Немецкий режиссер Андреас Мерц-Райков хорошо известен театральной России. Он ставил во многих российских городах, его постановки неоднократно участвовали в отечественных фестивалях, включая “Золотую Маску”. Спектакль “Сказки Венского леса” Эдёна фон Хорвата, который режиссер выпустил год назад в Новокузнецком драмтеатре в соавторстве со своей женой Екатериной Райковой-Мерц, вошел в программу VI Межрегионального фестиваля-конкурса “Ново-Сибирский транзит”, теперь уже официально перенесенного на весну 2021 года.
– Андреас, в России вы работали над драматургией Шекспира, Брехта, Уильямса. И вдруг – малоизвестный здесь автор, чьи пьесы лишь изредка ставят в Москве и Петербурге. Захотелось открыть Сибири австрийского классика?
– Меня самого удивляет, почему Хорвата почти не знают не только в России, но вообще за пределами немецкоязычных стран. Он начинал в одно время с Брехтом, в 1920-30-е годы прошлого века, и до сих пор популярен в Германии и Австрии. Этот драматург – один из самых известных авторов, писавших в традиции немецкого театра фольксштюк (на темы народной жизни), он гениально сочетал комическое и трагическое. Эта традиция, особенно распространенная на юге Германии и в Австрии, восходит к комедии дель арте, но еще до Хорвата многие авторы добавили в нее внятный политический акцент. Мне кажется, потребность в таких произведениях – сатирических откликах на злобу дня – не ушла, они вновь становятся все более актуальными.
Хорват глумился над набиравшим популярность национал-социализмом. Например, в пьесе “Сладек, солдат черной армии” он ядовито показывает рейхсвер, секретные немецкие войска. После Первой мировой войны, согласно условиям Версальского договора, Германии было запрещено иметь большую регулярную армию, ее численность стали потихоньку увеличивать при нацистах. В пьесе “Итальянская ночь” представлена карнавальная вечеринка партии национал-социалистов. Чтобы знать подробности из жизни этих людей, Хорвату нужно было тесно с ними соприкасаться. Скорее всего, он был знаком с “коричневыми”, выпивал с ними, наблюдал. А потом предъявлял их нравы в своих пьесах. За что вскоре и поплатился – его книги нацисты сожгли сразу после прихода к власти, а самому ему пришлось бежать с первой волной эмиграции – сначала в Вену, потом в Париж. Погиб он в 1938 году, совершенно нелепо – от рухнувшей на него во время грозы тяжелой ветки дерева. Произошло это, когда он шел по Елисейским полям после просмотра первых мультфильмов о Микки-Маусе. Такое вот соединение комического и трагического в финале жизни.
– “Сказки Венского леса” переведены на русский язык, но вы решили создать свой вариант текста – почему?
– Тот перевод нам показался архаичным и не соответствующим духу времени, хотя сама пьеса нисколько не исчерпала себя. Хорват написал ее в 1931 году, задолго до аншлюса, она рассказывает о простых австрийцах, живущих между двумя мировыми войнами. Представьте себе Австрию после Первой мировой войны. Империя развалилась, привычный уклад рухнул, нарастает неудовлетворенность, постепенно оборачивающаяся насилием. Жизнь теряет смысл, люди склонны искать виноватых. Начинается все на межличностном уровне, между членами семьи, потом агрессия накапливается и постепенно обретает политический масштаб. Причем герои абсолютно уверены, что сами-то они – милые и добрые, это жизнь вокруг несправедлива и не дает им реализоваться в полной мере.
– Знакомая картина.
– К сожалению, да – этот сюжет в мире еще долго будет повторяться. Скажем, один из персонажей пьесы проклинает дочь, отказавшуюся выйти замуж согласно его воле. И окончательно от нее отрекается, узнав, что она танцует в борделе. Но откуда ему становится это известно? Да он сам завсегдатай этого борделя! И живет по двойным стандартам – от других требует того, чего нисколько не придерживается.
Сегодня мы видим то же самое – люди не удовлетворены своей жизнью и всё так же ищут виноватых: в беженцах, в иноверцах, в тех, кто богаче и успешнее. И очень хочется, чтобы кто-то дал тебе надежду, решил твои проблемы, выгнал “чужих”. Отсюда во всем мире новый всплеск популярности ультраправых националистических партий. Хорват прекрасно демонстрирует предпосылки возникновения таких настроений, он своими глазами видел, как это прорастает. Мне было чрезвычайно интересно вместе с актерами это исследовать, разбираться, как человеком овладевает ненависть. Или, иными словами, как в нем пробиваются ростки фашизма. Что есть фашизм? Это, прежде всего, нетерпимость к “иным”.
– А каковы предпосылки для появления диктатуры? Почему люди испытывают потребность в “сильной руке”, отказываясь тем самым от свободы?
– Это часто обусловлено историческим опытом. В Германии большая часть населения была лояльна к кайзеру и вовсе не стремилась к демократии. К тому же первые попытки демократических реформ в молодой Веймарской республике совпали с мировым экономическим кризисом, и в сознании народа это оказалось взаимосвязано. Параллельно в стране нарастало противостояние между коммунистами и национал-социалистами. Так что у демократии, еще не успевшей набрать значительное число сторонников, в тот момент просто не было шансов. К тому же немцы, наслышанные о пролетарской диктатуре в Советском Союзе, так боялись коммунистов, что бросились в другую крайность.
Когда государство не имеет положительного демократического опыта, оно начинает искать иные, более радикальные пути. Я не жил в России в 1990-е годы, но, насколько понимаю, то время было здесь не самым легким. Поэтому если для немцев конец 1980-х – начало 1990-х – крушение Берлинской стены и объединение страны, то для россиян это – обманутые надежды, обнищание, развал державы. И отсюда – недоверие к демократии. Еще нужно вспомнить, что Германию принудили к реформам. К демократизации она стараниями стран-победительниц после Второй мировой войны пришла через денацификацию, демилитаризацию и деиндустриализацию (когда полностью вывозили оборудование заводов, лишали страну индустриальной силы, чтобы она не могла создавать новое оружие). Западной части страны повезло больше – через План Маршалла американцы инвестировали в ее развитие огромные деньги. Поэтому через 75 лет Германия, несмотря на некоторые внутренние проблемы, – успешная демократическая страна.
– Германия развита и в культурном отношении, в ней один из самых сильных театров в мире. Что вас, режиссера из знаменитого берлинского театра “Фольксбюне”, забросило в Россию и возвращает сюда вновь и вновь?
– Знаете, от чего меня освободила работа в России? Одно время рецензии на все мои постановки в Германии начинались со слов, что я бывший ассистент Франка Касторфа – ко мне там относились только так. И когда лет десять назад благодаря Гете-институту я попал сначала в Украину, потом в Казахстан, а затем в Россию, то был счастлив, что меня начали воспринимать как личность, независимую от моего прежнего опыта. Хотя он мне дорог, я его не отрицаю и очень благодарен, что мне довелось поработать с Касторфом – многому у него научился.
Начинал я в театре Мюнхена, где все было окружено ореолом святости, актерам там просто поклонялись – не дай бог монтировщик заговорит с артистом, когда тот идет на сцену, это же святотатство! Вот только спектакли почему-то оставляли желать лучшего. А когда я впервые попал на репетицию Франка Касторфа и увидел, как он велел актеру заплакать и тот послушно выполнил распоряжение режиссера, подумал: “Боже, чем я занимался три года – все так просто, без внутренних мучений, а эффект тот же, и даже лучше”. Во время спектакля в театре “Фольксбюне” я мог за кулисами шутить с актерами, потом они уходили на сцену, возвращались – и мы спокойно продолжали общение. Я получил там важнейший опыт, заключавшийся в понимании, что театр – это театр, а не храм, это место, где играют. Главное – театр должен происходить на сцене, здесь и сейчас, в компании со зрителями, а не в твоей голове.
– И все же вы ушли от Касторфа.
– Наступает момент, когда ученику необходимо уйти от учителя – искать свой путь. Иначе он навсегда останется подмастерьем. При всем уважении к Касторфу – это не мой тип театра. Он никогда не ставит отдельную пьесу – использует ее лишь как платформу для своего исследования. Скажем, в гетевском “Фаусте”, которого в Германии знает каждый, Касторфу были абсолютно безразличны причинно-следственные связи этого произведения, ему наплевать на сюжет. Зато ему важны темы колониализма, империализма, история Фауста у него перемежается алжирской войной. Но он заряжает это такой сильной энергией, что зритель, выходя из зала, может не вспомнить сюжетные линии, зато с восторгом расскажет, какие мощные ассоциации в нем пробудил спектакль. Режиссера Франка Касторфа волнует макромир: мировая история, геополитика, философские идеи. А меня больше интересует, что происходит с каждым конкретным человеком – актером, его персонажем, которого каждый артист наделяет своими индивидуальными красками, со зрителем в зале, реагирующим на персонажа и действие. Мне неинтересен сказочный театр, где люди делятся на добрых и злых, не верю, что в мире возможно такое разделение. Стремлюсь, как Брехт, показать разные точки зрения.
Беседовала Елена КОНОВАЛОВА
«Экран и сцена»
№ 8 за 2020 год.