Найти ведущего для цикловой телевизионной программы – задача сродни безошибочному распределению ролей, которое, как известно, решает судьбу спектакля. Мысль доверить многосерийную авторскую программу известному режиссеру и писателю Михаилу Левитину – счастливая идея. Именно она сделала цикл “…И другие” телекомпании “АБ-ТВ продакшн” на канале “Культура” заметным событием лета (продюсер – Яков Каллер, режиссер – Елена Гудиева, креативный продюсер – Элла Митина).
Первые восемь программ посвящены писателям, режиссерам, актерам, что называется “второго ряда”, упоминаемым в связи с биографией классика-гения или просто незаслуженно забытым, знакомым только посвященным. И потому работа Михаила Левитина – важная миссия, ее цель – возродить имена замечательных художников, ярчайших индивидуальностей. Выбор Левитина неслучаен: это люди “из детства” Михаила Захаровича, оставившие глубокий след в его жизни, оказавшие влияние на его собственное мировосприятие.
Рассказывая о короткой жизни популярного в свое время журналиста Михаила Лоскутова (1906-1940), автора книги “Немного в сторону”, ведущий говорит: “он писал, ни на что не претендуя… Журналист растворен в своих героях”. Быть может, в этих словах смысл программы Левитина. Он тоже растворен в своих героях, сознательно отводя себе роль летописца. Впрочем, летописца особого свойства. И дело даже не в темпераменте Михаила Захаровича (хотя его пылкая влюбленность в каждого из портретируемых важна для атмосферы передачи). Хронометраж программы – 26 минут. Но ведущий успевает сделать свой устный рассказ маленьким спектаклем, в котором есть место для исторического пространства (здесь Левитину помогает умело подобранный изобразительный материал: хроника, кадры из фильмов, фотографии; музыка за кадром – мелодии Владимира Дашкевича и самого автора программы в обработке Андрея Семенова). Но главное, все же, “говорящая голова”, артистизм Левитина-рассказчика, отчасти фокусника, способного взять в руки предмет, шляпу, погладить подлинную реликвию (например, висящий на стуле пиджак главного режиссера московского цирка, эксцент-рика и импровизатора А.Г.Арнольда) и оживить образ человека, сделав его близким сегодняшнему зрителю.
Цикл открывает программа об Игоре Терентьеве – художнике, режиссере, поэте, “человеке, лишенном академических черт, абсолютно новом, свободном, красивом”. Режиссер Николай Петров назвал его “левейшим из левых”. Сам Терентьев именовал себя “президентом флюидов”. Эта программа – самая личная из восьми, и ведущий не скрывает, что очень рано почувствовал свое родство с режиссером: “Дочь Терентьева Татьяна Игоревна уверяет, что мы похожи, похожи наши спектакли”. Кому-то такое заявление может показаться нескромным. Но тут другое: завороженность личностью непостижимой натуры. “Терентьев был создан для жизни, у него был инстинкт жизни. Как поэта и художника его ценили Илья Зданевич и Алексей Крученых. Его богами были Маяковский и Мейерхольд. Маяковский подарил Терентьеву свою желтую кофту. Он искал свой театр и нашел его в ленинградском Доме Печати. Это было обэриутское место, где работали Хармс, Олейников, Филонов”. Там, в Доме Печати, он поставил своего “Ревизора”. Театроведы знают, как трудно восстанавливать спектакли прошлого. Левитин прекрасно реставрирует “Ревизора” Терентьева, делает его зримым, понятным.
Изумительное легкомыслие Терентьева было самоубийственным. Он играл с властью. При первом аресте чудом избежал расстрела. Но второго ареста не пережил, в 1942-м его расстреляли в Бутырках. На вопрос дочери: “Папа, что ты чувствовал перед первым, несостоявшимся расстрелом?” Терентьев ответил: “Я чувствовал ужасную легкость и невероятное любопытство”. Цитата, бьющая наповал и становящаяся последним, но необходимым мазком мастера, закончившего портрет.
Еще мальчиком в Одессе Миша Левитин видел спектакль Леонида Варпаховского “Мораль пани Дульской”. Программа, посвященная режиссеру, получилась одной из самых щемящих. И дело не только в том, что двадцать лет его жизни (лучшие годы!) прошли в лагерях и ссыл-ках. Историки театра знают, что в арес-те режиссера был повинен Мейерхольд. “ЭС” в № 12 за 2010 год публиковала интервью с дочерью Леонида Викторовича – Анной, где подробно освещен этот трагический сюжет.
Левитин, естественно, не может не сказать о предательстве Учителя. Но важным моментом для него становится благородство Ученика, который много лет спустя говорил, что все равно сделал бы все для спасения Всеволода Эмильевича.
Время ломало людей, и в первую очередь ярких, талантливых. Несмотря на присущую автору программы горячность, Левитин нигде не впадает в пафос. Думаю, прежде всего, потому, что Михаил Захарович владеет режиссерским талантом: пафос трудно совместим с увлекательностью мысли. Автору важно сделать так, чтобы зрителю было интересно.
“Весь ужас заключается в том, что люди перестали быть друг другу интересны. Большие события то ли исчезли, то ли намечаются, то ли их никогда больше не будет”. Он говорит о крупных людях, важнейших событиях.
Вот почему одной из принципиальных программ для Левитина становится передача о ГОСЕТе, об Алексее Грановском, создателе Еврейского театра в Москве. Это имя в истории заслонено трагическими судьбами Соломона Михоэлса и Вениамина Зускина. Хотя, возможно, не приди в Петроградскую еврейскую студию Грановского не принятый к Таирову молодой Михоэлс (с вердиктом, гласящим, что он никогда не станет артистом), неизвестно, как сложилась бы его жизнь, да и жизнь самого Еврейского театра. В начале программы Левитин не скрывает, что тема не умещается в 26 минут. Возможно, здесь “повинна” сама таинственная фигура Грановского, театру которого был отмерен слишком короткий век. “Театр – чудо, от которого ничего не осталось”.
Левитин вспоминает о Марке Шагале, чьи панно украшали первые спектакли Грановского и интерьер театра в Большом Чернышевском переулке. В содружестве с Шагалом, Альтманом, Рабиновичем Алексей Михайлович создавал еврейский художественный театр, где персонажи были способны летать, как герои Шагала. “Он нашел собственный еврейский ответ на давние мечтания русского театра (от Мейерхольда до Вахтангова) о возрождении итальянской комедии дель арте”, – считает историк театра В.В.Иванов. Левитин называет Грановского композитором своих спектаклей. “Новизна в том, что они шли целиком на музыке и в музыке работали артисты”.
Грановский, как уверен автор программы, увез свой театр в Европу, чтобы спасти от катастрофы. Но добился лишь того, что стал, как многие русские художники (от Шаляпина до Рахманинова), ошельмованным невозвращенцем, а труппа вернулась в Москву. И это был уже другой театр.
Одна из самых больших удач – программа о Николае Церетелли. В руках у Левитина вятская игрушка – глиняная лошадка. Многослойная метафора. Артист Таировского театра, партнер великой Алисы Коонен, увлекался народной игрушкой (был даже автором книги об игрушках в 30-х годах). Забегая вперед, скажем, что умер артист в Вятке.
Церетелли играл Солдатика в спектакле “Ящик с игрушками”. “Об артистах рассказывать трудно, – признается Левитин, – они остаются в нашей памяти как тени”.
Он был внуком Бухарского эмира, его родители – бухарский принц и грузинская княжна.
Очаровательная деталь: педагог Адашевской театральной школы – опоздавшему на урок Церетелли: “Вы что, бухарского эмира встречали?” – “Да”, – смущенно ответил ученик. Позднее, узнав о происхождении ученика, дама-педагог приносит ему глубочайшие извинения.
Это был особенный артист. Левитин сравнивает Церетелли с Виктором Гвоздицким, и эта параллель не кажется странной. Одиночество – тема обоих артистов.
Таиров пригласил Николая Михайловича в Камерный театр, и первой его ролью стала роль в спектакле “Фамира-Кифарэд” по Иннокентию Анненскому.
Таиров пригласил Николая Михайловича в Камерный театр, и первой его ролью стала роль в спектакле “Фамира-Кифарэд” по Иннокентию Анненскому.
Его жизненная роль – “знаменитый второй”, поскольку театр Таирова, по словам Левитина, – женский театр. “В нем была изнеженность, в нем был Восток. Он сознательно был игрушкой судьбы”.
Фотографии показывают прекрасное лицо восточного принца, мы видим кадры из “Аэлиты”, “Папиросницы из Моссельпрома”, фильмов, которые сделали Церетелли знаменитым. И все же ему выпала драматическая судьба. Во многом загадочная, магическая. Его время в Камерном театре завершилось внезапно. Года два он работал в Ленинграде, у Акимова, но по-настоящему акимовским артистом не стал. Николай Павлович Акимов вывез во время блокады труппу в эвакуацию. В Вятке Церетелли принесли на простынях в больницу. Врач увидела надпись на кровати, где лежал изможденный старик: “Н.М.Церетелли”. “Вы не родственник артиста?” – спросила она. – “Это я”, – ответил Николай Михайлович и умер. Неузнанный.
“Так бывает, что ты отходишь немного в сторону от основных своих увлечений. Ты любишь театр, ты что-то ставишь, что-то пишешь. Но ты не подозреваешь, что сделаешь шаг в сторону”.
Этот “шаг в сторону” – программа “…И другие” – оказался удачным. Уверена: зрители ждут продолжения.
Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ
«Экран и сцена» № 14 за 2011 год.