В память об операторе Александре КНЯЖИНСКОМ, которому исполнилось бы 85 лет, который остался в снятых им фильмах…
ИЗБРАННАЯ ФИЛЬМОГРАФИЯ
“Город мастеров”. 1965 (режиссер Владимир Бычков)
“Я родом из детства”, 1966 (режиссер Виктор Туров)
“Ты и я”, 1971 (режиссер Лариса Шепитько)
“Осень”, 1974 (режиссер Андрей Смирнов)
“Подранки”, 1976 (режиссер Николай Губенко)
“Сталкер”, 1976 (режиссер Андрей Тарковский)
“Из жизни отдыхающих”, 1980 (режиссер Николай Губенко)
“В сорок пятом угадаю,
Там, где – боже мой! –
Будет мама молодая
И отец живой”.
Фильм Виктора Турова по сценарию Геннадия Шпаликова возвращает в весну сорок пятого. Камера Княжинского плывет между деревьями в аллеях парка. Замершая карусель. Раскачивающиеся от ветра качели. Карусель и качели – из прошлой, мирной жизни. Город в туманной дымке. Провинциальный город, из которого уже ушла война, но оставила здесь свои следы. Разрушенный храм, развалины домов, семьи, потерявшие отцов, мужей…
Камера продолжает движение, останавливается на несколько секунд и снова – движение. Остатки крепостной стены, военный госпиталь, санитарные машины, раненые, мальчишки среди руин, обломки немецкого самолета. Камера снова останавливается на несколько секунд, словно дает нам продышаться, осмыслить увиденное. И снова – движение. Теперь уже по рынку – торговля семечками, пирожками, одеждой, голубями. Казнь пленных фашистов у подножия крепостной стены…
Старик высаживает молодые деревца. Молодежь танцует под “Синий платочек”. Короткие мгновения радости. Слепой офицер и девушка в вальсе. “От вас пахнет земляникой”. – “Это мыло такое”. Смех…
Кружится в небе самолет, а внизу люди и город, пережившие войну. На экране уличного кинотеатра идет “Чапаев”. Показ неожиданно прерывается взрывом салюта. Победа…
“Я родом из детства” – черно-белый фильм середины шестидесятых. После окончания войны прошло двадцать лет. Для тех, кто ее пережил, все живо. Туров, Шпаликов, Княжинский в военные годы – совсем мальчишки. А на момент съемок им было под тридцать. Они снимали и про себя тоже. Они словно вернулись в то время и оттуда вели с нами разговор.
Когда смотришь фильм “Из жизни отдыхающих”, снятый Александром Княжинским, щемит сердце…
Возможно, потому, что на экране – поздняя крымская осень. Море серое, волнующееся, неприступное. Чайки кричат особенно тоскливо. Дождь все время. Зелень на лужайках пропитана сыростью. Мокрый асфальт набережной, мокрые мостки причала, мокрые улицы, мокрое небо. Мокрые падающие рыжие листья. Струи ливня, стекающие по стеклу.
Туман застилает все вокруг. В тумане мерцают огни причала. Из тумана выплывает катер с отдыхающими. Туман – то ли природно-погодный, то ли киношники напустили (здесь, на набережной, снимается кино). Сквозь напущенный киношниками туман не разобрать, где подлинное, а где притворство. Сумеречно, сыро, тоскливо…
В старой усадьбе разместился дом отдыха. Скучающие отдыхающие (“ни одной приличной бабенки – одни замухрышки”). Ни к чему не обязывающие отношения. Бессмысленные разговоры. Порой кажется, что персонажи друг друга не слышат. Они какие-то неустроенные. Все время что-то придумывают про себя – мы так и не узнаем, какие они на самом деле. Они и сами толком не знают, не ведают – отпуск закончится, разъедутся и вряд ли увидятся когда-нибудь. Но пока – вместе. Пока, на время, их судьбы переплелись.
Кажется, что и у внезапно случившегося курортного романа Нади и Алексея не будет продолжения. Осень – не весна, однако очень хочется тепла и доброты и близкого человека рядом.
Фильм цветной, но краски приглушенные. Полутона – в изображении, полутона – в настроении, в отношениях персонажей. В них нет яркости – ее смывают дожди. Есть нежность, грусть, ирония.
Алена ДМИТРИЕВА
И еще об Александре Княжинском.
Николай ГУБЕНКО
Саша, несмотря на внешнюю жесткость, присущую его характеру, и неприязнь к тому, что он неприемлит в жизни, был очень лирическим, нежным человеком. И это все выражалось в дружбе.
Андрей СМИРНОВ
У него был свой профессиональный вкус. У оператора он выражается конкретно. Предпочитает тот или иной свет, те или иные цвета. Княжинский не выносил красного цвета в кадре. Может, потому, что он в его сознании связан с красным знаменем… Он предпочитал холодные, голубоватые тона…
Павел ФИНН
Он был воспитан в традициях операторской независимости. Конечно, в нем было много мальчишеского. И отношение к режиссерам мальчишеское. Но вот эта независимость, образ человека, стоящего со слегка презрительным лицом за камерой, оценивающего режиссера, режиссуру и вообще достоинства того, что происходит, что снимается… Образ человека, имеющего в руках ключ к главному кинематографическому волшебству, создавался, культивировался.
Вся его повадка, вся его порой вызывающая красота поведения была декларацией человеческой независимости. И это чрезвычайно важно. Ведь мы, вся наша компания – дети несвободы, но он был человеком 60-х годов. А 60-е годы – не только политическое явление, а улично-городское явление. Улично-городская вольная жизнь. Жизнь людей “перекати-поле”. Для некоторых домом была улица, ресторан, чужая квартира, где не было взрослых. Вот это 60-е годы. На этом строилась наша жизнь. Внешне легкомысленная, а внутри – содержательная.
В кадрах Княжинского вдруг (неожиданно, мельком, прихотливо и как бы “не по правилам”) с необычайной отчетливостью проступал след времени и превращался в знак эпохи. Так фильм Ларисы Шепитько “Ты и я” – изобразительно неровный, невыдержанный, сухой и взнервленный одновременно – внезапно прорезался крупным планом Аллы Демидовой в белом берете; и план этот свидетельствовал о судьбе поколения самого Княжинского, на корню засушенного пражскими заморозками.
Так “Сталкер” (единственный авторский фильм самого Княжинского, “в одиночку” составивший его славу и обеспечивший ему место в “большой истории кино”) был снят “на предельной фактурности” и обнажил предельную же усталость всей составляющей – и окружающей – фильм натуры. Лица, прорезанные густой ржавой сеточкой ранних морщин; земля, изборожденная пыльными рытвинами и ухабами; вода, окисленная ржой донных железяк и сама намывающая себе отмели; и материя самого фильма – Время, нехотя плетущееся вслед за героями и норовящее остановить их, впечатать в зыбкую неподвижность кадра.
Вера ИВАНОВА
Тот, кто видел “Подранки”, уже навсегда знает, как и чем жили в детских домах дети, родители которых погибли на фронте. И знает, что это – правда. Конечно же, и детские дома бывали другими, и дети, и судьбы. Все равно – правда. И она не требует доказательства хроникальностью, потому что самоочевидна. Губенко рассказал о себе. И Княжинский снял от себя.
Стайка ребят носится по улицам и подворотням южного города Одессы. Это не беготня-гулянье, а поиски добычи – нестерпимо хочется есть. Каждый закоулок, каждая тень – прибежище, укрытие; ярко освещенный солнцем участок нужно скорее пробежать, чтобы не увидели и не схватили за шиворот. Свет и тень в кадре именно так и воспринимаются.
Круглобедрая красотка Фрося, как будто списанная из одесских рассказов, вызывает интерес вполне определенный, даже не столько она, сколько ее курица: сумеют или не сумеют ребята эту курицу украсть. Оператор просто вылепил всю ситуацию – и светово, и ритмически.
Подробно разрабатывается авторами сцена обеда у приемных родителей Алеши. Она уже стала знаменитой – той капелькой-добавкой, которую попросил мальчик и плеснула ему в тарелку мамаша. Невозможно, чтобы эту “капельку” кто-нибудь когда-нибудь забыл.
В конце концов, Алеша попадает в детдом. “И не детдомовский быт послевоенного времени выступает на первый план, а нерукотворная красота природы и рукотворная красота старого поместья. Наперекор бедам, которые судьба послала полной, недетской мерой, Алешина душа тянется к этой красоте, сама того не ведая, испытывает ее целительную и созидающую силу. И поэтому все здесь накладывается на поэзию извечного: на поэзию старых оконных рам, повидавших на своем веку много косых дождей и метелей; усадебного парка, низкой травы в стоячей воде…
И как производное от поэзии такого рода – в кадре то букетик полевых цветов, то кусок расчищенной фрески, то…
…Для автора-героя насущна только та память, которая, говоря его же словами, удерживает ощущение доброты и тепла, которая сохраняет, пропуская все остальное, – и долгие зимы, и долгие лета – лишь чудо весеннего зарождения души”.
Некоторых пугала живописность изображения. Казалось, авторы подошли к черте, за которой красота будет уже кощунством по отношению к материалу. На самом деле никакой черты не было, потому что была настоящая, творческая, плодотворная раскованность, которая приходит, когда художник сроднится с материалом и словно чувствует, как он хочет быть изложенным.
…Не было задумано, но так случилось, что Княжинский снимал с Андреем Тарковским “Сталкера”. Перед оператором стояла труднейшая задача. В фильме, в котором не происходит никаких внешних событий ни в жизни героев, ни в природе, – изображение должно было “высказаться” столь же определенно, как герои. Так он и снял. “Сталкер” – еще один пример чуткости оператора к общему замыслу произведения.
Марина ДРОЗДОВА
Один из создателей “оттепельной” изобразительной стилистики, Александр Княжинский, тем не менее, вошел в новое время прежде всего как оператор “Сталкера”. Планы и ракурсы легендарного фильма были растиражированы многочисленными эпигонами, представителями т.н. “посттарковского” направления молодого кино середины 80-х. Сам же Александр Княжинский более не возвращался к тому стилю изображения, которое стало опознавательным знаком киноавторства.
Павел ФИНН
Кажется, невозможно проследить или даже угадать родство между интонацией кадров, созданных Княжинским в разные годы и для разных режиссеров. В “Осени” изображение было по-мужски сдержанным, в “Я родом из детства” – воздушно-лирическим, в “Подранках” и “Из жизни отдыхающих” – сумеречно-сентиментальным, а в “Закате” – агрессивно-красочным, едва ли не крикливым.
Александр КНЯЖИНСКИЙ (из лекции во ВГИКе)
Самое замечательное, что вы можете сделать, это быть идеально конкретными. Простота – ваше спасение. Я бы взял не кружевную скатерть, а просто стол, помазал вазелином и даже вазу не ставил, а положил бы три яблока на блестящий стол, поставил бы одно блюдце, яблоки побрызгал бы водой… Все это отражалось бы в поверхности стола. Вот уже законченная композиция. Простота должна быть, идеальная простота – это уже красиво…
Александр КНЯЖИНСКИЙ (из дневника)
Кино – искусство пластики, то есть формы. Но формы единственно возможной на экране. Любое отличное содержание гибнет в кино без формы. Это пантомима, где порой и слов-то не нужно. Кино и может быть немым, разве что с музыкой и шумами. Убежден, что любой общий план может сказать больше, чем крупный с массой слов. Не текст является главным в кино. Главное – ощущение, мизансцена.
Алена ДМИТРИЕВА
«Экран и сцена»
№ 3 за 2021 год.