Неумолимое время бежит, как стрелки часов на балу у Золушки, вот уже большая часть праздника-марафона, называемого Чеховским международным театральным фестивалем, позади. Если послушать разговоры публики (а аудиторию этого театрального фестиваля, без сомнения, отличают особые черты), убеждаешься, что Валерий Иванович Шадрин со своей командой сумел приманить, приохотить своего зрителя, сформировать у него определенную систему ожиданий. На скамеечках в саду “Аквариум”, на банкетках в нижнем фойе Театра имени Моссовета, попивая чай Greenfield и кофе Jardin фирм-спонсоров, идет оживленное обсуждение увиденного. Кто-то горюет об отсутствии ориентальных зрелищ. “Всегда жду японских, китайских традиционных спектаклей, жаль, что в этом году не было артистов с Тайваня, театров Но и Кабуки”, – жаловалась мне молодая женщина. Ее подруга признавалась, что ей не хватает представлений Даниэле Финци Паски. “Драмы все меньше и меньше”, – тосковал седой господин, помешивая кофе пластмассовой палочкой.

Конечно, на всех не угодишь, но следует признать, что публика Чеховского, как ни одного другого фестиваля, ждет чудес, чего-то, что перевернет душу, порадует взлетом фантазии, даст пищу для ума, глаз и души.

Июльским событием стали “Смола и перья” французской компании “Руки, ноги и голова тоже” Матюрена Болза (два года назад “Тангенс” Болза прошел с большим успехом, заняв свое место в огромной и разнообразной цирковой программе).

Поначалу на сцену выходят пять артистов, одетые в современные костюмы (кто в майке, кто в рубашке с безрукавкой). Ничто не предвещает грядущих трансформаций, которые начнутся с радикального “поведения” декорации. На первый взгляд, она представляет собой рамку-станок, над которым висит конусообразная люстра. И вдруг на головы артистов стремительно падает подвесной потолок, вот-вот он превратится в пол и расплющит персонажей, вынужденных кататься волчками, изо всех сил пытаясь увернуться от досок. С этого момента начнется борьба героев за жизнь: они взламывают доски, ставят их стоймя, делая из них мачты, наклонную плоскость (капитанский мостик) и так далее.

Спектакль строится как череда молниеносно сменяющих друг друга акробатических трюков, но ты и сам не замечаешь, как эти гимнастические игры начинают складываться в картину тонущего корабля, как “взбунтовавшиеся” доски преобразятся в утлый плот. Причем, самое удивительное состоит в том, что в этом зрелище почти нет классических цирковых номеров и антре, зато с каждой минутой ты все внимательнее следишь за психологическими нюансами отношений героев. Да-да! Оказываясь в самых немыслимых позах, эти люди находятся в постоянном общении, в котором кто-то над кем-то измывается, кто-то, наоборот, кого-то спасает, оживляет, утешает. А кто-то, наконец, находит время, чтобы побыть одному. О чем он думает, сидя на раскачивающейся доске?

Стихия моря, шторм, кораблекрушение, штиль – одна цепь импровизаций. Но не единственная. Станок, доски и тросы – образ меняющегося мира. И вместе с подвижной декорацией персонажи взмывают вверх, чтобы оказаться под люстрой-луной. Критики уже не раз описывали сцену “антиподов”, когда подошвы одного героя “приклеены” к подошвам другого (вот вам одна из расшифровок слова “смола” в названии спектакля), и оба повторяют движения друг друга. Может быть, так метафорически изображены жители двух полушарий?

Кстати о названии. Как объяснил на пресс-конференции, быть может, самый пластичный артист труппы Эрван Ха Кион Ларше: смола и перья – контраст двух полярных по составу материалов – вязкого и легкого, невесомого.

Впрочем, любые объяснения мало что прибавляют к пониманию этого спектакля.

Конечно, интересно, что импульсом к постановке стали “Люди и мыши” Джона Стейнбека (очень важная, знаковая книга для России 60-х). Возможно, Матюрена Болза привлекла тема главного героя-аутиста, губившего тех, к кому испытывал нежность. Но следы импульса сознательно теряются в представлении. Хотя… Какие-то отголоски мотивов Стейнбека при желании можно рассмотреть в этой картине, где разрушение, катастрофа все время рядом с человеком. А сам он – и виновник катастроф, и их жертва. “Смола и перья” – спектакль о хрупкости мира. Одной из лучших сцен мне показался теневой театр, в котором фигуры артистов то увеличиваются в размерах, то теряют объем, истончаются, истаивают на глазах, становясь бесплотными.

Звуковой фон: джазовые щеточки и посвистывание, игра на губной гармошке и на трубе создают верную атмосферу постоянно сменяющегося ритма. Здесь важны паузы, минуты тишины, которую в финале взорвет хаос: вспыхнет драка, раздастся треск рвущейся бумаги. Сверху спустится канат, на котором будет балансировать единственная женщина-акробатка. Да и весь спектакль полон головокружительных балансов и раскачиваний.

“Смола и перья”, показанные французскими артистами в Театриуме на Серпуховке, имели шумное и заслуженное признание. Самое главное достоинство сочинения Матюрена Болза в том, что каждый зритель увидит в нем свое. Действо рассчитано на разные уровни восприятия. Кто-то просто будет восхищаться акробатами-виртуозами, без-укоризненно чисто выполняющими самые опасные кульбиты. Это искусство демократично, оно никому ничего не навязывает.

Как определить жанр “Смолы…”? Роман Должанский предложил назвать его “акробатическим театром”.

Но дело не в том, чтобы дать определение. Глядя этот спектакль, невольно думаешь, как мало у нас “искусства для всех”.

Еще одним ярким примером такого искусства стала “Золушка” Мэтью Боурна. В зале было немало детей, и они смотрели спектакль, не отрываясь. Что и понятно, где еще они смогут увидеть такое буйство фантазии (к слову сказать, не предусмотренная знакомым сюжетом постельная сцена Золушки и ее принца-летчика сделана балетмейстером так целомудренно, что ее смело можно показывать детям до шестнадцати)!

Взрослые споры вокруг спектакля, как мне кажется, строятся на несоответствии ожиданий. “Золушка” – не балет в классическом смысле, а, скорее, “несовременный танец”. Проще сказать – мюзикл без пения, где насыщенное драматическое действие включает массу небалетных компонентов, таких, как индивидуальная походка, мимика, жестикуляция, обмен взглядами.

Мое знакомство с творчеством Боурна началось в Лондоне, где я была покорена его танцами к “Моей прекрасной леди” в постановке Тревора Нанна (Боурн получил за них почетную премию Лоренса Оливье). Изумительные сцены “скачек”, зажигательные танцы кокни во главе с папашей Дулиттлом! Это был идеальный мюзикл, изысканный и чисто английский. Боурн, как никто, умеет воскресить лондонскую толпу любого сословия и любой эпохи. И это его умение характерно для тех спектаклей, которые мы уже видели на Чеховском фестивале.

“Золушка”, возможно, наивнее “Пьесы без слов” и “Лебединого озера”, но в ней много искренности. Неслучайно и посвящение спектакля отцу режиссера, пережившему войну.

Еще до начала зрители слышат эхо взрывов, гул самолетов. Как ни странно, но они не коробят слух в соседстве с гениальной музыкой Прокофьева.

Поразительно, как подробно рисует Боурн среду обитания Золушки. Прикованный к инвалидному креслу отец (в последней сцене его будут чествовать как ветерана), пьющая мачеха (эта разнузданная женщина-вамп напомнит Королеву из “Лебединого озера”), кривляки-ломаки сестры и монструозные братья сделают мечту об избавителе особенно щемящей. Когда вся семейка отправится на бал, Золушка будет танцевать с манекеном, который оживет на наших глазах и превратится в бравого летчика. И так же незаметно вновь станет манекеном.

Если и есть что-то, что вызывает несогласие, так это странная трактовка Феи. И дело не в смене пола, пусть вместо Феи возникнет Волшебник, но этот гламурный господин в блестящем белом шелковом костюме и белом парике сродни пошловатому кабаретному конферансье, он “интонационно” выпадает из общего стиля, диссонируя с музыкальной темой Прокофьева.

И все же трудно не восхититься тем, как Мэтью Боурн наполняет каждую минуту действием, а многие сцены, особенно бал в “Cafe de Paris”, заканчивающийся бомбежкой, прощание на Паддингтонском вокзале – запомнятся надолго. Подробнее о “Золушке” – на соседней полосе.

А нам еще предстоят встречи с Национальным театром танца Мадрида и балетами любимого хореографа Начо Дуато.

Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ

«Экран и сцена» № 13 за 2011 год.