Вышедший в 2015 году роман Джонатана Литтелла “Благоволительницы” – это объемное повествование от первого лица, искусно или постдокументально притворяющееся свидетельством. То, о чем подробно рассказывает главный герой романа, офицер вермахта Максимилиан Ауэ (в одноименном спектакле Микиты Ильинчика в Театре на Бронной его играет Дмитрий Цурский), не подвластно документации. А если и да – невозможно смотреть на эту документацию, сделанную убийцами. Фокус рассказа от первого лица подразумевает постепенную, исподволь рождающуюся и чем дальше, тем более уверенную силу самооправдания: читатель сталкивается с участником резни и проникает в его логику, рано или поздно спохватываясь – а кто и что перед нами? Ненаказанный убийца и сотни жертв, так и не получивших право голоса? Или жертва системы, выполнявший приказы? Съехавший с катушек из-за тяжелого детства псих? Умный, чувственный и красивый офицер, любящий секс почти так же, как и убийство? Книга Литтелла устроена как водоворот, в котором механизм трансформации личности фиксируется столь подробно и пристрастно, что к финалу ты не можешь разобраться с самим собой.
Режиссер Микита Ильинчик (он еще и драматург, автор хорошей пьесы “Комната умирает”, где повседневная речь героев служит средством обнаруживать и снова закрывать тайные пустоты в жизни человека) выбрал пунктир вместо подробного погружения, но этот пунктир работает – как часть вместо целого. Его сумрачный, в меру циничный, в меру несчастный Максимилиан–Цурский становится не более важным, чем все остальные: солдат-любовник (Василиса Перелыгина делает этого мальчика, измученной походкой входящего в кафе, поистине объектом желания), официантка (Мариэтта Цигаль-Полищук), отчим (Владимир Яворский), горстка монохромных офицеров и время от времени врезающиеся в действие дети-”благоволительницы” в масках и белых хитонах. Сестра Максимилиана (Марина Орел) появляется на черно-белом экране как загробная тень кровосмесительной, но единственной его настоящей любви. За всем этим, пунктиром намеченным миром, высятся целые сюжеты – о том, как Максимилиан взял и убил свою мать и ее нового мужа, о том, как у них с сестрой родились двое мальчиков, о том, как еврейского мальчика-пианиста убили просто потому, что убийство нормально на войне. Подробности угадываются, но не живописуются, и все же в этих намеках пульсирует вкус запретной, ужасной, но увлекательной жизни.
Мерный голос Максимилиана, вялотекущая жизнь в затрапезном кафе, где привычно собираются убийцы, маньяки, проститутки, офицеры, тапер Яша у фортепиано – в таком мире легко растворяется и пульсирует зло как банальность, простительная, потому что люди склонны к тривиальному. Клаустрофобичность пространства (художник Маша Плавинская) и его намеренная замызганность, когда уют и грязь сливаются в единое общечеловеческое, тоже служат идее Ханны Арендт про банальность.
Впрочем, я не настаиваю – этот спектакль, в сущности, подчинен настроению, а не концепту. Создававшие его художники тратили силы и изобретательность на то, чтобы телесно, материально, звуково обустроить ощущение, которое в двух словах можно описать как нечто среднее между гадливостью и специфическим наслаждением. Такова интонация рассказчика в романе Джонатана Литтелла, гадкая и сладострастная одновременно. За концепт в спектакле отвечают блуждающие дети, и этот нарочитый жест – вот, мол, ожившие и вечно преследующие тебя жертвы, – кажется чересчур иллюстративным для “настроения”, в котором звуки, специфическая, как бы потухшая пластика артистов и анемичность характеров (пока мать Максимилиана не закричала истошно – казалось, что эта скорбная бесчувственность будет выдержана до конца) работают на завершенность экзотического ада.
Странное дело – “Благоволительницы” вышли очень маленьким сочинением, которое содержит в себе признаки стиля прежде всего, а не оглушающее впечатление, напрямую связанное с контекстом романа. Именно этот стиль, со вкусом к детализации места, к тому, чтобы лишить артистов выпуклости, а действие – интенсивности, подчиняет себе все и поглощает тебя как зрителя. В некотором смысле это чрезвычайно точно по отношению к роману – с его маниакальной подробностью и ввинчиванием во вселенский ужас. Но, давая стилю себя поглотить, художник как бы оказывается в сфере маньеризма. И вот тут я уже по-настоящему начала думать про роман “Благоволительницы” как про беллетристику, слишком увлекательно описывающую то, что описать нельзя.
Кристина МАТВИЕНКО
«Экран и сцена»
№ 11 за 2021 год.