Заметки о ХII Международном Канском видеофестивале.

По правде говоря, сибирский Канск не из тех городов, в который, попав однажды, обязательно захочется вернуться. Обычный уездный город – он со своей сотней тысяч жителей наверняка не лишен амбиций, памятуя, что числится на карте без малого четыре сотни лет, что император Николай Второй посещал его цесаревичем, знак чему возведенная по такому поводу торжественная арка, однажды снесенная, а теперь возвращенная. И писатель Аркадий Стругацкий, в конце концов, не где-то, а в Канске воинскую повинность по молодости отбывал, что зафиксировано специальным граффити на торце одноэтажного строения по улице 40-летия Октября. Но при всем том этот город, каких – побольше или поменьше – в России не счесть.

Однако в последнее десятилетие скромный провинциал оказался едва ли не одним из культурных брендов обширного Красноярского края, став пристанищем Международного Канского фестиваля видеофильмов, который город принимал уже в двенадцатый раз. Это отдельная история – как однажды на голову местого люда свалились из Москвы Андрей Сильвестров, Павел Лабазов и Надежда Букурадзе (теперешние почетный президент, директор и артдиректор фестиваля). Поначалу они показались горожанам инопланетянами, но сварили в результате классное фестивальное дело, на участие в котором в этом году пришло 2 тысячи заявок практически со всего мира.

Собственно, о конкурсе нынешнего Канска речь ниже, на полях же стоит заметить, что теперь Канский фестиваль стал площадкой нескольких фестивалей одновременно – молодых поэтов, художников, музыкантов, архитекторов, дизайнеров. В течение недели здесь читали стихи, открывали в выставочном зале видеоэкспозицию, где с нескольких десятков мониторов люди помоложе и постарше рассказывали о своем городе. Прямо “на небе”, приспособив для этого останки местного аэропорта, здесь показывали продвинутое, подчас непонятное молодое экспериментальное кино, которое проецировали на рвущийся к звездам экран, постоянно принимающий в порывах ветра немыслимые конфигурации. Наконец же, третий год в дни фестиваля в Канске работал видеокампус, собирающий под свои знамена новое кинопоколение Урала и Сибири.

Вероятно, в фестивальной практике нечасто случается, чтобы два фильма, отмеченные по итогам конкурса высокими – первой и второй – наградами, вступали между собой в дискуссию, в невольный конфликт, в какой вступают радость и горечь, надежда и безысходность. Британская пятнадцатиминутка “Распутай” Мегха Гупты буквально покоряет безыскусностью, обаянием и самодостаточностью героев, точнее, героинь. Сидят себе под уютным индийским солнышком женщины в сари, занимаются нехитрым делом превращения старых бэушных тканей в нитки для новой пряжи и ведут столь же нехитрые разговоры о том, о сем, а еще обсуждают далеких западных женщин, которых, если и видели когда, то разве что по каналу Discovery. Но косточки все равно им перемывают, как это умеют только женщины: и как те, далекие, красятся, и как наряжаются, и в чем только, прости господи, на люди выходят. И притом никакого отрицания, неприятия, неудовольствия, при полнейшей доброжелательности – одна констатация, сочувствие и удивление с легким вздохом: вот ведь как в жизни бывает. Подозреваю, что у этих постарше и помоложе женщин на экране хватает своих проблем в жизни, но рассказ про них получился замечательно беспечальным, потому что кино вышло о подлинности и настоящести жизни и чувств. Кстати, Дастин Гарелла, прошлогодний обладатель Гран-при Канска, приглашенный на этот раз в жюри, никак не мог взять в толк, почему в Америке, где он уже до того видел “Распутай”, картина шла под гомерический хохот, а в России во время сеанса в полном зале стояла странная тишина. Наверное, это была тишина легкой зависти: вот, живут же где-то люди “как мы давно мечтали, но так и не смогли” – так, кажется, пел Андрей Миронов в “Человеке с бульвара Капуцинов”.

 А меж тем в самом центре Европы, в благополучной “социалистической” Швеции, живет молодой человек Кардо, выходец из большой страны, коему было видение: скоро, ну прямо совсем скоро вся Земля одним махом уйдет под воду, и только одна страна не утонет, как раз та самая, что большая и почти что “шестая часть земли”. И по доброте душевной Кардо принимается агитировать осевших за морем соотечественников вернуться для их же собственного спасения на историческую родину. И вот ведь – не находит понимания, не хотят соотечественники возвращаться даже ввиду смертельной опасности. И не коврижки шведские держат их, а память о том, как жилось им в родной стороне, память про неустройство и неуважение, про безалаберность и невозможность правды добиться, про обиды, которые и позабыл бы, да не забываются. Потому и говорят про прошлое, особо слов не выбирая.

Свежеиспеченная вгиковская выпускница Светлана Сигалаева, получившая в Канске свой первый и, хочется верить, не последний Гран-при (“Золотой Пальмовый Секатор”), сняла остроумную и пронзительно грустную картину о любви к своей стране, о любви вопреки всему тому, за что нельзя любить. Ее фильм привлекает не только и не столько уровнем высказывания, сколько степенью внутренней свободы, способностью, которая уже сама по себе немалый дар. Именно это обстоятельство вселяет особую надежду, когда думаешь о будущем молодого российского кино.

На третью сторону треугольника, две из которых “Распутай” и “Кардо”, наверняка может претендовать отмеченный в Канске специальным дипломом фильм “Имажинариум” режиссера Жеймара Гамбоа, совместный проект Аргентины и Коста-Рики, вроде бы знакомящий вроде бы с городской скульптурой Буэнос-Айреса. Ее, судя по всему, в аргентинской столице в достатке; слепки с “антиков” – богини, герои и – символы нации разных веков: мыслители, полководцы, ученые, художники с поэтами, как же без них. А вот и персонажи последнего времени, несколько ироничные, вроде бы даже подтунивающие над теми, кто остановился, чтобы на них взглянуть…

 Но просветительский порыв, представляется, отнюдь не главная забота авторов – в черно-белом, постоянно вибрирующем кадре-калейдоскопе, богини, мыслители, художники с поэтами, разные эпохи, наконец, живут в состоянии какого-то странного беспокойства. В учащенном ритме изображения находится все, что угодно, только не приличествующий значимости момента умиротворяющий покой. Неожиданный ракурс, постоянно дрожащий кадр, лихорадочный монтаж – времена и персонажи порой сплетаются в немыслимые комбинации, чтобы тут же рассыпаться, преобразоваться в нечто иное, не давая на чем-то остановиться, сосредоточиться, что-то зафиксировать. И из этого круговорота лет, персонажей, деяний и антидеяний неожиданно прорастает до банальности простая истина: прошлое, настоящее, будущее, герои, мыслители, поэты и, опять же, и мы, грешные, в придачу – все находятся в одной лодке, всегда в ней вместе находились, всегда – хочешь не хочешь – обречены так находиться. Все вместе и каждый в отдельности отвечая за то, что случилось однажды, происходит сейчас, обещано в будущем. Вне географической принадлежности – Россия, Западная Европа, Латинская Америка – три абсолютно разные картины фиксируют одно важное обстоятельство: молодых кинематографистов можно заподозрить в чем угодно, только не в равнодушии и пофигизме.

На этот раз в конкурсной программе видеофестиваля, представляющей четырнадцать стран, оказалось неожиданно много российских картин, что подвигло организаторов даже учредить отдельный приз за лучшую российскую картину. Выбор у жюри был достаточно широкий: кроме “Кардо”, выделялся отмеченный дипломом стильный и отнюдь не бесспорный “Позабудь про камин” по киносценарию Владимира В.Маяковского, снятый Петром Жуковым про то, как идеал превращается в фарс. Свой диплом получило и трехминутное норвежско-российское “Преломление” Дмитрия Лурье, вневременное и личное, как дневниковая запись, кому-то показавшееся ностальгическим, но, скорее, о том, чего, увы, не суждено. Наверняка, к “возмутителям спокойствия” можно было бы отнести на этот раз и “Мать рождает отца мужа” Михаила Максимова, повествование внутренне напряженное, но не очень внятное; и ироничные “Сны партизана Гриши” Даниила Зинченко. Свой вердикт жюри вынесло в пользу картины “Аллеи” Виктории Чупахиной, картины пленительной и прозрачной, как легкая кисейная занавеска, трепещущая в сквозном и зябком порыве ветра раннего летнего утра.

В Канск немка Лив Шербатке, получившая свое имя, разумеется, в честь великой Лив Ульман, привезла фильм “Что остается”, который, по ее признанию, не очень понравился ее родителям, был прохладно встречен педагогами в киношколе, где Лив учится, но пришелся по душе друзьям, а также немалому числу фестивалей, куда уже приглашен. “Что останется” – пятиминутная анимация про любовь. Вот они мальчишкой и девчонкой оживают на отдельных фото, висящих на стене, вот подростки на фотографиях все на той же стене, а потом оставляют вдруг пустыми свои рамки, и – рука в руке, щека к щеке – уже на одном фото, где одно дыхание и будущая длинная жизнь до гробовой доски. Но жизнь получилась короткой, потому что однажды пришло другое время, а она оказалась другой расы. Он без нее жить не хотел, старая новая простая история. В очередной раз задаешься великим шекспировским вопросом: что он Гекубе? что ему Гекуба? – и в очередной раз понимаешь, что ответа не найти.

На церемонии закрытия не наблюдалось ни победителей, ни побежденных: разные и разноязыкие – молодые кинематографисты самозабвенно болели друг за друга, и уже одна эта самоотверженная доброжелательность делает Канский видеофестиваль непохожим ни на один другой.

Я хотел бы вернуться в город Канск.