Уильям ТАУЭРС: «Брунгильдой мне не быть»

Уильям Тауэрс в спектакле “Роделинда”. Фото Д.ЮСУПОВАУильям Тауэрс пел в России, пожалуй, больше, чем любой другой британский контратенор: он – бессменный Унульф в “Роделинде”, шедшей на Новой сцене Большого театра в 2015–2016 годах. Он принимал участие и в декабрьских спектаклях, которые открыли марафон фестиваля “Золотая Маска”.

В опере Генделя “Роделинда” всего шесть голосов, а в постановке Ричарда Джонса на сцене – семь человек.

Уильям Тауэрс блистает в амплуа двойного агента – Унульфа, выручающего невезучих протагонистов под самым носом их врага, а те позволяют ему истечь кровью в финале спектакля.

В спектакле Джонса Унульф практически не уходит со сцены. Ему нужно то вступать в рукопашный бой, то приплясывать на траволаторах, выставленных вдоль рампы для имитации перемещений, то карабкаться на мебель. К счастью, Тауэрс обладает завидной для оперного певца координацией и физической подготовкой. Тем более поразительно, какой высокий и легкий голос живет в таком рослом и сильном теле. Вышедший этим летом альбом российско-британского композитора Елены Лангер “Landscape With Three People” дает возможность услышать, как этот голос обволакивает современную музыку вневременным звучанием.

Уильям Тауэрс записывал кантаты Баха с Джоном Элиотом Гардинером, не раз исполнял заглавные партии на Генделевском фестивале в Геттингене, работал с Робертом Карсеном на Глайндборнском фестивале. Расставаться с московской “Роделиндой” жаль до слез: когда еще удастся встретить на отечественной сцене такое чисто британское, изящное и самоироничное присутствие и услышать столь кристальный мужской вокал.

Предлагаем читателям интервью Уильяма Тауэрса, данное накануне последнего показа “Роделинды”.

 

– “Роделинда” – не первый ваш ангажемент в России. В 2015 году вы принимали участие в фестивале “Возвращение”.

– Мы с моей подругой сопрано Анной Деннис согласились выступить там бесплатно, потому что нас пригласили исполнить музыку Елены Лангер. Мы как раз закончили запись диска, для которого Елена написала музыку специально под наши голоса, так что нам хотелось, чтобы в России она впервые прозвучала именно в нашем исполнении. Мне все очень понравилось: я познакомился с новыми людьми, встретил новых коллег и походил по Москве в двадцатиградусный мороз.

– Насколько велика с точки зрения вокала разница между произведениями, созданными специально для вас, и классическим репертуаром?

– Есть одно существенное отличие. Конт-ратеноровый репертуар в основном состоит из произведений таких композиторов, как Бах, Гендель, Перселл, Скарлатти – но Гендель писал для кастратов, а Бах, как считается, писал либо для кастратов же, либо для голоса, которого сегодня просто не существует. Во времена Баха мутация голоса у мальчиков происходила гораздо позже, чем сейчас, и довольно взрослые юноши могли петь альтом. Сегодня мы питаемся иначе, поэтому дети быстрее растут и голоса меняются быстрее. Исполняя Генделя и Баха, мы только приблизительно воспроизводим, как их музыка должна звучать – нас, знаете ли, не кастрируют. А Перселл и его современники-французы использовали термин “haute-contre”, но что это был за тип голоса? Певец пел фальцетом, то есть в головном регистре, как я, – или просто был тенором с необычно высоким верхом? Мы этого не знаем. Так что современные контратенора поют репертуар, который создавался не для них, и замечательно, что сегодня композиторы сочиняют специально для наших голосов. Я дал Лене свои записи, и она изучала, в чем голос наиболее силен и как его лучше всего применить.

– А как и почему вы стали петь контратенором?

– Потому что я мог это делать и мне это давалось легко. Я вырос в очень музыкальной семье, и в детстве у меня был красивый голос, так что я пошел в хор при соборе и пел там пять лет. В пятнадцать лет я все еще пел дискантом. В шестнадцать мой разговорный голос начал становиться ниже, но пел я по-прежнему высоко. Ломки голоса у меня не было. Думаю, мне просто повезло: если в подростковом возрасте изменения в организме происходят медленно, то и голос адаптируется плавно. Мой педагог по вокалу сам был контратенором. Я пожаловался ему: “Я пытаюсь петь тенором в церковном хоре, но голос ведет себя как чужой! А петь альтом так просто”. И он ответил: “Так почему не делать то, что просто?” В Англии существует многовековая традиция контратенорового пения, так что это не является чем-то маргинальным. Есть среда, которая это поощряет. Но когда мой брат узнал, что я теперь контратенор, то сказал мне (имитирует бас): “Не пой так! Это жесть!”

Многим до сих пор кажется странным, что взрослый мужчина поет настолько высоко. Два года назад на концерте в Британии ко мне в антракте подошла женщина и на полном серьезе спросила: “Что с вами не так?”

Контратенор – прекрасный голос с большим потенциалом. Мне кажется, именно он сыграл большую роль в возрождении интереса к операм Генделя и подобной музыке.

– Но контратеноровый репертуар включает только барокко и современную музыку. Вам не обидно, что огромное количество популярных опер остается за бортом?

– Такая проблема есть, зато я часто пою Баха и Генделя – это достойная компенсация. Что до современной музыки, то как-то в разговоре с одной оркестранткой Большого театра я сказал: “А после “Роделинды” я буду петь жуткое современное произведение”, – имея в виду “Тайную Вечерю” Харрисона Бёртуистла. Она была в шоке, и теперь я должен извиниться: не думайте, что я сноб, я не имел в виду, что вся современная музыка жуткая – только то, что она иногда жутко сложная!

Кое-что из оперного репертуара не вызывает у меня восторга. Произведения той самой эпохи романтизма, когда для контратеноров не писали, – и без них я обхожусь спокойно. Но мне хотелось бы быть причастным к позднеромантической музыке. Я очень люблю Малера и вагнеровское “Кольцо нибелунга”, только что мне петь у Вагнера? Увы, Брунгильдой в “Валькирии” мне не быть.

– Судя по вашему твиттеру, вы увлекаетесь политикой. Как по-вашему, может ли театр влиять на политику? Ощущаете ли вы собственную ответственность?

– Чем дальше, тем больше мне кажется, что перемены начинаются не с верхов, а с низов. Политики зачастую меняют законодательство, руководствуясь переменой в общественном настроении, а на общество в свою очередь влияют медиа и культура. Я считаю, что роль культуры состоит в том, чтобы ставить перед обществом вопросы (не обязательно предлагая решения) и заставлять людей думать и смотреть на вещи так, как им, может быть, не пришло бы в голову. Вы можете увидеть серию передач на эту тематику на канале alif.tv

Мы не влияем непосредственно на политиков – а жаль! – но на умонастроения людей влияем безусловно. Я говорю как либерал, но мир искусства вообще либерален. В Англии меня спрашивали: “Каково это – работать в России?” Я отвечал: “Ни в каком другом театре я не встречал такой комфортной и дружелюбной рабочей атмосферы”. Разве что в лондонском “Ковент Гарден”. Я не могу судить о российском обществе в целом, потому что видел только один его срез – творческих людей, которым нравится то, что я делаю. Россия, с которой я знаком, – прекрасная страна, но видел я только Большой театр, его зрителей и его сотрудников.

– Вы когда-нибудь пели по-русски?

– Да, но не совсем. Я пел “Верую” Гречанинова на церковнославянском.

– Мы еще услышим вас в России?

– Может быть, я когда-нибудь еще приеду на фестиваль “Возвращение”. В большинстве оперных театров спектакли, где я могу петь, ставятся далеко не каждый год. Но я был бы рад снова выступить в Большом – здесь так замечательно.

    Беседовали Екатерина БАБУРИНА и Татьяна БЕЛОВА

Уильям Тауэрс в спектакле “Роделинда”. Фото Д.ЮСУПОВА

«Экран и сцена»
№ 2 за 2017 год.