В полумраке слышатся бессвязные звуки – живой оркестр настраивает инструменты. Полупрозрачные кружевные шторы соединяются-сливаются в широкий занавес, за которым медленно возникает жизнь: проступают, как в театре теней, человеческие фигуры, слышатся разговоры, доносятся мягкие звуки гитары. Кружева штор дышат, мягко колышутся, прячут за собой людей, а те небрежно, точно невзначай, отодвигают одну штору за другой, и вот уже перед нами праздничный стол: пироги, ветчина, много вина (художник-постановщик Александр Боровский). На сцене гости завтракают, обедают, пьют, много пьют, а в это время рушатся их судьбы…
Так начинается спектакль “Дядя Жорж”, премьера которого состоялась в начале июня в Театре Сатиры. В основе постановки режиссера Сергея Газарова, он же автор оригинальной инсценировки, лежат две чеховские пьесы: “Леший” и “Дядя Ваня”. Это первая работа Газарова в новом качестве художественного руководителя объединенных театров – Театра Сатиры и Прог-ресс-Сцены – и первое его обращение к драматургии А.П.Чехова.
Самое интересное кроется здесь, безусловно, в вопросе: для чего режиссеру понадобилось объединять пьесы, представляющие собой вариации одного и того же сюжета? “Леший” – ранняя комедия Чехова, по праву считающаяся первой версией “Дяди Вани” – пьесы, жанр которой обозначен автором как “сцены из деревенской жизни”. Совпадает фамилия центрального персонажа: Егор (Дядя Жорж) Войницкий – в “Лешем”, Иван Войницкий – в “Дяде Ване”. Принципиальная разница заключается в том, что дядя Ваня только намеревался свести счеты с жизнью и неудачно покушался на своего оппонента – профессора Серебрякова, тогда как дядя Жорж целенаправленно пускал пулю в собственный лоб.
Поздний Чехов иначе мыслил и видел драму своих героев не в их смерти, а в их жизни. “Когда нет настоящей жизни, то живут миражами”, – говорит Войницкий Соне. Чехов оставлял Войницкого в своем “Дяде Ване” в живых, чтобы тот и дальше продолжал мучиться от экзистенциального ужаса, от невозможности что-либо изменить.
Сергей Газаров берет за основу именно пьесу “Леший”, но категорически отсекает ее сентиментальный, приторный финал с двумя водевильными свадьбами. Финал спектакля “Дядя Жорж” тяготеет к концовке “Дяди Вани”, а его глубинная суть усиливается предшествующим самоубийством Войницкого – он стреляется, чтобы отомстить, возбудить чувство вины в тех, кто на это еще способен. Но даже оглушительная смерть близкого человека не в силах изменить этих душных людей в футлярах, “расчехлить” их, пошатнуть их мир, где каждый занят исключительно собой.
Газарову всегда удавались спектакли, выдержанные в комедийном жанре. Режиссер остро чувствует природу комического в театре и в случае с Чеховым использует ее как мощное интеллектуальное оружие. Чеховские герои здесь нелепы и смешны в своих жалких потугах казаться прекрасными людьми – никто никого не любит, просто не в состоянии по-библейски “возлюбить ближнего”: со-переживать, со-чувствовать и со-страдать другому, как самому себе. А вот самому себе в этой истории сострадает каждый: громко, велеречиво, прикрываясь высокими материями, обвиняя других и постоянно впадая в истерику. Дорн из “Чайки” восклицал: “Как все нервны! И сколько любви!”. Про “Дядю Жоржа” можно сказать чуть иначе: Как все нервны! И сколько нелюбви! Агрессия по отношению к миру и людям прорывается здесь почти в каждом персонаже. Со степенным, пафосным профессором Серебряковым (Юрий Васильев) после слов “…всем вам хотелось вывести меня из терпения, и это удалось вам…” случается припадок, и он выплескивает свой гнев в неистовом танце с заламыванием рук и закидыванием ног. В Серебрякове Юрия Васильева есть именно та уникальная и вечно ускользающая насмешливая чеховская интонация с привкусом горькой иронии и отчасти презрения к человеку, которую так сложно бывает поймать. Именно Серебряков, а не Войницкий, становится в спектакле главным действующим лицом – он пружина всей истории. Тут даже “гора идет к Магомету”: не профессор садится к накрытому обеденному столу, а стол, как по команде, переносится гостями к креслу вальяжно раскинувшегося в нем божества. Преподнося пафос своего персонажа – этой “ученой воблы” – Васильев не пережимает, не впадает в театральную патетику. Его Серебряков смешон и жалок, когда пытается вручить всем и каждому книгу собственного сочинения, как Кулыгин из “Трех сестер”.
Жорж Войницкий Федора Лаврова ведет себя воинствующе, находится в перманентном состоянии психоза. Ведя войну “против всех”, он воюет против себя самого. И природная актерская органика Лаврова откликается здесь особенно обостренно. Он создает образ человека, каждую минуту готового начать драться. “Пропала жизнь! Если б я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский… Я с ума схожу…” – вопит, зажав в отчаянии кулаки, дядя Жорж, готовый ударить Серебрякова, но удерживаемый гостями. Настоящая драка, однако, все-таки случится – драка Войницкого с Астровым (Сергей Шнырев). Они вцепятся друг в друга внезапно и будут бороться, не произнося ни слова: биться, воевать, а потом также внезапно остановятся и разойдутся.
Войницкий Лаврова в интерпретации Сергея Газарова предстает злобным клоуном. Прекрасно придумана сцена, в которой дядя Жорж, переодетый в костюм смерти, на котурнах-табуретках и в гриме зловещего паяца подкрадывается к ноющему и изводящему всех своими болезнями Серебрякову, поднося косу к горлу. “Нет, нет, не оставляйте меня с ним! нет! Он меня заговорит!” – испуганно вопит профессор. И чувствуется, что так оно когда-нибудь и случится. Смерть в его лице придет и уже не оставит на этом свете “либерального профессора-сухаря”…
Молодая жена Серебрякова Елена Андреевна (Александра Мореева) – у Чехова женщина-русалка, женщина-колдунья. У Газарова она очаровывает мужчин – Войницкого, Астрова, Орловского-младшего – не только своей красотой, но и открытой сексуальностью. Она глубоко несчастна из-за того, что неправильно “разыграла” свою судьбу, внушив себе любовь к крупному, талантливому, как казалось ей, ученому. Елена Андреевна не расстается с бокалом вина и только с ним ощущает себя капельку счастливее. Трезвея, она, как и почти все в этом доме, становится зла и агрессивна. Она давно уже в сердце своем неоднократно изменила мужу, и ее лживая верность опостылела окружающим и противна ей самой. Астров замечает, что “праздная жизнь не может быть чистой”. И вот эта нечистота помыслов отчаянно прорывается в этой женщине, разрушает ее. Их экспрессивное, чувственное танго с Войницким, безупречное в исполнении (режиссер по пластике Сергей Землянский), – продолжение той самой битвы, любовный поединок, дуэль.
Войницкий застрелится. Кружевные занавески окажутся забрызганы кровью. Белые одежды сменятся на черные. А за столом освободится одно место. И только. Но ничего не изменится. Ни в этом доме, ни в сердцах его обитателей. Все по-прежнему будут заняты исключительно собой и своим персональным несчастьем. Как и все мы сегодня, когда человеческая жизнь – не абсолютная ценность, а лишь часть будничной новостной ленты. К смерти привыкаешь. Единственной фигурой в белом останется дядя Жорж, безмолвно бродящий тенью между этими людьми, которым предстоит прожить еще длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров, но вряд ли они услышат ангелов…
Светлана БЕРДИЧЕВСКАЯ
«Экран и сцена»
№ 13 за 2022 год.