Приезд спектакля «Мать» (Moeder) компании Peeping Tom на Театральную олимпиаду в Петербург, конечно, большая радость. «Столица русского балета», Петербург не слишком интересуется современным танцем, а бельгийцев и вовсе встречает редко. Между тем, расположенная в самом сердце Европы, Бельгия находится в эпицентре театрального движения, а современный танец имеет там свою длительную и богатую историю. Основатели Peeping Tom, Франк Шартье и Габриэла Карризо, работали с ведущими режиссерами и хореографами последних тридцати лет. В их биографических справках вы найдете имена Мориса Бежара и Анжелена Прельжокажа, Алана Плателя и Яна Лауэрса. В проектах компании Лауэрса, Needcompany, Габриэла Карризо и Франк Шартье и встретились.
Спектакль «Мать» явно наследует их общему учителю – высококлассная хореография, драматические сцены и музыкальные номера сосуществуют здесь в конфликтном единстве. Но если в работах Лауэрса еще присутствует нарратив, то у Габриэлы Карризо он вымывается полностью. Ассоциативный монтаж мизансцен заставляет блуждать в лабиринтах причудливо перемешанных метафор. Визионерская природа спектакля, его непредсказуемая, порой шокирующая образность отсылают к эстетике сюрреализма. В зарубежной прессе то и дело используется прилагательное «uncanny», что значит сверхъестественный, таинственный, загадочный, поразительный, жуткий. На этих качелях между «жутким» и «загадочным» и балансируют перформеры. Карризо исследует коллективное бессознательное, выпуская на сцену сокровенные, «семейные» страхи. Пространство ее театральной вселенной – гибрид из старомодных интерьеров, как будто уже ушедших в коллективную память. Обшарпанная прихожая старой квартиры врастает в видавший виды музейный закут, в котором романтические пейзажи соседствуют с рисунком, изображающим сердце, и возрожденческим образом, по-видимому, Девы Марии. Этот «family museum» охраняет пожилой фриковатый Отец, Сын присматривает за содержимым, открывая и закрывая его для случайных посетителей, а Мать хранится в нем как особо ценный экспонат. В музее расположилась такая же обшарпанная студия звукозаписи, ее участники действительно исполняют музыку или озвучивают происходящее на авансцене. Она отделена стеклом от белых, выложенных широкими плитами, стен, мучительно напоминающих интерьеры петербургского ТЮЗа или петербургского же крематория. В этих пространствах обитают фантомы памяти, разыгрываются социальные роли, проживаются личные триггеры артистов и режиссера (как пишут на сайте кампании), – в общем, плетется причудливая ткань этого спектакля.
Метаморфозы ролей и образов – пожалуй, самый завораживающий сюжет «Матери». Вот, одна из героинь только успевает войти в этот забытый богом «семейный музей», как она уже Подруга, потом Невеста – и, не успевая моргнуть, Мать. «Девочка», – умиленно шепчет пожилая женщина, кладя руку ей на живот. Через несколько мгновений молодые родители, надев дурацкие колпачки, уже празднуют семилетие дочери – длинноногая девочка при этом аккуратно сложена в инкубатор – и тут же прощаются с ней, уходящей за сцену/пределы жизни – танцем головокружительных падений. Вместо девочки в инкубаторе оказывается женщина, та самая мать или свекровь, которая совсем недавно была экспонатом импровизированного «семейного музея». Привязанности персонажей не ограничиваются одушевленными существами – не меньшую, а даже большую любовь, чем к отцу, можно испытывать, например, к кофемашине, разыгрывая каждое обращение за кофе как ритуал нежности и страсти. Эта страсть одной из героинь доводится в спектакле до абсурда, когда все участники действия внедряются в тело аппарата, включаются в оказание первой помощи несчастной baby, вместе хоронят ее и, наконец, прячут в том самом «семейном музее», некогда сакральное пространство которого окончательно теряет границы и функционал.
Тело в спектакле живет мучительно и яростно. Хореография выстроена на падениях, толчках, переворотах – «коррозиях» тела. Персонажи захлебываются в разлитой на полу воде, крушат все вокруг, изгибаются и падают так, как не доступно, кажется, человеческому телу. Процесс деторождения показан, например, в монтаже клоунады и данс-макабр акушерки, чей образ гротескно искажен большим животом и удлиненной линией рук. Эти окровавленные руки-протезы и становятся точкой, дающей импульс движению. Танец, замешанный на акробатике, гимнастике, брейк-дансе. Уход от гармонии и мелодики в музыке и движении, обрывочность, экспрессивность, непредсказуемость хореографии. Много эффектных трюков – чего стоит только сальто «молодой матери», укачивающей своего ребенка. Стараясь успокоить кричащего малыша, танцовщица делает резкий и совершенно неожиданный прыжок через голову. На минуту затихший «ребенок» снова начинает орать, и мать прыгает снова и снова, пока сверток в ее руках не распадается. Это, кажется, лучшая метафора материнства, виденная в театре.
В финале спектакля пожилая обнаженная женщина уносит на руках ребенка, девочку, сопровождая свой уход жутким и загадочным (все тем же uncanny) вокалом. «Museum is closed» – объявит, заикаясь от растерянности, парень – тот, что и сын, и муж, и отец инкубаторного ребенка. Может, и правда, ну его, этот затрапезный музей, этот пропахший нафталином институт семьи.
Спектакль оставляет тревожное чувство мрачной тональностью разговора о травматичном семейном опыте. Непривычный для нас дискурс, «нездоровое» любопытство. Впрочем, возможно, именно это имели в виду Карризо и Шартье, называя свою группу Peeping Tom – Подглядывающий Том. Фокус их интереса, кажется, именно в том, чтобы подглядеть момент, когда сердце начинает кровоточить.
Александра ДУНАЕВА
«Экран и сцена»
№ 19 за 2019 год.