Кладбищенская инсталляция

• Сцена из спектакля “Вечеринка на кладбище”. Фото В.ЛУПОВСКОГОСпектакль Алвиса Херманиса “Вечеринка на кладбище”, копродукция Нового Рижского театра и Венского фестиваля, был показан в Москве почти следом за премьерами в Вене и Риге.
К изначально задуманному “венскому прологу” в Москве добавилось еще одно вступление. На авансцену, в самый центр полукруга из расставленных музыкальных пюпитров вышел траурный господин (Гундарс Аболиньш – исполнитель несравненной Сони из одноименного спектакля Херманиса), в строгом костюме, при галстуке и в очках, и сдержанно пояснил, что произошла “потеря в переводе”, в результате чего “Кладбищенский празд-ник” превратился в “Вечеринку на кладбище”, а спектакля с таким названием в репертуаре Нового Рижского театра нет. Не говоря уже о том, что латыши не имеют привычки устраивать на кладбище вечеринки. Напротив, ежегодным кладбищенским праздником они чтят память своих ушедших.
Эта ремарка от театра постепенно перешла в сам спектакль: за рассуждением о том, что в Австрии слово “смерть” мужского рода, а в Латвии женского, последовало увлекательно-подробное описание многонаселенного венского кладбища, по неизвестным причинам названного Центральным. Находится оно не просто далеко от центра города, но в 10 километрах от Вены, имеет площадь около двух квадратных километров и “население” в три миллиона человек. По центральным аллеям курсирует специальный автобус. Места для упокоения, однако, еще вдоволь. Одно время здесь расплодились лисы, фазаны, белки, косули и прочая живность (ибо уж очень много оставлялось угощения на могилах), так что жители окрестностей, не сумевшие удержаться от охоты, изрешетили пулями изрядное количество памятников.
Повествование о венском пристанище мертвых, о траурных кортежах и катафалках, об отрезанных у покойников головах и идее доставлять трупы на далекое кладбище пневмопочтой сопровождается подробнейшим черно-белым фоторядом. Фотограф Мартиньш Граудз сделал для этой постановки с полтысячи фотографий, которые высвечиваются на белый экран: аллеи, ограды, надгробия, памятники с отметинами выстрелов, цветы, венки, посетители, дощечки с телефонными номерами, бог весть, зачем воткнутые в землю на некоторых могилах.
Тему продолжит заполнивший сцену духовой похоронный оркестр, рассевшийся за пюпитрами. Помимо инструментов музыканты (форма одежды – концертная) выносят пакеты с разнообразной снедью – у кого чекушка с закуской, у кого кефир с хлебом, у кого термос с чаем. Траурный господин в исполнении Аболиньша, завершив свой монолог-лекцию, окажется одним из оркестрантов и дополнит их дюжину до чертовой.• Сцена из спектакля “Вечеринка на кладбище”. Фото В.ЛУПОВСКОГО
Отдав дань Австрии, рижане сосредотачиваются на родной Латвии, ради чего, собственно, и затевался спектакль, завершающий цикл “латышских историй” Херманиса. Кладбищенский праздник – давняя национальная традиция. К нему готовятся, едут издалека, пекут пироги, несут цветы, пикникуют на траве и встречаются с теми родственниками, кого не видели целый год (представить все это зримо позволяют фотографии все того же Мартиньша Граудза, по-прежнему черно-белые). Кто-то познакомится на кладбище со своим будущим мужем, а кто-то здесь впервые перекрестится. Сюда идут с воодушевлением, загодя готовя наряды. Кладбищенский празник – не только дань ушедшим, но и акт единения живущих.
Действия в спектакле нет никакого, подмостки заволакивает мемуарная интонация, не рассеивающаяся почти до финала. Истории и анекдоты цеп-ляются одна за другой. Театр сам кропотливо собирал эти сюжеты, а потом, перетасовав, осваивал и присваивал.
Вот, например, анекдот на тему латышского культа могилы. Умирает старый еврей, его напутствие сыну звучит так: “Сначала, конечно, женись на еврейке. Второй раз – на русской (почему – поймешь в постели). А в третий раз – на латышке. Как зачем? А кто будет ухаживать за твоей могилкой?!”
Байки кладбищенских музыкантов перемежаются похоронными мелодиями, исполняемыми вживую. Алвис Херманис вообще называет свою новую работу “не столько полноценным спектаклем, сколько музыкальной инсталляцией”. Некоторый разнобой в игре на духовых инструментах драматических артистов вполне объясним регулярным прикладыванием их героев к горлышку бутылки с горячительным.
Музыканты, оттрубившие в прямом и переносном смыслах, кто на двухстах, а кто и на тысяче похорон, делятся воспоминаниями: раньше звали часто, платили хорошо, а теперь все больше норовят заменить оркестр синтезатором для удешевления ритуала. “Но хоть раз в жизни должен же человек услышать живую музыку?”
Кажется, единственный раз статичная мизансцена из 13 оркестрантов, расслабленно устроившихся за пюпитрами, нарушается: зрителю повествуют о различии в воскресении католика и лютеранина. Оторвавшись от стула, рассказчик наглядно демонстрирует, как католик, призванный на Страшный суд, ворочается в могиле, переворачивается на живот, встает на колени и, ухватившись за крест, поставленный в изголовье, выпрямляется. Лютеранин же расчетливее и эргономичнее в движениях: резко сев, он тянется к кресту в изножье и, опершись на него, решительно встает. Оттого и разница в установке креста на могиле – в головах или в ногах.
За ерничаньем и богохульством, за рассказами о танго, рок-н-ролле или битловском “Yesterday”, исполняемыми над свежим захоронением (тут уж кто что любил), о траурном венке в виде автопокрышки и курсах похоронщиков, за абсурдом названий похоронных кооперативов (скажем, “Душевный покой”) слышится проникновенно-серьезное отношение латышей к своим мертвецам. Кстати, вдоволь нахохотавшись над очередной байкой, в музыкальной паузе с траурным уклоном почему-то задумываешься вовсе не о смешном и нелепом. О близких и ушедших, к кому ты все время возвращаешься в мыс-лях, с кем постоянно пытаешься посоветоваться, о могилах, на которых не был давно, и о могилах, на которых был недавно.
А тут тебе вместо байки как раз серьезное подкидывают – о временах жатвы, об “актуальном призывном возрасте 45-50” – проскочив его, говорят, есть некоторый шанс прожить еще лет 10-15. Или утверждают: “Перед смертью каждый становится верующим”.
В труппе Алвиса Херманиса явно ценится наблюдательность и памятливость. Вот выстраивается целый сюжет, в какие времена во что ставили цветы на кладбище: после войны в снарядные гильзы, позже в баночки и вазочки, но особенно изящные вазочки нередко пропадали и перекочевывали на другую могилу, где-нибудь в отдалении. Сейчас вазы не крадут, и инвентаря вдоволь, но фотообъектив Граудза все больше выхватывает букеты в обрезанных бутылках из-под Coca-Cola и банках из-под пива.
А завершают полуторачасовую “инсталляцию” фотографии, снятые на кладбищах Мексики, где зажигательно отплясывают вкруг могил, украшенных цветами и лентами, и продают на лотках фигурки наряженных скелетов и “хлеб мертвых” – кофейный пирог и сахарные черепа с именами на лбу. Фотограф позволяет себе, наконец, впустить в кадр цвет, поскольку более красочного и жизнерадостного “дня поминовения”, нежели мексиканский Dia de Muertos, не сыс-кать. Начиная с 6 вечера, каждые 30 секунд звонят в колокольчики, созывая мертвых, и так всю ночь напролет. Чтобы души не заблудились, повсюду зажигают свечи, указывая потусторонним гостям путь к дому. И лишь под утро заполонивший улицы народ расходится. Мексиканцы относятся к смерти вполне серьезно. Просто они знают – расставание не окончательно. Встречаться только доведется реже. Раз в год. В День мертвых 2 ноября.
Последние работы Херманиса – почти неизменно – это вереница эпизодов, сюжетов, импровизаций, разыгрываемых на фоне тех или иных мастерских фотографий. Сюжеты, как правило, очень смешные, но и с привкусом горечи. Реализм этих коллажей традиционно оттеняется гротеском и абсурдом.
“Вечеринка на кладбище” или, если угодно, “Кладбищенский праздник” – не столько спектакль, сколько полное нежной самоиронии, такой характерной для Алвиса Херманиса, многосоставное высказывание о человечестве вообще и о латышах в частности, остроумное и печальное. Высказывание, безусловно, художественное, но вместе с тем трудно утверждать, что театральное.
Уже совсем скоро на фестивале NET мы увидим спектакль Мюнхенского Каммершпиле в постановке Херманиса – “Поздние соседи” по рассказам Исаака Башевиса Зингера. Возможно, он окажется несколько ближе к театру, чем “Кладбищенский праздник”.

Мария ХАЛИЗЕВА
«Экран и сцена» № 20 за 2010 год.