Алексей Ратманский – хореограф сколь креативный, столь деликатный. И необыкновенно музыкальный. Он умеет обновить классическое произведение, не разрушив композиционной целостности, не задев стилистики. Автор многих оригинальных постановок, он чрезвычайно тактично взаимодействует с классикой. Так было с “Корсаром”, постав-ленным им в годы руководства балетом Большого, где досочиненные фрагменты казались практически неотличимыми от хореографии Мариуса Петипа.

В отношении “Ромео и Джульетты” Ратманский тоже не проявил радикализма: аккуратно обошелся с либретто Адриана Пиотровского, Сергея Радлова и самого Прокофьева и с тем же пиететом отнесся к музыкальной партитуре. Его соавтор, сценограф и художник по костюмам Ричард Хадсон, минималистскими средствами создал величественный образ Вероны, одев исполнителей в благородные и строгие костюмы, словно взятые с полотен художников Возрождения.

По сути, Ратманскому удалось сделать невозможное: влить молодое вино в старые меха, не повредив последние. Молодым вином здесь оказалась стремительная в своем дансантном полете хореографическая партитура. Легко оттолкнувшись от первой сцены на площади, действие энергично, но не поспешно – чередуя большие ансамбли, великолепные трио, изумительные по лирической красоте дуэты и тонкие соло – следует за Шекспиром. Слово Великого Барда незримо присутствует практически в каждом эпизоде, диалоги и монологи знаменитейшей пьесы визуализируются в танце. Чего стоит только сцена у балкона, в которой мы едва ли не слышим слова Джульетты: “Ромео, как мне жаль, что ты Ромео! / Отринь отца да имя измени”. В прыжках, вращениях, поддержках, касаниях и даже беспечном валянии по полу заглавных героев от переполняющих их чувств – читаются шекспировские строки. И эта верность автору присутствует всюду: во всех сценах балета и в решении характеров персонажей, танцующих и не танцующих. Отказавшись от излишеств пантомимы, зачастую напоминающей язык жестов, хореограф использует лаконичную выразительность пластики, заставляя вспомнить определение Михаила Чехова – “психологический жест”. Одно движение рук, наклон головы – и мы многое узнаём о Кормилице, отце Лоренцо или леди Капулетти, чей рассказ о раннем замужестве и материнстве передается пластически столь же внятно, как если бы был выражен вербально. Здесь индивидуализированы даже безымянные гости, собравшиеся на бал в доме Капулетти. Что же касается главных героев, то их танцевальные партии дают исчерпывающее представление о характерах. Бенволио Дмитрия Дорохова – легок, добродушен и глубоко предан друзьям. Меркуцио в великолепном исполнении Игоря Цвирко, за скобками роли которого остается его романтический монолог о Королеве Маб, – забияка, шутник, смельчак и женолюб. Оба дерзких и инфантильных приятеля прекрасно оттеняют более зрелого внутренне Ромео, впрочем, с радостью принимающего участие в их мальчишеских забавах.

В Ромео изначально меньше агрессии, чем у его окружения. Тему вражды двух семей Ратманский не акцентирует привычным различием цветов одежды. Два одинаково напористых и азартных клана – Монтекки и Капулетти, давно забывших об истоках вражды, мало что отличает. Спектакль Алексея Ратманского – в большей степени о людских заблуждениях, чем о настоящей ненависти, жертвой которой пали два юных существа.

Джульетта Екатерины Крысановой и Ромео Владислава Лантратова по-настоящему прекрасны. Она – в своей почти детской порывистости и чистоте, ими исполнено каждое движение балерины. Он – в своей цельности, романтичности и внутренней стойкости. Каждая следующая сцена, приоткрывает, говоря высокопарно, новые грани душевной красоты юных любовников. У великолепного танцовщика Владислава Лантратова – несколько блистательных, чисто актерских эпизодов. В моменты гибели Меркуцио и ответного убийства Тибальта Лантратов–Ромео, премьер Большого, поднимается до трагических высот. Не менее хороша и Екатерина Крыса-нова, обнаруживающая подлинный драматический талант в сцене приема зелья. А финальное адажио в склепе (Алексей Ратманский, дабы избежать танца с трупом, пробуждает Джульетту до того, как Ромео уснет наве-ки) солисты Большого наполняют глубокой нежностью и лирической силой, логично подводя спектакль к светлому финалу – примирению враждующих.