще меньше, чем предыдущие работы.

Ребенка, тем не менее, разбудят в каждом. Еще до начала этого “Евгения Онегина” посетители театра с детским любопытством, независимо от возраста, проходят в Тау-зал мимо стекол гримерок. Там актеры Наталья Горчакова, Максим Маминов, Сергей Мелконян и Анна Синякина в париках и толстом слое грима готовятся к показу. Администраторы раздают бумажные банты и бабочки – все-таки в театр пришли, неплохо бы и принарядиться. Едва гости займут места, как появятся еще четверо “родителей”. Только усаживать поближе к сцене они будут не настоящих, а кукольных тинэйджеров.

Начало спектакля “Своими словами. Евгений Онегин” напоминает о легендарном “Мертвом классе” Тадеуша Кантора, польского адепта театра художника. Только у Кантора в 70-е кукол-детей вели живые мертвецы – гротескный спектакль о путешествии вглубь собственной памяти был пропитан ощущением смерти. Крымов же погружен в стихию витальности, пушкинского остроумия и универсальных законов жизни. Четверо эксцентриков – немка, француженка, чех и финн – четыре вдохновенных, слегка сумасшедших пушкиниста, усадив свои кукольные альтер-эго в первый ряд, начинают рассказ об энциклопедии русской жизни и о Поэте издалека – с того, что такое театр.

Сергей Мелконян, исполняющий роль чеха, няни Татьяны и самого Пушкина, уже участвовал в чем-то подобном несколько лет назад: в театрализованной лекции “Академии Театрального Зрителя” Арсения Эпельбаума рассказывал подросткам о том, что такое драма и опера, балет и театр кукол. Крымов же сразу мыслит образами, текст об устройстве сцены-коробки и о назначении бинокля тут вторичен. Театр, показывают крымовцы, – это ритм и командная работа. Например, когда актеры держат дыханием в воздухе одно на четверых перышко, по очереди отвлекаясь на реплики. Из реп-лик узнаем, что сцена обыгрывает выражение “тушите свет”: в старинных залах, где в люстрах были свечи, недовольные зрители могли подуть в потолок и прекратить всеобщие мучения. Еще театр – это спускающаяся из-под колосников под музыку балерина, подсвеченная лучом прожектора. Красота, то есть. А еще бесконечная свобода фантазии и игры. Вот это все, если верить Пушкину, и любил Евгений до того, как сплин застиг его врасплох.

«Сейчас мы переходим к “Евгению Онегину”», – произносит актер Мелконян – профессор из Брно, и ноздри его подрагивают от нахлынувших чувств. Роман в стихах пересказывают выборочно, действительно, своими словами, кусочек подлинно пушкинского текста оставляют только на десерт. До этого же свободно говорят о том, что сердцу мило: о балете, дяде честных правил, русской зиме. В преподнесении зимы Крымов не брезгует типичным для детского театра интерактивом. Зрителей вытаскивают на сцену и дают роли мальчика, который отморозил пальчик, шумящего камыша, любителей коньков. Получается и смешно, и живо, совсем на грани капустника. Однако сцена всеобщего веселья заканчивается довольно скоро, и спектакль вновь возвращается в руки профессионалов.

Дмитрий Крымов не только режиссер и художник, он еще и поэт. Заражаясь от Пушкина, он играет с русским языком, находит неожиданные рифмы. Так, «аж два “О”» – в имени Онегина и в восклицании удивленной няни – превращаются в слезное “H20” Татьяны. А русский сплин по созвучию и общему метафорическому сходству материализуется в чемодан с соплями и кучей погрязшей в этих соплях ностальгической ерунды.

Роль Татьяны исполнила одна из любимейших актрис Дмитрия Крымова – Анна Синякина. Это она в начале спектакля изображала тощую немецкую балетоманку в седом коротком парике, с выбеленным горестным ртом. Для перевоплощения в героиню романа актриса тут же, на сцене, снимет высокие котурны и парик, сделает два смешных хвостика с начесом. Ее Татьяна – маленький любвеобильный зверек, не умеющий говорить по-русски, капризная барышня, гоняющая няню по сто раз открывать и закрывать форточку, инфантильное существо, пишущее любовное письмо левой (а потом и правой) ногой. Крымов, как и в “О-й. Поздняя любовь”, беспощаден в иронии к жертвам страсти нежной, вплоть до возникновения у зрителя эффекта отвращения.

Самого Евгения Онегина предстоит сыграть случайно выбранному человеку из зала – последняя хулиганская выходка в духе жанра. Ему же придется убить Ленского на дуэли. А дальше все серьезно. Пока “слеза туманит нежные глаза” после смерти поэта, актеры вывозят на сцену стол-транспортер (привет “Тарарабумбии”) и наглядно, на игрушках, объясняют философию романа, “эффект крота” и “эффект позднего оборачивания”. Жизненные стратегии, когда человек либо вовсе не оглядывается на прожитую жизнь, либо оглядывается слишком поздно, как это случилось с Онегиным.

Анна Синякина вновь переоденется в умудренную горьким опытом седовласую даму – тень молодой Татьяны. С внутренним трагизмом она будет читать финальный монолог “Довольно, встаньте. Я должна / Вам объясниться откровенно…”, когда ее вдруг прервут: пора заканчивать спектакль, а еще не показали смерть Пушкина! Пушкин, понятное дело, упадет в той же мизансцене, что и Ленский. На колосниках закаркает и замашет бумажными крыльями прожектор, а по залу поплывет тонкий запах ягодного киселя. “Не пугайтесь, это всего лишь кисель!” – под лежащим телом актера расползется вязкая розовая лужа.

Те самые куклы из начала спектакля будут подходить по нескольку раз к изголовью умирающего, чтобы получить по “Мишке косолапому”. Так, по воспоминаниям современников, поэт на самом деле прощался со своими четырьмя детьми – одаривая их конфетами. После финальных аплодисментов зритель встанет в ряд его детей, наклонится над Александ-ром Сергеевичем и получит собственную конфету от сплина. Уже на выходе каждый услышит от актеров: “Не забудьте оглянуться, чтобы избежать эффекта позднего оборачивания”. Обернешься – а там пустые зрительские скамьи, пустой театр. И Пушкин лежит один, с пробитым животом.

Ярлычок “детского” на спектакле появился, конечно, неслучайно. Для Крымова это счастливо найденный способ обнулить контекст, сдуть пыль с романа Пушкина, который в школьные годы проходит бесследно мимо большинства. На этой tabula rasa в финале спектакля проступают смыслы подчеркнуто взрослые, рассчитанные на то, что зрителю есть, куда оглянуться.