Школа Сулимова

• Мар Владимирович СУЛИМОВСанкт-Петербургская государственная академия театрального искусства отмечает 100-летний юбилей Мара Сулимова – одного из ведущих мастеров ленинградско-петербургской театральной педагогики, профессора кафедры режиссуры ЛГИТМиКа-СПбГАТИ. К этой дате приурочен целый ряд событий. Санкт-Петербургская театральная библиотека открыла выставку его живописных работ, Союз театральных деятелей проводит творческую встречу учеников и коллег Мара Владимировича и показ его телеспектаклей.
Коренной москвич Сулимов поступил в ГИТИС в 1935 году, оказался буквально в одном “рукопожатии” от обоих основателей Художественного театра. Он учился у Валентина Смышляева, впитавшего уроки Станиславского в Первой студии МХТ, режиссировавшего “Гамлета” с Михаилом Чеховым во МХАТе Втором, а затем – у Ивана Берсенева, выросшего в мастера сценического перевоплощения на репетициях Немировича-Данченко.
После стажировки в Малом театре, работы во фронтовом театре ГИТИСа и десятилетия, проведенного в Петрозаводске, жизнь Сулимова оказывается связана с Ленинградом. В БДТ имени М.Горького он поставил “Ученика дьявола” Б.Шоу и знаменитую “Метелицу” В.Пановой с Ефимом Копеляном, Евгением Лебедевым и Кириллом Лавровым (1956). С 1959 по 1965 годы возглавлял Театр имени В.Ф.Комиссаржевской. В 1957–1959 и 1969–1974 годах Мар Сулимов руководил Русским театром имени М.Ю.Лермонтова в Алма-Ате, с его именем связывают принципиальный этап в становлении русского театра республики.
За тридцать лет, отданных театральной педагогике, профессор Сулимов выпустил пять курсов (руководил режиссерской мастерской в ЛГИТМиКе-СПбГАТИ с 1963 по 1968 и с 1975 по 1994 годы), десятки его учеников вот уже полвека работают режиссерами по всей стране и за рубежом.
Среди тех, кто в разные годы учился у Сулимова, – кинорежиссер Виктор Аристов, театральные режиссеры Владислав Пази, Семен Спивак, Борис Голубицкий, Руслан Хакишев, Леонид Эйдлин, Борис Ротенштейн, Андрей Максимов, Лариса Лелянова, Светлана Миляева, Александр Синотов, Алексей Серов, руководители мастерских СПбГАТИ Ирина Малочевская и Сергей Черкасский, актеры Сергей Барковский и Бируте Марцинкявичуте.
Сегодняшние театральные педагоги и практики театра знают Мара Сулимова по его книгам и учебным пособиям, среди которых – почти шестисотстраничное собрание его работ “Посвящение в режиссуру” (2004). Во второй половине ХХ века, пожалуй, одна лишь Мария Оси-повна Кнебель так же серьезно и подробно писала не только о поэзии педагогики, но и о ее прозе – о специфических режиссерских упражнениях и этюдах первых курсов, об учебных заданиях, закладывающих навыки режиссерского мышления. Причем методические книги Сулимова, его учебные пособия не содержат и грана назидательности рядовых учебников или программ поэтапных требований. Это всегда эмоционально насыщенное и увлекательно написанное театральное исследование.
Одна из книг Сулимова названа “Режиссер наедине с пьесой”, и ее актуальность сегодня представляется особенно острой – режиссер-педагог учит искусству “медленного чтения”, сочувственного внимания к миру автора. На примере драматургии Чехова, Островского, Вампилова развивает методологию перевода пьесы в роман жизни действующих лиц. Именно эта книга и дала название Всероссийскому конкурсу режиссерских замыслов классической пьесы, посвященному 100-летию Мара Владимировича Сулимова. Заключительный тур – показ эскизов спектаклей – прошел 27 ноября.
А в юбилей Мастера – 28 ноября – в Доме Актера имени К.С.Станиславского состоялась презентация нового издания, книги “Режиссерская школа Сулимова”.
На ее страницах – дневники, письма, записи бесед с режиссерским курсом. Кроме того, сборник объединил усилия более чем сорока авторов воспоминаний, статей и исследований. Они воскрешают в своей памяти эпизоды репетиций или студенческих занятий, сцены из давних сулимовских спектаклей или задушевные беседы с Мастером, извлекают на свет архивные документы.
Мы предлагаем читателям фрагменты книги.

Сергей ЧЕРКАССКИЙ

Александр БЕЛИНСКИЙ

Мар Владимирович Сулимов для меня являлся, да и по сей день служит, эталоном интеллигентного человека. Он был поразительно деликатен и удивительно умен. Я никогда не слышал от него повышенного тона или грубого окрика.

Сулимов – человек интересной биографии. Он москвич, учился у Валентина Сергеевича Смышляева и Ивана Николаевича Берсенева, потом много работал на периферии. Каждый период его работы – в Алма-Ате в Русском драматическом театре имени Лермонтова или в Петрозаводске, где он служил довольно долго, – становился этапным для города. Почему? Во-первых, он нес высокую театральную культуру, во-вторых, не терпел безвкусицы в репертуаре и, в-третьих, он часто ставил то, за что не брался никто. Вот, допустим, чеховский “Платонов” – первым открыл эту пьесу именно Сулимов.
Кроме того, Сулимов был профессиональным художником. Их замечательный тандем с Ильей Ольшвангером дарил Петрозаводску уникальные спектакли.
Появление Сулимова в Ленинграде было естественным, и я с радостью вспоминаю времена Театра имени Комиссаржевской, когда он там работал. Годы режиссуры Сулимова на Итальянской улице были отмечены большими удачами: инсценировки романов Даниила Гранина “После свадьбы” и “Иду на грозу”, русская классика – “Дети солнца” Горького, “Бесприданница” Островского.
Сулимов начал с “Детей солнца”, где Эмма Попова гениально – я не побоюсь этого слова! – играла Лизу. Еще одно качество Сулимова – он всегда группировал вокруг себя единомышленников, которые его никогда не предавали. Он прошел весь свой огромный творческий путь рядом с Олегом Окулевичем, с Михаилом Ладыгиным – Мар Владимирович всегда собирал культурных, умных артистов. Театр Комиссаржевской под руководством Сулимова скоро стал подкупать “лица необщим выраженьем”, но… Это “но” называлось оппозиция, состоящая из группы лиц, которые рвались к старому коммерческому театру, они-то и победили. Возникла омерзительная склока, но не будем ее даже вспоминать. Сулимов ушел из Театра Комиссаржевской и не без моей настойчивой инициативы появился на телевидении – ленинградском телевидении в годы его расцвета, где он создал собственные оригинальные сочинения, поставил несколько серьезных спектаклей. Это “Зависть” Олеши, “Зыковы” Горького, “Метелица” Пановой, тургеневский “Дым” с замечательной Антониной Шурановой (обидно, что телефильм не сохранился!) и “На большой дороге” Чехова.
В свое время “Зависть” и пьеса по этой повести – “Заговор чувств” сыграли большую роль в отечественном театре. Но я подозреваю, что точнее всех поставил “Зависть” именно Сулимов. Точнее, потому что дал сыграть Андрея Бабичева Павлу Луспекаеву, и мечта героя о фабрике-кухне “Четвертак” сразу подняла всю эту историю на новую высоту. А рядом были Кавалеров – Иван Краско и бесподобный Иван Бабичев – наш уникальный артист Николай Трофимов. Такое распределение ролей создавало редкое трио для этой пьесы.
Мар Сулимов был настоящий режиссер-психолог. Он стал одним из лучших, серьезнейших, умнейших и самых перспективных преподавателей театрального института, где воспитал множество молодых режиссеров. И когда я встречаюсь с ними, я вижу Школу Сулимова. Вижу высокую одухотворенность, глубокий интеллект, а главное, подлинную интеллигентность.

Лев ДОДИН

Совсем мальчишкой я видел в БДТ спектакль “Метелица”, полный экспрессивного драматизма. Спектакль не пришелся ко двору в Большом драматическом. Мар Владимирович Сулимов перешел оттуда в Театр Комиссаржевской, который, мне кажется, еще не носил этого имени, возглавил этот театр; я помню целый ряд его спектаклей. Мне, тогда еще мальчишке, они не казались выдающимися, но всегда интересными, содержательными.

Потом, будучи студентом театрального института, я услышал про конфликт в этом театре, о нем довольно много говорили в тогдашнем ленинградском театральном мире. Судя по рассказам, за точность которых не ручаюсь, труппа сочла Мара Владимировича слишком радикальным, – сегодня это довольно забавно звучит, – слишком не советским, если не антисоветским, не услаждающим зрителя спек-таклями, которые давали бы хорошую кассу. Начальство, как это было принято делать и тогда, и, как правило, сегодня, приняло сторону коллектива. Я помню рассказы о встречах его друга и сподвижника режиссера Николая Мокина с министром Фурцевой. Рассказы анекдотические и печальные. В общем, все кончилось изгнанием Мара Владимировича из театра. Мне кажется, всю оставшуюся жизнь он оставался ушиблен этой возможностью прослыть антисоветским режиссером. Возможно, еще и поэтому он был осторожен и закрыт, особенно не для самых близких ему людей. Думаю, что со своими учениками он был гораздо более открыт, судя по той любви, которую они к нему испытывали и испытывают до сих пор.
Когда я возглавил кафедру режиссуры, на одном из первых заседаний кафедры, где я пытался рассказать о планах работы, о новой программе обучения режиссеров, которую мы разработали для своего курса и которую я предложил использовать всем, кто захочет, Мар Владимирович, при всей своей, иногда даже преувеличенной, закрытости и суровости, вдруг очень молодо улыбнулся и, всплеснув руками, совсем по-юношески воскликнул: “О-у-у! Теперь даже работать хочется. Будем работать!”. Я поразился юной бодрости, обаянию, открытости и ясности, которые вырвались вдруг у этого всегда немножко официально-интеллигентного человека, и понял, что в нем бурлят силы, о которых мы и не подозреваем. Вероятно, эти силы в полной мере проявлялись в его непуб-личной педагогике, они и породили целые поколения талантливых серьезных учеников.
Я на всю жизнь запомнил, как он разбирал с молодым студентом, а впоследствии известным артистом Сергеем Барковским, эпизод из романа Достоевского “Идиот”, где тот играл князя Мышкина. Небольшой эпизод, который очень длинно и подробно играли, и еще длиннее и подробнее его разбирал Сулимов. Он зачитал отрывок о том, как взгляд князя Мышкина останав-ливается на золотом шитье камердинера и как он не может от него оторваться, потому что не может увязать смысл этого шитья с теми обязанностями, которые исполняет камердинер…
Я вспоминаю об этом, потому что меня преследует катастрофическое ощущение, что текст автора – слова, которые произносятся, и слова, которые не произносятся, – все это становится немым для нас. Мы, режиссеры, артисты сегодняшние, выступаем по отношению к тексту автора как слепоглухонемые от рождения. Мы его не видим, мы его не слышим, мы становимся неспособными его прочитать. Когда-то в связи с абрамовскими “Братьями и сестрами” я сказал, что театр говорит чужими словами, словами автора, и в этом его драма, но в этом и его великая сила. Так вот, сегодня возникает ощущение, что театр разучился говорить словами автора, он выдает только свои собственные слова, порой случайно приходящие ему в голову, и только те, что присутствуют в его небогатой, чаще всего, лексике. К сожалению, с годами лексика совсем беднеет, огрубляется, а мысли становятся все более плоскими. И оказывается, что театр говорит короткими словами, короткими мыслями, не выходящими за пределы обыденного, что называется, коммунального сознания его создателей. Такое ощущение, что мы отучаемся длинно думать, длинно говорить, сложно думать, сложно говорить, мы отучаемся от поэзии. По сути, мы отучились от глубоко думающего и глубоко чувствующего театра. Рядом со своими знаменитыми современниками, скажем, такими, как Георгий Александрович Товстоногов, Сулимов мог казаться просто нормальным, хорошим (прошу прощения за это определение) педагогом. Сегодня, на расстоянии лет, простой, хороший, рядовой, как сказали бы тогда, педагог – Мар Владимирович Сулимов – оказывается большой, серьезной, содержательной фигурой. Он не только рассвобождал студентов, давая им возможность самовыразиться, хотя порой выражать еще было нечего, а заставлял студентов погружаться в бездонные глубины мысли и чувств, рожденных до него человеческой культурой.
У героя Чехова есть знаменитое высказывание о том, что крупные артисты нынче измельчали, но зато уровень среднего артиста значительно вырос. Сегодня иногда возникает ощущение, что крупные артисты практически исчезли, а уровень среднего артиста катастрофически упал. Это касается и уровня среднего режиссера, и уровня среднего, нормального педагога. Мы зачастую перестаем понимать, чему мы учим и учим ли мы вообще. Потому что всякая попытка педагогики – это передача некоего учения. То есть неких законов, которые создала природа и которые открыли исследователи, в которые поверили и продолжают открывать их последователи. Некое беззаконие сегодняшней педагогики, когда все можно говорить своими словами, некое беззаконие и немота сегодняшнего, все более становящегося вневербальным и все более свободного от смысла современного театра, звучат резким контрастом всему тому, что делали педагоги преды-дущих поколений, великие, крупные и рядовые.
Мы еще застали учителей, которые начинали в царское время, при Станиславском, при Мейерхольде – таких, как Вивьен, Зон. Мар Владимирович из следующего поколения режиссеров, педагогов. Он – сегодня не принято это понятие – советский режиссер и педагог. Типично советский в том смысле, что он изо всех сил, наперекор фальши, глобальной неправде, которую несла с собой и которую требовала от советской культуры советская власть, пытался утверждать прав-ду большого русского искусства. Иногда в этой борьбе изнемогал, как изнемогал весь русский театр, который заставляли быть советским. Но в этой своей борьбе Мар Сулимов сохранял и развивал главные традиции, главные законы русских, европейских мастеров. И сегодня, спустя сто лет после его рождения, это делает Мара Владимировича Сулимова совсем не рядовым деятелем нынешнего и, хочется верить, будущего русского театра.

Борис ГОЛУБИЦКИЙ

Свой первый режиссерский курс Мар Владимирович Сулимов набрал в 1963 году. Он получился большим и своеобразным: с одной стороны – взрослые, умудренные театральным и жизненным опытом “старики”, с другой – неоперившиеся юнцы, вчерашние школьники, фанатически влюбленные в Театр, всего вместе с кандидатами человек 25. Многие, как и я, приехали из разных концов большой страны, которую звали тогда СССР. Моими однокурсниками стали Леонид Эйдлин, Виктор Аристов, Владислав Пази, Юрий Григорьян, Руслан Хакишев, Ирина Далиненко (Малочевская), Виталий Меньших…

Отношения на курсе и с курсом складывались непросто. “Старики” не очень уживались с “молодежью”, а мы не хотели считаться с их, как нам казалось, плохим опытом. На стене повесили пушкинский девиз: “Дух века требует важных перемен и на сцене драматической!”. После первого семестра начались потери, к концу учебного года их стало больше. Уходили в основном “старики”. После второго курса чуть было не загремел и я. Из-за разногласий со вторым педагогом А.С.Шведерским. “Локти держите поближе к себе!” – с таким напутствием Мар перевел меня на третий курс.
Нас осталось одиннадцать человек. И в середине года курс раскололся. Поводом стало отчисление Виктора Аристова. Мы боролись за него всеми силами, но удержать не смогли. Он заканчивал институт с другим курсом, а потом стал замечательным кинорежиссером, гордостью “Ленфильма”. До сих пор не могу понять, почему произошла эта несправедливость.
В это же время М.В. уходит из театра. История была шумная, скандальная. Он держался стойко, вел себя безукоризненно, а было ему – мы это видели – необыкновенно трудно. Институт, наш курс стали для него отдушиной, он уделял нам много внимания, проводил занятия очень темпераментно, я бы даже сказал, с каким-то рвением. О театре почти не упоминал, отшучивался. Спустя некоторое время пошел работать на телевидение. Мы увидели его постановки. Особенно хорош был тургеневский “Дым”. Через много лет, когда я возглавил Тургеневский театр в Орле, первой мыслью было пригласить Мара на постановку “Дыма”. Приехал к нему, уговариваю. “Не связывайтесь вы со мной! Завязал я с театром!” – отрезал он и перевел разговор на другое. “Дым” я поставил сам, а посвятил его Мару. Когда играли его в Москве на сцене старого МХАТа, спектакль летел, как на крыльях. Я стоял за кулисами и думал об Учителе, который дал мне эти крылья.
Тридцать лет назад (наш институт уже стал Академией) мне дали актерский курс, который назывался “Орловская студия”. Педагогическая миссия Мара Владимировича перешла к его ученикам. Из выпускников нашего набора очень успешно преподавала Ирина Малочевская, Владислав Пази совмещал режиссерскую работу с педагогической, мне довелось осуществить три выпуска. И сейчас в Орловском театре имени И.С.Тургенева все основные молодые силы – птенцы этого гнезда.

Борис РОТЕНШТЕЙН

Мы входили во взрослую жизнь на волне “разоблачения культа личности”, на провозглашенном государством отказе от антигуманного отношения к своим гражданам. И – как говорил тогда мой будущий старший друг, мудрейший Григорий Померанц – попали в водоворот “противотечений”.

Одним из первых – наиболее авторитетных кормчих в этом водовороте для меня оказался Мар Владимирович Сулимов. Я думаю, что он понимал, в какой стране и в какую эпоху мы живем (эпоху, когда честь и достоинство “не в чести”, это ценности лишь для узкого круга). Преподавание режиссуры было для него актом сопротивления вершившемуся. Поэтому так важны для него были этические принципы профессии, поэтому так пристально, неотступно он вглядывался в каждого из нас.
Когда мы впервые вошли в класс, наш мастер был главным режиссером Ленинградского театра имени В.Ф.Комиссаржевской. Когда наш курс выпускался, он уже столкнулся в своем собственном театре с предательством, а также с немыслимой еще совсем недавно солидарностью, когда актеры поддержали своего главного режиссера вопреки ясно выраженной “сверху” воле власть предержащих, и во главе с Олегом Окулевичем и Ростиславом Катанским провели непредставимое в СССР с 20-х годов – забастовку. А потом, когда Мар Владимирович был снят с должности главного режиссера, ушли из театра в никуда, “на улицу”.
Мар не вводил нас в подробности событий в своем театре, не обсуждал их с нами, не искал нашего сочувствия, но представ-ляю, как тяжело дались ему эти события.
А мы полной грудью продолжаем дышать “глотками свободы”. На курсе ставим “Случай на станции Кречетовка” Солженицына, на упрек Мара Владимировича в засилии в наших этюдах лагерной темы в ее упрощенном варианте, на его опасение, что мы слишком поверхностны, я возражаю, что для меня нет необходимости самому “отсидеть”, чтобы понять, прочувствовать и сценически рассказать об этом. (Самиздатовский Шаламов еще не прочитан, но ночами я читаю на папиросной бумаге воспоминания “сталинских сидельцев”.) Мар Владимирович соглашается: “театр зиждется на сопереживании”.
Когда я уехал из СССР, начал полноправную творческую жизнь, стал преподавать актерское мастерство в Барселонском театральном институте, Мар Владимирович всегда оставался перед глазами. И с того момента, когда, наконец, звонок из-за границы перестал быть опасным, наше телефонное общение не прекращалось.
На последней нашей курсовой встрече по окончании института я сказал ему: “Вы научили нас духовной независимости и душевной зависимости”. Эту душевную зависимость от него я ощущаю и сейчас, став уже гораздо старше того 50-летнего подтянутого человека, который встретил нас на пороге института и не оставлял нас, думал о нас – до конца своих дней.

Владислав ПАЗИ

Я проучился у Мара Владимировича всего один год, затем ушел в армию. Но этот год учебы у Сулимова определил для меня все. Что такое режиссура, я понял именно тогда.

Помню первое занятие. Походкой быстрой, нацеленной входит очень элегантный человек и, прищурившись, смотрит на нас, как бы говоря: “Ну, поглядим, что из вас выйдет”. Я был сильно напуган, потому что знал, что попал сюда случайно и меня довольно скоро разоблачат, ведь, поступая, я слабо представлял себе, что такое режиссура.
А он и заговорил не о режиссуре. Он говорил о жизни, о жизни в искусстве. Сейчас уже трудно передать содержание этой первой лекции, но сразу возникло ощущение невероятного доверия к этому человеку, которое после не покидало меня никогда.
Первый курс он потратил на то, чтобы понять, что мы такое. Сразу дал каждому из нас сделать полностью творческую заявку на спектакль.
То есть каждый должен был выбрать пьесу, разработать подробнейшую экспликацию, обосновать работу с художником, с артистами, сделать распределение ролей из “труппы всей страны”.
Мы выслушали двадцать таких экспликаций, и каждая была подвергнута ласково-язвительному, издевательски-нежному разбору. Собственно, это и была учеба.
Самые главные вещи он сказал нам уже тогда, на первом курсе. Например, что “режиссура – это терпение” или что “режиссура и иллюстрация – вещи несовместимые, образ – многозначен, а иллюстрация – плоска”. Он умел простить лень, хвастовство, умеренное вранье, но не прощал непорядочности или невыполнения чего-то обещанного, был беспощаден, если видел несерьезное отношение к предмету творчества. Помню, как в конце первого курса они с А.С.Шведерским изобрели совершенно невероятную систему отметок. Это была такая своеобразная балловая система, похожая на оценки за фигурное катание. Балл за профессионализм, балл за артистизм и так далее. Я, например, получил высший балл за умение жить в коллективе, потому что ухитрился ни с кем не поругаться, что на нашем курсе было достаточно сложно.
В то время Мару Владимировичу было пятьдесят лет, и после известной катастрофы в Театре Комиссаржевской ему предложили место главного режиссера в Московском театре на Малой Бронной, куда был сослан Эфрос. Сулимов отказался и острил по этому поводу: “Все меня уговаривали быть главным при Эфросе. И его друзья, и его враги. Одни думали, что я дурак, другие думали, что я подлец”.
В своей жизни я встретил всего двух человек, столь безупречно элегантных всегда – в больничной постели, дома, в каждодневном общении, – для которых эта элегантность была естественным состоянием. Это Леонид Федорович Макарьев и Сулимов.
Мар Владимирович не бросал своих учеников и после окончания института.
Присутствие М.В.Сулимова в нашей театральной педагогике создавало ей, может быть, не самую громкую славу, но служило в ней неким камертоном интеллигентности, высокой образованности, острого интеллекта и утерянной уже культуры общения.
С такими людьми уходит целый пласт культуры, который выражается не в том, по какой методике они преподавали и как ставили спектакли, а в том, как они жили, как чувствовали, совершали поступки. И какие.
“ЭС” благодарит Сергея Черкасского, профессора СПбГАТИ, автора-составителя сборника “Режиссерская школа Сулимова”, за предоставленные материалы.

«Экран и сцена» № 22 за 2013 год.