Что безусловно удалось Константину Хабенскому, постановщику «Чайки» в возглавляемом им МХТ имени А.П.Чехова, так это собрать на премьеру сонм известных лиц. Кто только не сфотографировался у «чаечного» постера, установленного в портретном фойе перед входом в буфет! Даже космонавты! А главное, все видевшие спектакль его возбужденно обсуждают. И это возбуждение – тоже заслуга режиссера.

Когда-то прежде сценически осмыслявших чеховскую «Чайку» и смотревших ее в театре волновал вопрос: «Отчего застрелился Константин?». На премьере Константина Хабенского зрителей всех возрастов и социальных категорий занимает совершенно иное – причем настолько, что они, кажется, не придают особого значения тому, что кто-то вообще застрелился. Вопрос вопросов звучит так: «Отчего Константин поедает чайку?»

Откровенные, физиологически преподнесенные любовные сцены, за шкафами и в открытом пространстве, в «Чайке» бывали – тут Америки Хабенский не открыл. Ну чтоб вот так сырую птицу, с перьями, копаясь во внутренностях, сначала вдумчиво и долго жевать, а потом прожеванное выворачивать в колдовское озеро – такого еще не случалось. Сильная сцена. Не всякий зритель выдержит, не отвернется. На второй план отступает даже еще один бьющий по нервам режиссерский ход – распределение актера маленького роста на роль управляющего имением Шамраева (Вано Миранян), регулярно шлепающего по заду свою вполне рослую жену Полину Андреевну (Алена Хованская) и наслаждающегося ее омерзением. Не говоря уже о множестве других потрясений, среди которых то обстоятельство, что под финал Петр Николаевич Сорин (Анатолий Кот) окажется Фирсом и будет забыт в имении.

Но если вспомнить, как в первом действии странноватый юноша Треплев (Илья Козырев) в черном костюмчике, чуть что не по его, стремительно впадал в агрессию, принимался биться головой, и непременно обо что-то жесткое, и непременно до крови, то поедание трупа чайки в последнем акте не должно стать неожиданностью. Извращенный аппетит или аллотриофагия (употребление в пищу несъедобного), как и битье головой о твердые предметы – проявления, довольно часто встречающиеся при шизофрении и аутизме. Так что тут все продумано и даже реалистично – Константин Гаврилович серьезно болен. И опасно. В том числе для окружающих. Ведь чуть вспылит – хватается за ружье. Чайку вот подстрелил ни за что, ни про что. Кроткий Тригорин (приглашенный из МТЮЗа Андрей Максимов) зря так меланхолично удит рыбу, нешуточная угроза подстерегает его где-то рядом…

Наблюдая столь очевидное психическое расстройство, доктор Дорн (Игорь Верник) – как и во всем остальном – легкомысленно бездействует. Даже валерьяновых капель Константину не выписывает. Привык, наверное. Меж тем и у Дорна здесь прочерчены проблемы с психикой. Кажется, что у него тоже болезнь, возможно, игромания. Пока еще не особо бросается в глаза, но уже оправдывает и профессиональные вялость и равнодушие, и эту речь с какими-то специальными интонациями (помнящие прошлое Художественного театра зрители расслышали в них характерную ефремовскую манеру). Впрочем, в общении с юношей с особенностями здоровья Дорн интонирует все свои реплики довольно грамотно.

Нина Заречная (Софья Шидловская), хоть и экзальтированна сверх всякой меры, тоже держится с Костей вполне объяснимо. Не рассматривать же всерьез юношу с диагнозом. И не искать же смысла в его безумной пьесе.

А хабалистая Аркадина в исполнении Кристины Бабушкиной (да, да актрисы, тем более провинциальные примы – редко кроткие овечки и трепетные очарования, тут режиссер очень точен) – вообще умница! Так держаться, щеголять в деревне в нарядах для красной дорожки (художница по костюмам Мария Данилова), имея столь угнетающие проблемы с сыном!

Несмотря на очевидный крен в психиатрический реализм, единого тона режиссер Константин Хабенский для своей «Чайки» все же не выработал и даже не нащупал. Следуя авторскому определению жанра – комедия, он основательно вкладывается в то, чтобы публике было смешно, и со сцены в зал несется юмор в стиле Шамраева. То в погоне за символизмом в спектакль вводятся сцены с детьми, изображающими главных персонажей в детстве (с розовыми наручными часами, полученными маленьким Костей от маленькой Нины, взрослый Константин не расстается). То режиссер отправляет героев включать-выключать-переключать стрекот сверчков и пейзажи на заднике, давая понять, что помнит про отношения Станиславский–Чехов–сверчки и ценит игры в «театральность». Ко всему перечисленному добавляются задушевные песни Леонида Федорова и декорация колдовского озера, обрамленного деревянными настилами, лестницами и видовыми площадками с фонарями, какими сейчас любят облагораживать очередной ландшафт (сценография Николая Симонова). Там отчего-то еще есть многоуважаемый шкаф, и стоит он в очень странном для шкафа месте – прямо на песке у озера, но в эпизоде, когда за него валятся в экстазе страсти Нина с Тригориным, он отлично играет роль фигового листа: ничего, кроме мелькнувших трусов Тригорина, не видно.

В итоге пьеса Чехова не без сопротивления спускается с вершин культурного мифа, чтобы без загадок «мировых душ» и флера «чего-то декадентского» стать «своей в доску» и сделать все возможное, чтобы зрители узнали себя в ее героях, позабавились и посплетничали. Хотя бы о том, почему Константин съел чайку.

Майя ОДИНА

«Экран и сцена»
Декабрь 2024 года.