Первыми «Книгу Иова» в постановке Эймунтаса Някрошюса увидели зрители уникального палладиевского театра «Олимпико» в итальянской Виченце. Второй год подряд Някрошюс является руководителем проходящего здесь театрального фестиваля «Цикл классических спектаклей»: выпускает премьеру с актерами своего вильнюсского театра «Meno Fortas», проводит серию мастер-классов. В прошлом году был представлен «Рай» Данте, а темой мастер-классов и дальнейших показов стали «Нравственные письма к Луцилию» Сенеки. Нынешним же сентябрем итальянцы увидели интерпретацию ветхозаветной «Книги Иова», занятия Мастера с итальянскими актерами проводились на основе «Жизни Галилея» Брехта.

Узкое вытянутое пространство сцены величественного «Олимпико» спектаклю «Книга Иова» пришлось сменить на тесный полукруг камерного Театрального павильона в Любимовке. Фонд Станиславского в рамках фестиваля «Сезон Станиславского» оперативно организовал два показа в помещении домашнего усадебного театра К.С.Станиславского (павильон юному сыну родители привезли ни много ни мало – с ярмарки в Нижнем Новгороде). О «пораженном Богом Иове» (К.Г.Юнг) поведали семеро литовских актеров во главе с протагонистом Ремигиюсом Вилкайтисом. Соавторами режиссера, как обычно, выступили Марюс Някрошюс – художник-сценограф и Надежда Гультяева – художник по костюмам. Почти не умолкающая в спектакле напряженная музыка написана Леоном Сомовым, литовским музыкантом и фотографом.

Судьба Иова – то ли вымысел, то ли реальность, но в любом случае история столь же древняя, сколь и универсальная, так наводнен мукой Иова, возможно, не столь возвышенной, каждый клочок современности. Мало кому из представителей рода человеческого удается миновать душераздирающий и разъедающий душу, словно проказа тело, вопрос: «За что?».

Бог и Сатана склонились над головой праведного человека из земли Уц и затеяли спор, легко ли быть непорочным Иову, даром ли он богобоязнен. Полем эксперимента, затянувшегося по одной версии на год, а по другой – на целых семь лет, стали дух и кость человеческие.

Явления Иова в спектакле Някрошюса придется подождать. Его историю (годы благостных обретений и единовременность чудовищных потерь) изложат последовательно Бог и Дьявол, противопоставленные друг другу лишь цветом одежды: светлый пиджак у Господа в исполнении Сальвиюса Трепулиса и черный наряд Вигандаса Вадейши в образе Сатаны, провоцирующего Бога на немыслимое испытание Иова. Громогласный Бог, на чьей груди, словно дитя, покачивается серебристая рыба в золотой облатке на перевязи, прокричит первые главы «Книги Иова», а вслед за тем самым натуральным образом вдохнет в рыбу жизнь и комично выпустит ее в житейское море, пугая хлопками, чтобы немедленно отправлялась. Глумливо схватив себя за нос, Бог обозначит выход Дьвола и уступит ему место для монолога. Тот же текст излагается теперь не так оглушительно, но суетливо и вертляво, а ручка перевернутой лопаты за спиной у Сатаны мелькает порой, словно дьявольский хвост.

Третьим свою историю поведает Иов, его выведет за подбородок лично Дьявол (в иных переводах величаемый Враг), точнее выволочит из глубины сценического пространства, где затихли все персонажи. Повествовать Иов будет, находясь в прямом смысле под гнетом, поддерживая головой неустойчивую конструкцию из двух тяжелых брусков, поставленных буквой Г, – подпирающий же конец одного из них Иов превращает сооружение в букву П. На краешке бруса рискованно пристроена хрупкая вазочка, символ благополучия семьи. Иов – опора большого дома – должен быть очень осторожен в жестах и движениях, чтобы не дать ей упасть. Он помнит об осмотрительности и ответственности, даже когда вокруг соблазнительно вьется жена в белоснежном наряде и крупных серьгах (Мария Петравичюте), вспрыгивает ему на руки. Однако Бог, долго простукивавший брус-столбик, проверяя на прочность, стойкость, живучесть и самого Иова, решительным движением сшибает вазочку («Господь дал, Господь и взял»), так что рабу его ничего не остается, как покорно собирать осколки щеткой, все так же удерживая на голове гнет, который вскоре сметет промчавшаяся по сцене девушка – вестник беды, ураган плохих новостей об обнищании и смертях. К чести Бога, обрекая Иова с подачи Дьявола на непосильные страдания, он вдыхает в него силы, как вдувал их в сотворенную рыбу.

Любую речь Иов ведет, устремив взгляд ввысь. Его собеседник не на земле, даже когда им является лицо вполне земное: «докучные утешители» Елифаз Феманитянин, Вилдад Савхеянин или Софар Наамитянин в исполнении Вайдаса Вилюса, Дарюса Пятровскиса и Беаты Тишкевич.

На долю актера Ремигиюса Вилкайтиса испытание выпало тоже небывалое – потоки слов, складывающихся в сложнейший текст, и фрагменты молчания, безмолвный крик и блуждания по кругу неверной походкой, без ориентации, когда кажется, что облаченный в мятую белую рубаху Иов, выплевывающий сгнившие зубы, «ранен так, что виден мозг», изломан внутренне и внешне еще похлеще, чем Король Лир. Иову предстоит быть украшенным смертоносным ожерельем – гирляндой лампочек, вспыхивающих у него на груди и обжигающих тело («ужасы Божии ополчились против меня»). Эта пылающая связка – символ искореженной, кровоточащей плоти, телесного страдания; бороться с ним придется, катаясь по земле, будто сбивая огонь или расчесывая язвы.

Под свист, гудеж, звуки горного обвала, грохот извержения вулкана и вселенского катаклизма Иов раз за разом все глубже ныряет в шахту черных мыслей и сетований, в сущности, погружаясь в могилу при жизни. Условная нора-могила, путь в глубины себя, попытка логического постижения кары, обозначена на сцене проемом между тумбами обыкновенного письменного стола, затянутого сзади шлейфом черной ткани. Шлейф на равных поддерживают Бог и Сатана, не однажды предстающие в этом спектакле парно. Они даже переговариваются им одним понятным языком – ударами в барабаны, а затем дружно отстукивают ритм жалоб и стенаний взбунтовавшегося против Бога Иова.

Мотив состязания Иова с Богом проступает в спектакле Някрошюса – работе редкой ранящей силы – постепенно: в гневных отчаянных словах («надежду человека ты уничтожаешь!»; «ты излил меня, как молоко!»), в открытом противостоянии – отталкивает протянутый ему Богом микрофон. В какой-то момент даже в жестах Иов пытается быть с Богом на равных: так же ухватывает его за ремень и норовит встряхнуть, но терпит поражение. Уподобил себя Всевышнему, но не сдюжил. Не такая у него мышца, как у Бога, его сила в ином, в вере и терпении и в конечном понимании того, что божественное от Бога, а дьявольское от Сатаны, и что того и другого человечество хлебнет вдоволь, причем только в совокупности. И сколько еще властителей, отнюдь не божественного происхождения, в разные века затеют схожие эксперименты над человечеством.

В финале встрепанный, измочаленный, на глазах состарившийся Иов (работа Ремигиюса Вилкайтиса – это игра-подвиг, игра-вопль) окажется тесно зажат между двумя наблюдателями, Сатаной и Богом: первый протянет ему яблоко, другой – перочинный нож. Иов разрежет плод на две половинки, жадно вгрызется в каждую и примется оделять других, как птичек, крошечными кусочками. Так все дальше и пойдет в людских судьбах: кусочек от божественной половинки, кусочек от сатанинской.

Все последние работы Эймунтаса Някрошюса так или иначе затрагивают тему состязания человека с высшими силами: бросает экзистенциальный вызов Калигула, соперник небес, упразднивший богов; вторгается в запредельные сферы, куда живым вход заказан, лирический герой Данте. Да и брехтовский Галилей со своим еретическим «а все-таки она вертится!» колеблет устоявшиеся божественные основы. В последней постановке угол зрения меняется: высшие силы посылают вызов человечеству в лице образцового праведника.