![](https://screenstage.ru/wp-scrcontent/uploads/2020/05/11-1_9.jpg)
История Московского Художественного театра, первой труппы, которая разработала свою этическую систему жизни в искусстве и с подчеркнутым вниманием относилась к культурному уровню сотрудников, породила и особый тип литературного наследия. Мемуары, письма, дневники – не творческих, а административных работников театра. Произошло это не без влияния Михаила Булгакова, благодаря “Театральному роману” которого в нашу память намертво врезались образы служащих Независимого театра – Поликсены Торопецкой, администратора Фили или Августы Менажраки. Созданные им персонажи получились столь яркими, что спровоцировали у последующих поколений повышенный интерес к прототипам. С другой стороны, сами эти люди, очерченные легким пером Булгакова, были немало литературно одарены, а их вклад в жизнь МХАТа оказался куда значительнее исполнения рутинных служебных обязанностей.
И сегодня драгоценна книга Федора Михальского, “администратора Фили”, увидевшая свет в конце 1960-х годов, – “Дни и люди Художественного театра”. Где еще можно прочесть уникальные подробности жизни МХАТа, в частности, детальные описания помещений здания в Камергерском переулке? Настоящий бестселлер – двухтомник писем Ольги Бокшанской, “Поликсены Торопецкой”, своему боссу Владимиру Ивановичу Немировичу-Данченко. В этот же ряд встает и новая книга – “Художественный театр. После революции. Дневники и записи. Федор Михальский. 1920–1924. Алексей Гаврилов. 1927–1932” (М.: АРТ, 2019), подготовленная Музеем МХАТ и Государственным институтом искусствознания (фрагменты были опубликованы в “ЭС” – №№ 6 и 7, 2020).
С Федором Михальским понятно, а кто такой Алексей Гаврилов? Это милиционер, дежуривший на спектаклях МХАТа в конце 1920-х годов. Его дневники охватывают пять сезонов, причем только два из них Гаврилов провел в театре в качестве сотрудника. Дальше его перевели на другой объект, и Гаврилов стал бывать во МХАТе уже как зритель, лишь изредка заходя туда со служебного входа. За два сезона милиционер успел превратиться в “человека Художественного театра” в высшем значении этого понятия. О том, что это значило – быть человеком Художественного театра, в предисловии к изданию рассуждает Алексей Бартошевич.
![Федор Михальский](https://screenstage.ru/wp-scrcontent/uploads/2020/05/11-2_9.jpg)
Два голоса авторов дневников, звучащие в книге, очень разные. Записи Михальского лапидарны, скорее это пометки для себя. Устроившись во МХАТ инспектором, в 1922 году он получил должность личного секретаря Немировича-Данченко – не без протекции Ольги Бокшанской, которая, уезжая с театром на длительные зарубежные гастроли, попросила Владимира Ивановича “взять к себе на этот год Федичку”. С этого момента Михальский смотрит на все через призму восприятия своего шефа: записывает высказывания Немировича-Данченко, дела, которые тому приходится решать, мелкие бытовые события, с ним связанные. Его скупые записи, безусловно, важны для историков МХАТа. Они уточняют важнейшие процессы, которые в те годы переживал театр: и ход его реорганизации, и непростую тему отношений МХАТа с новой властью. (Последний сюжет включает в себя и серьезные, и довольно анекдотические эпизоды – скажем, когда Станиславского грозились лишить звания народного артиста из-за публикаций, появившихся в американской прессе, но Немирович быстро все уладил.)
Из-за своего телеграфного лаконизма заметки Михальского, как правило, нуждаются в расшифровке, а потому комментарии к этому разделу книги по объему существенно перевешивают размеры дневников. Наиболее показательный пример стиля Федора Николаевича – запись от 21 мая 1922 года: “Сегодня в 7 ч. 5 м. вечера приехали: Качалов В.И., Литовцева Н.Н. с сыном, Книппер О.Л., Александров Н.Г., Бакшеев”. За сухими строчками, как сказано в комментарии, скрывается долгожданное событие – возвращение в Москву Качаловской группы, “проскитавшейся вдали от родной земли и сцены почти три года”.
Второй голос – милиционера Гаврилова – совершенно иной: он мягче, непосредственнее, эмоциональнее. Это уже не скоропись делового человека, а слегка захлебывающийся монолог неофита: он пребывает в начальной фазе любви, а потому хочет отразить все, что связано с объектом страсти – МХАТом. В театре милиционеру важны любые нюансы: от деталей актерской игры до опечаток в наборе пьесы “Унтиловск”, от медной дощечки на кассе, оставшейся с прошлого века, до случившихся на спектаклях накладок. Уровень культуры и глубина погружения Гаврилова-зрителя трогают: один только спектакль “Дни Турбиных” он смотрел более ста пятидесяти раз и по памяти записал текст пьесы Булгакова, которая тогда еще не была издана.
Но, пожалуй, даже больше таланта зрителя в дневниках милиционера впечатляет его дар бытописателя. В зрительный зал Гаврилов всматривается едва ли не с таким же интересом, как в то, что происходит на сцене. Во многом это интерес профессиональный: Гаврилов следит за порядком, а потому описывает случающиеся на спектаклях происшествия. Но не только их. Его внимательный глаз отмечает парочки, целующиеся в полумраке фойе; детей, которых родители привели на вечерний спектакль, но вынуждены были оставить “в конторе”; кавалеров, помогающих переодеть боты плачущим дамам – намокшая под снегом обувь за время спектакля высохла и съежилась, так что иногда даже приходится разрезать голенище ножом.
![Алексей Гаврилов](https://screenstage.ru/wp-scrcontent/uploads/2020/05/11-3_9.jpg)
Если же Гаврилов фиксирует выходки на спектаклях, то делает это так, будто он предварительно узнал всю биографию очередного хулигана. Зрители для него всегда персонифицированы. Вот только один фрагмент: “В антракте между 3-й и 4-й картиной один гражданин с бельэтажа закричал на весь театр: “Граждане, минуту внимания; мы пришли в Художественный театр; здесь та особенность, что актеры не играют, а переживают; а вы своим шумом и разговорами во время действия мешаете впечатлению”. Раздались аплодисменты публики. Оказалось, что говорил старик лет за 60, седой, в валенках, темной рубашке, транспортник из Львова, проездом в Москве, большой любитель театра; он помнит дисциплинированность и культурность прежней публики Художественного театра, когда после звонков еще до поднятия занавеса уже прекращались все разговоры и шорканье, и был возмущен бесцеремонностью теперешней публики; поэтому и счел нужным обратиться с приглашением к порядку”.
Особые дневники диктуют и особые комментарии. Во вступительной статье Екатерины Шингаревой и Марии Львовой о Федоре Михальском, в статье Марфы Бубновой об Алексее Гаврилове (написанной также при участии Марии Львовой) подробно рассказан жизненный путь авторов дневников, воссоздан их психологический портрет. Сдержано и деликатно обозначена их жизненная драма, типичная для человека театра. Это драма ненужности: она постигла и Федора Михальского, которого в конце 1940-х на посту заместителя директора сменили управленцы нового типа, и Алексея Гаврилова, через два сезона утратившего свое место № 1 в третьем ряду амфитеатра и переброшенного на другой объект.
Биографические тексты, как и комментарии Марии Львовой к дневникам, конкретны, информативны, объемны. Одновременно в них сквозит глубокая нежность к героям – почти нигде не подчеркнутая, но безошибочно ощущаемая. Именно читая сопроводительные тексты, понимаешь, что при всей театроведческой ценности главное измерение книги “Художественный театр. После революции” – все же не профессиональное, а человеческое. Неслучайно в комментариях в какой-то момент возникает фигура актера Лагранжа по прозвищу Регистр – летописца труппы Мольера, одного из важнейших персонажей пьесы Михаила Булгакова “Кабала святош”. И Михальский, и Гаврилов были Регистрами МХАТа. У этого театра вообще было немало Регистров. И, как оказалось, для того чтобы стать летописцем великой труппы, вовсе не обязательно обладать творческой профессией. Можно быть просто дежурным милиционером.
Александра МАШУКОВА
«Экран и сцена»
№ 9 за 2020 год.