Естество-испытательство

Фото А.БРЮХАНОВОЙ
Фото А.БРЮХАНОВОЙ

Удивительно, что Андрий Жолдак только сейчас взялся ставить пат-риарха натурализма Эмиля Золя – на Новой сцене Александринского театра: это, конечно, его автор. Физиологически прорисованное существование человека, зависимость от “основного инстинкта”, смакование патологических подробностей, но при этом – опора на мелодраматические ситуации, стремление к “вертикали” и дыхание большой трагедии (еще Эйзенштейн чувствовал у Золя силы возмездия, витающие над преступными героями, как в древних драмах). То, что свойственно писателю-”естествоиспытателю”, легко отыщется в сценическом мире Жолдака. Почему же при таких исходных данных постановку “Нана” не назвать бесспорной удачей режиссера? При всей экспрессивности актерской игры спектакль кажется – в драматическом отношении – довольно статичным. Да, “Нана” выпускалась сложно: Жолдак начинал репетировать вживую, но весной из-за коронавируса вынужден был остановить работу и вернуться домой, в Германию, до премьеры он доводил спектакль дистанционно. Но все ли этим объясняется?

Конечно, “Нана” сделана мастерски, режиссерская технология впечатляет. Можно долго разбирать, как выстраивается сценический нарратив, с какой легкостью Жолдак плывет по тексту, пролистывая целые страницы. “Глава 7. Главы 1, 2, 3, 4, 5 и 6 пропущены и рассказаны не будут. Одним из любимых удовольствий Нана было гладить себя и раздеваться…” – начинает спектакль один из александринских корифеев Семен Сытник. Пока он только чтец, сидит на периферии игрового пространства перед пюпитром и голосом всеведущего рассказчика сопровождает нас по сюжету. Голосом, облагораживающим все действие, – где еще отыщешь сегодня такие голоса (ах, эта традиция “старинного многоярусного театра”). Через какое-то время актер появится на сцене как старый граф Мюффа; среди героев есть и молодой граф Мюффа в исполнении Степана Балакшина. Несколько чтецов сменяют друг друга, и, что характерно, все они – актеры, играющие любовников заглавной героини. Это заведомо ставит ее в ситуацию жертвы: бразды действия отданы мужчинам, в их руках “сценарий жизни”. Чтецы произносят не только прозаические фрагменты-связки, но подчас и реплики персонажей, в том числе женских, что создает зазор между мизансценой и звучащим словом, иногда работая на образ, как в случае с Атлаской, проституткой-лесбиянкой, вожделеющей Нана. Атласка и так выразительно сыграна Полиной Тепляковой (проявив ее внутреннюю жестковатость и угловатость, Жолдак открыл нам великолепную характерную актрису), а вкупе с мужской озвучкой героиня получилась необыкновенно рельефной.

Можно подробно идти по персонажам. Скажем, какую роль выстроил Жолдак для того же Сытника! Граф Мюффа – богатый породистый старик, готовый все положить к ногам юной проститутки, через видимость обладания ею он удовлетворяет больше свои психологические потребности, и, возможно, он единственный здесь любит Нана, видя ее непроявленную душу, а не просто жадное до удовольствий тельце. Хорошая получилась парочка братцев Жоржа и Филиппа (Иван Ефремов и Виктор Шуралев соответственно). Ефремов играет несовершеннолетнего юнца, привязавшегося к Нана, которая и сама выглядит подростком (но на фоне Жоржа очевидно, что в ее юном теле живет взрослая женщина). Шуралев играет старшего брата, красавца-усача, который явился вразумить скверную женщину, но сам попал в ее тенета. Правда, герои второго плана и эпизодов не образуют “оркестр”, возникает ощущение, что каждый сам по себе, и все же каждая по отдельности роли вылеплены искусно. Вопросы остаются к главной героине.

Кто бы спорил, Анне Блиновой – Нана тут тяжелее всех, она буквально весь вечер на арене. Актриса воплощает выданный ей рисунок роли героически. Но какой Нана появляется на сцене – капризным подростком с противным голоском, – такой, по сути, и остается до финала. Начинается спектакль со сцены аукциона, на который молодой Мюффа приводит Нана, и ей нравится картина с оленем, пораженным стрелой. Разумеется, тут же раздается барочное пение, у Жолдака маркирующее поэзию и красоту. Такого же монстрика, осознавшего свою сексуальную власть и манипулирующего мужчинами (а они одаривают Нана подарками, содержат в роскошном особняке), мы будем видеть и дальше. Впрочем, из весьма условной Франции XIX века Жолдак перебрасывает действие в современную Россию, в район многоэтажек, где Нана сожительствует с Фонтаном – это прозвище героя Игоря Мосюка, точно играющего тот мужской тип, что в народе зовется “быдло”. Героиня мазохистски сносит унижения Фонтана и даже готова идти работать (понятное дело, как), когда у них кончаются деньги.

Ясно, что Нана – архетип, не привязанный к конкретной эпохе. Но выразительные средства, которыми в этом спектакле располагает актриса, ограничены, и героиня получается однообразной. Ясно и то, что не столько из-за материальных ценностей Нана отдает свое тело другим, спектакль акцентирует тему сексуальной одержимости. В интервью Жолдак сказал, что в период репетиций этого спектакля он посмотрел наконец “Нимфоманку”, а также “Дом, который построил Джек” Ларса фон Триера. И решил вести в “Нана” диалог с этими фильмами.

Говоря о “Нана”, не избежать и сравнений с “Мадам Бовари”, поставленной Жолдаком несколько лет назад в “Русской антрепризе имени А.Миронова”. “Раздвоенная” Эмма Бовари – в исполнении Елены Калининой и Полины Толстун – тоже была раздираема страстями, но при всей зашкаливающей чувственности спектакля там все не сводилось к сексу. В неприкаянной героине чувствовалось томление по инобытию, а страсть эта, данная богами “болезнь”, раскрывалась постепенно. Кстати, другое интервью Жолдака (к премьере как раз “Мадам Бовари”) называлось “Путь к тайнам мира лежит через женщин и детей”, и в “Нана” он будто решил объединить в героине эти две ипостаси: она и женщина, и почти ребенок.

Но что за тайны открываются нам через нее? Это мелкотравчатое существо, сразу и навсегда одномерно порочное. Нана вроде бы заведомо не должна вызывать в зале эротического напряжения, ее бесстыдные позы и жесты нарочито омерзительны и отталкивающи; хотя при этом ее по сюжету вожделеют все: облагороженные сединами и те, у кого молоко на губах не обсохло. Кажется, что, ощущая одномерность Нана, режиссер хотел создать ей “объем” искусственно, пользуясь излюбленными рецептами. Героине дана двойница, ее служанка Зоя – графично стильная и убедительная работа Елены Вожакиной. На вид Зоя – суховатая дева в черном, не допускающая для себя того, что вытворяет ее госпожа, на самом же деле служанку одолевают те же демоны. Здесь звучит классическая музыка, привычный набор “орган – барокко – Бах”, обозначающий духовный взлет (интересно, подобная музыка в театре когда-нибудь освободится от такой функции?). Здесь возникают и свойственные Жолдаку религиозные атрибуты (в его постановках появляются то икона, то распятие, то целая домашняя часовня, как в румынском “Росмерсхольме”), и довольно поверхностные символы вроде картины с раненым оленем.

Фото А.БРЮХАНОВОЙ
Фото А.БРЮХАНОВОЙ

Кажется довольно нелепым, когда в Нана вдруг просыпается чувство, что, говоря словами канона, живот ее аду приближися: на видео возникают классические изображения преисподней (привет “Дому, который построил Джек”), и героиня будто бы задумывается о жизни вечной. Но нет в самой Нана оснований, чтобы эта устремленность за грань земного выглядела подлинной (а пародии Жолдак явно не подразумевал). Не исключено, что здесь должен был сработать бэкграунд Блиновой, которая очень убедительна в ролях с духовным стержнем, можно вспомнить и Соню Мармеладову у Аттилы Виднянского (чтение притчи о Воскресении Лазаря – из лучшего, что есть в том спектакле), и Ксению Петербургскую у Валерия Фокина. Наверняка Жолдак стремился к эффекту триеровской “Нимфоманки”, где отвязная порнографическая драма оборачивается мирак-лем о раскаявшейся блуднице, но в “Нана” все выходы к религии выглядят вымученно. А потом, так ли уж грешна Нана – глупышка, жертва и дитя слепого инстинкта, – чтобы можно было всерьез поднимать такие темы. Все же это не триеровский Джек-маньяк, построивший дом из тел убитых, и не героиня Шарлотты Генсбур, вот уж кто может воплотить на экране сатанинское начало.

С темой надвигающегося ада связан в спектакле любопытный образ фольклорной бабушки, сыгранной молодой актрисой Василисой Алексеевой. Странная бабка возникает на сценическом пути Нана, когда та очутилась как бы “в сумрачном лесу” (соответствующая проекция на экране). То ли обычная старушка, собирающая бутылки, то ли ворожея, которая может обернуться вокруг своей оси и попробовать вызвать Чудо-Юдо. Она заставляет Нана против воли отплясывать народный танец, и они вместе поют частушки, карнавально обыгрывающие актуальную для Золя тему “естества”. Постепенно понимаешь, что эта бабка – сказочный русский Вергилий, сопровождающий Нана к финалу.

В спектакле немало увлекательного и остроумного. Хороши ли актерские работы? – безусловно. Стильно? – да, хотя у Жолдака – бывало и гораздо эффектнее. Сценография и видео Даниэля Жолдака, по-моему, здесь невыразительны и функциональны, а уж похвалить художника по костюмам Симона Мачабели может только тот, кто мало знаком с творчеством режиссера и не имеет контекста для сравнения (с той же Татьяной Парфеновой, художником по костюмам в “Мадам Бовари”). Но главный вопрос к Нана: если про нее все понятно в первых сценах, зачем смотреть на нее три часа?

Евгений АВРАМЕНКО

«Экран и сцена»
№ 24 за 2020 год.