Державю. Россия в очерках и киносценариях

Кадр из фильма “Гусарская баллада”

Кадр из фильма “Гусарская баллада”

Денис Горелов пишет о кино так, как не пишет никто. Объяснить это невозможно. Его книги, статьи надо читать. А теперь он рассказывает о кино и в программе ПОДКАСТ.ЛАБ на Первом.

Несколько лет назад “ЭС” публиковала фрагменты книги Горелова “Родина слоников”, подошла очередь “Державю”. За “Державю” он получил премию Гильдии киноведов и кинокритиков в номинации “Художественная кинокритика”.

Кстати сказать, пишет он о кино так, как никто не пишет, еще, наверное, и потому, что расположен к кино как-то по-особому…

История из жизни, рассказанная самим Денисом Гореловым после очередного фильма фестиваля “Лики любви”, который проходил в свое время в уже не существующем (как и гостиница “Россия”) кинотеатре “Зарядье”. Денис решил посетить киносеанс. С девушкой. Итого – вдвоем. Больше желающих не оказалось. Минимальное же количество зрителей, для которых в Москве тогда крутили кино, было пять. И он купил пять билетов. Свет погас. Кино закрутилось. Это, между прочим, была дивная “Кармен” Карлоса Сауры.

 

Итак, “Державю”…

 

  1. Эмансипация

КОРНЕТ И ПОРУЧИК (БАСНЯ)

К 50-летию “Гусарской баллады”.

Фильмов о первой Отечественной у нас и сегодня не рать, а к предыдущему 150-летнему юбилею вовсе не было: “Войну и мир” сняли в 65-м, а пропагандистский “Кутузов”, спродюсированный Сталиным посреди войны Второй, не считается.

Тут-то Рязанов и взялся за “Кавалерист-девицу”.

Баек про младого корнета, объекта притязаний бесстыжей скотины-поручика, ходило столько, что идея сделать его женщиной ко всеобщему удовольствию была поистине наполеоновским ходом, за который отдельное спасибо драматургу А.Гладкову.

Уже через год картину премировали на фестивале в Вене – а где ж еще? Фривольный гусарский водевиль с усами и переодевалками, пуншем и обознатушками, фальшивыми испанскими братьями и тихой ненавистью к узурпатору, где все танцуют, влюбляются, стреляются и женятся, не мог не впечатлить город, где за 150 лет до того великий хурал победителей делил наполеоново наследство.

В России ликовали не меньше. Сборовая пьеска о том, как майорская дочь в лосинах и ботфортах сбежала в армию за чувствами, шла на русских подмостках с войны, а в этом уже была половина успеха. Обычно равнодушный к театру, на экранизированную оперетку русский народ валил в полном составе – тут Рязанов следовал опыту “Мистера Икс” и вместе с ним прокладывал колею грядущему триумфу “Крепостной актрисы” (1963) и небывалому, сумасшедшему, до сих пор ни в какое сознание не лезущему фурору “Свадьбы в Малиновке” (1967). Арии “Давным-давно” и “Я пью, все мне мало” регулярно крутились по радио, бывшему в дотелевизионную эру главным средством коммуникации.

 

Одноглазый Кутузов–Ильинский, прикалывающий орден к сиське, вызывал в залах пароксизмы патриотических чувств. Повязки фельдмаршал не носил – а Ильинский надел, чтоб не пугать сограждан выбитым глазом, – что еще добавило образу пиратской лихости. Все как-то изначально затевалось по-венски – с озорством, восторгом, шампанским и румяными амурчиками, – обещая теплый прием, каким взрослые обычно встречают детский утренник с бумажной луной и бородами из полотенец.

На корнета Азарова утвердили дебютантку Ларису Голубкину, которая была жива, легка, при определенном комедийном допуске вполне могла сойти за мальчика и в полном соответствии с логикой распределилась два года спустя в Театр Армии. Дядьку играл переходящий на возрастные роли Николай Крючков, избранницу графа Пелымова, мадам Жермен, – суперзвезда советской музкомедии Татьяна Шмыга.

Но главные лавры фольклорного уровня свалились, как и следовало ожидать, на поручика Ржевского. До фильма в скабрезных анекдотах, по утверждению дедушки Рубинштейна, Наташа Ростова скрещивалась с безымянным гусаром; к славной годовщине он – хам, рукосуй, похабник и плут – обрел, наконец, имя. Юрий Яковлев рубился, рычал, скалозубил и отпускал реплики в сторону; его “Ха-ха!” и “Три тысячи чертей” завершили образ героя стародавней поры. Оставляя их с изобличенным корнетом тет-а-тет, эпизодический партизан Юрий Белов произнес нечто вроде “Буа-га-га” – этот жлобский хохоток тотчас ушел в массы.

Поручик пьяно свалился с экрана прямо в народ, одномоментно забывший откуда эти чапайские усы и сабля: народ всегда уверен, что сам все придумал, что слова и музыка – его.

Неправда. Поручика Ржевского в 1940-м изобрел лично Александр Гладков, хотя и он вряд ли предполагал до каких низин опростится в людских устах его герой, будущий неряха, жуир и гроза генеральских дочек.

 

Кадр из фильма “Союз Спасения”

Кадр из фильма “Союз Спасения”

  1. Декабризм

КРОВЬ НА СНЕГУ – И ПЯТНА КРАСНЫЕ ФЛАЖКОВ

“Союз Спасения”. 2019.

Реж. Андрей Кравчук.

Декабристы долгое время и не подозревали, что станут декабристами. Но государю было угодно почить именно в канун декабря, и завертелось. Красивые молодые люди, победившие Наполеона, восстали против других красивых молодых людей, победивших Наполеона, а одного даже убили, причем в спину.

Возмущение долго готовилось, но произошло спонтанно. Диктатора избрали, но он не пришел – чем спас себя от виселицы, почти выигранное дело от выигрыша, а Россию от великих потрясений – за что ему все благодарны, но смотрят косо.

Жертвами беспорядков, за вычетом офицеров, стали 1252 (тысяча, мать-перемать, двести пятьдесят два!) человека из нижних чинов и гражданских, ради освобождения которых все и затевалось. О них в дальнейшем ни словом не обмолвились поэтические летописцы событий Пушкин, Галич, Асеев и Самойлов – ибо те не горели свободой, на площадь вышли случайно, Конституцию путали с Константином и вообще были расходным материалом великих исторических пожарищ и прекрасных порывов души.

“Союз Спасения” уже на следующий день после премьеры был занесен в реестр преступлений путинского режима и эрнстовской пропаганды против свободомыслия и нонконформизма – ибо в завуалированной форме показывал нынешним якобинцам всю тщету их усилий, неясность целей, управленческую некомпетентность и бездарность вождей.

Если признать, что постановка совершалась именно с этой целью, то ей нужно аплодировать стоя. Ибо трудно найти более подходящую рифму сегодняшней подростковой смуте, чем декабрьское выступление на Сенатской. В обоих случаях налицо полный поэтический кавардак в головах, нулевое представление о последствиях, чудовищное планирование и панское презрение к низшим сословиям, именем которых все и творилось.

“Сто прапорщиков хотели изменить весь государственный быт России” – приговорил мятеж государственный человек А.С.Грибоедов, освобожденный из-под следствия ввиду глубинного понимания происходящей дурнины и упорно записываемый в декабристы безмозглыми литературоведческими тетушками. Между Чацким и Репетиловым, если вглядеться, невелика разница: оба пламенные позеры-балаболки внутри состоятельного круга.

Гордая максима “Сможешь выйти на площадь, смеешь выйти на площадь” касается исключительно личного выбора, а не выведения под картечь батальона замороченных нижних чинов. Если вслепую ведешь в дело войска – обязан победить: захватывать артиллерию, изолировать штабы, блокировать возможное сопротивление, а если сил заведомо не хватает – не лезть. Ибо жертвенность твоя спроецируется на тысячи непричастных и не подписывавшихся класть голову ради чудесных абстракций.

Освобождение крестьян и раздел землевладений означали глобальный отъем собственности у правящих классов – странно было бы ожидать, что все это не окончится всеобщей гражданской войной. Вопрос: кто из прапорщиков готов был стрелять в своих вчерашних соучеников по царскосельскому лицею? Кому страдания беспорточного землепашца (которого большинство и в глаза не видело) были роднее переживаний по дворянскому классу?

Режиссер Кравчук, когда-то наворотивший глазуновских пошлостей в “Адмирале”, ныне снял довольно спокойное кино близко к тексту следственных протоколов. Именно этого ему и не могу простить. Все прежние стихи и фильмы о декабризме потому и являются нагромождением теней, восклицаний, батальонной беготни и горячечных сходок при свечах, что последовательное изложение событий покажет их полную сумятицу и чудеса дезорганизации.

Продюсеры Эрнст и Максимов первыми осознали абсолютную неопределенность современного общества относительно вопроса, кто же тогда был прав – 29-летний царь или 30-летние мятежники. Они же впервые укоренили в общественном сознании факт, что из пяти казненных трое (все офицеры) вообще не были на Сенатской площади, ибо принадлежали к Южному обществу. И что самым проблемным для управления в России является период междувластия, когда одно царствование уже закончилось, а другое еще не началось.

Так что ключевым моментом, к которому сегодня готовятся обе (обе!) стороны, будет 2024-й, год окончания инвеституры нынешнего президента. Как раз почти 200 лет известным событиям набежит.

 

 

  1. Трон/Террор

СЛОВО О ПОЛКУ

АЛЕКСАНДРОВЕ

“Сибирский цирюльник”. Михалков переписал историю с минора на карамболь. Давно пора.

На самом деле их двое.

Михалков Первый ставит ловкое, ладное, воздушное кино о страшных годах России, дрожащей чашечке на фарфоровом блюдечке. Зверях-господах и господах-пузанчиках, о том, отчего произошла революция и отчего она не могла не произойти. В его фильмах нет попов, большевиков – кайзеровских агентов, в его фильмах вообще нет плохих людей, кроме второстепенного начальника контрразведки. Насмерть бьются между собой исключительно господа хорошие. Шиловы да Брыловы, Котовы да Митюни, Штольцы да Обломовы.

Михалков Первый – без преувеличения – мощный режиссер и великий гражданин.

Второй Михалков с экранов и страниц речет, как хороши были цари, какая вишенка Россия (та самая “страна рабов, страна господ”), как благородно православное духовенство и какие дряни большевики. Он жалуется, что не для критиков снимает кино, а для народа, а критики, шельмы, все равно как-то протыриваются, забесплатно смотрят и обзываются, как хотят. Михалковым Вторым не без основания поругивают нервную разночинную интеллигенцию.

Как часто бывает с людьми творческими, в работе Михалков значительно тоньше, умнее и свободнее Михалкова в миру.

И львиная доля критических пинков обаятельнейшему фильму “Сибирский цирюльник” была как раз связана с тем, что Второй Михалков захотел стать Первым. Убить в себе режиссера и на законных основаниях учить нацию правильному отношению к Богу, России и кинокритикам.

Пока этого не случилось – не лепо ли ны бяшет, братие, завести песнь о новой достославной картине по меркам, ею заданным, а не по замышлению Божию?

Никита Михалков поставил точку в очередном томе энциклопедии русской жизни. На двух языках, с золотым обрезом, сафьяновой закладкой и списком опечаток. Получилось – хорошо.

Недруги картины абсолютно правы. Вне всякого сомнения, “Сибирский цирюльник” создает благоговейно-сусальный образ пореформенной Руси с усами, колоколами и царскими лампасами. Вот только герой при этом за ни за что получает семь лет каторги и пять “по рогам”. Полфильма цвет офицерства изъясняется на чужом языке, а вожделеемое славянофилами слияние дворянских и землепашеских кровей происходит не по доброму согласию, а по злому року, когда мамина горничная Дуняша декабристкой мчит вослед барчуку в Семисекельдюйск. А наказанные за пустяк душки-юнкера часами стоят аистом на одной ноге и делают умное лицо, хоть и будущие офицеры. Широка Россия, другой бы сузил.

Не поспоришь и с тем, что фильм снят на потребу американскому зрителю с его академией бокс-офисных наук. Американский зритель не ходит в кино, если в нем нет англоговорящих звезд, миннесотских пейзажей и потачек его дубовым туристическим представлениям о стране-производителе.

У Михалкова и звезда горит (Джулия Ормонд в роли пленившей кадета американки Джейн), и корпус морской пехоты бегает кроссы в миннесотских пейзажах по форме 05 года, и флаг со звездочками-полосочками плещется во весь экран как у Спилберга, Костнера и Шеффнера.

Ан только как-то само собой получается, что матушка самого дельного, самого характерного и самого образованного американского морпеха за год до его рождения побывала в России и вернулась вся запунцовевшая то ли с мороза, то ли со смущения. Такая вот петрушка-с…

И лубок есть, море разливанное лубка. Хотите икры с водкой? Будет вам водка с икрой. Всю самую тошнотворную и обязательную для экспорта кичуху Михалков умещает в минутную сцену масленичных гуляний, на которых начальник Александровского училища, где проходит грамматику боя юнкер Толстой, возит преприятнейшую гостью-американочку по льдам Яузы-реки: а вот, пожалуйте-с, петрушечники; а вот, не извольте беспокоиться, цыгане; где цыгане? проехали-с; а вот и медведь, водку пьет – отвернитесь, дети; а вот в блины икру заворачивают, а вот стаканы едят.

Все, как вы хотели, экстерном. Довольна душенька? Ну так мы дальше займемся нашей историей и Нашей Историей.

История вкратце такова. Возвращаясь в составе роты с показательных стрельб и оказией забившись в купе 1-го класса, юнкер императорского училища Андрей Толстой, двадцати лет отроду, falls in love в миловидно эмансипированную американскую вдовушку, которая следует в Россию по неотложному делу высочайшего финансирования лесорубной машины, а также развязно курит через мундштук и совершенно не носит лифа. Есть от чего поехать крышей двадцатилетнему кадету.

Случайное знакомство с воспитанником училища, которое курирует самолично великий князь, на руку блестящей авантюристке, что и обусловливает продолжение романа и постепенный огонек взаимности. Притом интересы бизнеса требуют параллельно морочить голову начальнику училища генерал-топтыгину Радлову, абсолютному стоеросовому долдону, к тому же с запоями.

В разгар училищной оперы “Севильский цирюльник” поющий глубоко символическую арию Фигаро юнкер Толстой в согласии с новомодными театральными штучками спускается в зал и хлещет генерала смычком по ушам, что квалифицируется самодержавием как покушение на сидящего в ложе великого князя и карается кандалами-колодками сроком на семь лет в отрицательном климате. Зато честь дамы спасена, и заветное имя в протоколах не фигурировало, как и диктовали в те годы понятия чести господам златопогонным офицерам.

А американка рвется за ним в Сибирь, и преодолевает преграды, и жертвует многим, но уже поздно. А лесорубная машина, как и следовало ожидать, оказывается фуком. А Россия бескрайней и прекрасной. А царь хорошим. А через несколько лет его Бог приберет, а еще через несколько – благодарные подданные убьют обоих его сыновей, как за 40 лет до того – отца. А заветные друзья-юнкера возьмут трехлинейные винтовки Мосина и пойдут рубиться друг с другом, ибо, как известно из Нашей Истории, треть господ офицеров ушла воевать в Красную Армию и воевала там куда достойней и успешней, чем оставшиеся две.

Из-за чего мы по сию пору так заковыристо живем и пугаем остальной мир, в том числе американских морпехов, своей загадочной, хоть и красивой душой.

В главном Михалков не соврал ни на мизинец. От него ждали поэтизации изжившей себя монархии – он показал бурбонов в позументах, сентиментальных дураков великокняженского звания да любого его сердцу государя в собственном исполнении на общем плане. Красиво гарцующим, красиво произносящим духоподъемные тосты и вполголоса ругающимся с императрицей по семейным делам, чем, кажется, только и занимались русские самодержцы в последнее столетие дома Романовых.

 

 

  1. Шоу-биз

ХАМ ДУРАЛЯ

“Веселые ребята”, 1934. Реж. Григорий Александров.

“Картина глупа с самого начала и до самого конца”.

(Николай Эрдман. Автор сценария)

“Веселым ребятам” уже 85, и все эти годы им шьют политику. Вначале говорили, что фильм антисоветчина, американщина и буржуазная пропаганда. Теперь – что он советская агитка и мажорная симуляция. Меж тем фильм – водевиль про то, как пастух и прислуга начудили в санатории, мюзик-холле и Большом театре, в ходе чего бык выпил водки, поросенок выпил водки и домработница Анюта выпила водки, а после животные сплясали на столе, а домработница на сцене Большого.

Несоразмерность претензий настолько очевидна, что все они как будто относятся к другой картине. Один Эрдман говорил, что фильм – несусветная пошлятина, и это уже был наезд по существу – но Эрдмана быстро “закрыли”, и голос его затерялся лет на 20.

Теперь знатоки на полном академическом серьезе пишут, что начавшиеся в конце 20-х репрессии повредили репутации СССР и ее следовало срочно спасать посредством духоподъемных комедий. Во-первых, никакой репутации у страны, только что отменившей Бога, собственность, имущий класс, церковный брак, не было и в помине. Рузвельт еще в 42-м рассказывал Сталину, как видел в сельской школе карту, из которой СССР вырезали ножницами: это была не та страна, которой следовало забивать голову американским детям.

Во-вторых, русские репрессии нисколько не выделялись на фоне зверств в Польше, Румынии, Турции, Италии, Германии и Китае: там сажали коммунистов и случайно подвернувшихся – и у нас сажали коммунистов и случайно подвернувшихся. О правах человека мир тогда и не слыхивал – как, если быть честными, и о русских репрессиях.

В-третьих, спасти пошатнувшееся реноме державы одной музкомедией – такая же утопия, как полет матери чернокожего младенца из пушки на луну.

Остается только еретически предположить, что Сталин заказал джаз-комедию из простейшего желания повеселить свой народ. Конечно, эта версия сильно оскорбит знатоков, считающих, что Сталин любил свой народ только с укропом и подсолнечным маслом, – но по всему выходит, что не только. Иногда и на него находило благодушие.

Любимые искусствоведами параллели советской культуры с нацистской тоже весьма поверхностны. Да, и там, и тут был культ здорового, физически совершенного типа, снятого снизу для рельефности. И там, и тут любили блондинок за мнимую чистоту души и столь же мнимую повышенную фертильность (способность к деторождению). И там, и тут почитали античные колоннады, портики и гипсовые символы плодородия – и там, и тут приветствовали массовые шоу, где индивидуальность терялась в коллективных устремлениях и живых картинах.

Если только выбросить за скобки Голливуд.

В самой демократичной из демократических стран тоже любили колоннады, физическое совершенство, блондинок и массовые шоу. Выборность начальства не мешала Америке выпускать сотни герлс на ступенчатую сцену и синхронизировать их одномоментный подъем голой ноги. Перемена вкусов объяснялась не способом управления, а всемирными тектоническими сдвигами социальной структуры.

Прогресс аграрных технологий сделал крестьянство избыточным, и оно устремилось в города на службу прогрессу индустриальному. Резкий рост числа горожан обесценил труд, позволяя набирать армии статистов на любую работу – в том числе и в массовые хореографические феерии махать белою ногой. Новых горожан особенно поражали многоэтажность, величие и рукотворный блеск – Маяковский наилучшим образом выразил соц-заказ в словах “Сделайте нам красиво”. Колоннада и парковая геометрия всегда рассматривались бедняками как особый род господской красоты – отсюда и повсеместное увлечение гипсом, мрамором и античными образцами. Вместе с тем немудрящий потребитель любил поржать над свиньей и попеть хором, и ему никто не мог отказать в подобном удовольствии.

Таким образом, “Веселые ребята” со всем их мелодическим совершенством и вульгарным юмором были потребностью всемирно окрепшего нового класса горожан, именуемого в социологии мещанством без всяких уничижительных подтекстов. Советская власть там была совершенно сбоку припека – как справедливо, но слишком уж гневно замечали ортодоксальные марксисты. Хотели, чтоб разом было красиво, смешно, музыкально и глуповато, – принимайте работу.

Мещанская “Одиссея” родилась из спектакля утесовского мюзик-холла “Музыкальный магазин”, где действовал продавец Костя Потехин, и американский гастролер, и куча покупателей, и все в исполнении самого Утесова, что приводило к классической водевильной перепутанице. Министр кино, бывший командир дальневосточного подполья Борис Шумяцкий предложил сделать из пьесы фильм и подтянул перспективного режиссера, три года стажировавшегося в США. Так что фильм изначально был продюсерским проектом, как и положено в хорошем Голливуде.

Одной из задач момента было максимально заземлить традиционную городскую культуру – отсюда и пошли дирижирование венгерской рапсодией Листа посредством почесывания под мышками, профанация траурных церемоний и пьяный пляс в обнимку с фонарем на сцене Большого театра. Об нос Баха разбили корзину яиц, Венеру Милосскую выбросили в окно, бык, как интеллигент, шляпу надел – словом, хорошо отдохнули.

Особо искушенные злопыхатели даже углядели в нашествии скотины на званый ужин метафору воцарения нового класса – но вряд ли Александров был способен на такую тонкую сатиру. Ему б чего попроще – бык в канотье, пьяный поросенок или стрельба из арфы дудками.

Всем было легко на сердце, а кто мешал незамутненной радости, тех быстро сковырнули в ближайшие пять лет. Убили наркомпроса Бубнова, кричавшего, что фильм антисоветский. Убили председателя партконтроля Антипова, уверявшего, что фильм американский. Убили начальника Агитпропа Стецкого, считавшего, что это кич. Перебили весь РАПП, заявлявший, что за такой фильм руки вырывать надо. Убили оператора фильма Нильсена, писавшего, что он безвкусица. Посадили сценариста фильма Эрдмана, ворчавшего, что он пошлятина.

Посадили писателя Ясенского, дотошно перечислившего в “Литгазете” из каких американских фильмов Александров что надергал. Министр кино Шумяцкий ничего не имел против фильма, защищал его и продвигал, но его убили тоже. Потом накатила война, которая прошлась по благодарному зрителю катком, утюгом и чумной эпидемией. В одночасье сделав “Веселых ребят” дорогой сердцу картиной беззаботного прошлого, когда рыба заплывала в трусы, баран бегал в тигровой шкуре, а все были молодыми веселыми дураками и смеялись этой чепухе, как дети.

Именно вселенская катастрофа превратила незамысловатую смешилку в шедевр былого наива – в каком качестве она и пребывает последние 80 лет.

И нечего теперь городить ученые глупости про соцзаказ, верховный умысел и психотерапевтические функции здорового утробного смеха.

Денис ГОРЕЛОВ

«Экран и сцена»
№ 17-18 за 2023 год.