Два спектакля этого сезона среди множества вышедших к юбилею Победы объединяют радикальное решение пространства и режиссура, выступающая наравне со сценографией. То, что происходит в горизонтали и вертикали – смыслообразующая составляющая новых спектаклей МХТ имени А.П.Чехова и Студии театрального искусства.

«Двадцать дней без войны» – отважный выбор Марины Брусникиной сотоварищи представить на мхатовской сцене свою версию легендарного сюжета. Сценарий Константина Симонова, фронтового корреспондента, о фронтовом же корреспонденте Василии Лопатине. Герой получает 20 дней отпуска в тыл, в Ташкент, где снимают художественный фильм по его сталинградским заметкам. Этот сценарий несколько поколений знают по фильму Алексея Германа полувековой давности, ставшему классикой, с той абсолютной правдой существования, которая свойственна была блистательной когорте собранных им актеров, во главе с Юрием Никулиным. А еще эта правда обеспечивалась и личным военным опытом старших из них, и общей еще живой памятью о войне, и глубоким погружением режиссера в пласты документальных материалов.

Марине Брусникиной надо отдать должное и за смелость, и за деликатность подхода. В спектакле выдержана необходимая дистанция – не просто реального времени, отделяющего сегодняшнего зрителя от показываемой эпохи, а всего различия опыта и восприятия. Нет подробного вживания в персонажей, нет сценического бытовизма, выдающего себя за документальность. Все эти соблазны снимает фирменный прием, стиль Брусникиной – представить текст как главное художественное событие. Симоновский сценарий прочитан весь, с ремарками, описаниями, мизансценами и освещением. И этим заданы остранение между исполнителями и героями, отдаленность, позволяющая зрителю пристально и внимательно, без избыточного эмоционального нажима вглядеться в страшный опыт страны в ХХ веке. Кажется, что сюжет о съемках военного фильма в тылу и определил жанр спектакля – цепь эпизодов, случайно выхваченных как бы камерой фрагментов, смонтированных благодаря общему месту действия и фону войны.

Помимо текста, главные герои здесь – пространство, свет и видео, и сочинившие их Николай Симонов, Иван Виноградов и Михаил Купрыгин. Огромная мхатовская сцена почти пуста, где-то вдали брошены деревянные пляжные лежаки, на них мостятся люди в шинелях, потом разбегаются при вое самолетов – это сцена бомбежки в Феодосии. И при звуках взрывов вырастают как из-под земли блоки сцены, поднимаясь на максимальную высоту подъемных механизмов – плунжеров. Земля дыбом – опрокинутая, перевернутая жизнь – главная метафора спектакля. И огромная, во весь задник, видеопроекция: то документальные кадры, то черно-белые виды; дым и свет, то прожекторный, то сумрачный, тревожный. Все последующие эпизоды, уже в глубоком ташкентском тылу, будут играться среди этих блоков разной высоты, изображающих то коммунальную кухню, то чью-то комнату, купе поезда, съемочный павильон. В этих временных утлых углах развешивают бельишко, укладывают детей, выпивают, спорят об искусстве, о прошлом, исповедуются, торопливо обнимают друг друга. А все пространство остается голым, бесприютным, чужим для этих людей, отныне бездомных, слишком маленьких на его фоне. Большая история трагически несоразмерна человеку, человеку соразмерен дом, а его нет больше ни у кого, война всех вышвырнула в бездомье. Далее можно было бы написать, как играют актеры, их работы достойны подробного исследования, но ограничусь краткими упоминаниями. Лопатин – Иван Волков, его невоенная природа подчеркнута и отсутствием формы – портупея на серый толстый свитер, и небравой, медвежьей повадкой. Он играет сдержанно, глубоко, с тем объемом смысла, который читается за словами. Взрывается Лопатин только один раз – когда на его глазах амбициозный дурак-режиссер делает плоскую агитку из его репортажей об обитателях сталинградских подвалов. Иван Волков написал и музыку к спектаклю.

Нина (Светлана Колпакова) несет такое количество тепла и жизни в сердце, в улыбке, что она только и может отогреть этого замкнутого, одинокого человека, у которого в памяти стоит все увиденное, а перед глазами – новые и новые голоса, вопли, вопросы войны. Летчик Строганов – Михаил Пореченков, который ярится и терзается из-за измены жены, и другой летчик, юный – Илья Козырев, которого словно навеки заклинило на том бое, где его подбили, и он так и твердит, с криво съехавшей улыбкой, оправдываясь, как заведенный, одно и то же. Всех не описать в этой рецензии подробно, но это большая и слаженная работа, и главная мысль спектакля: нет на земле нигде никаких двадцати дней без войны, война повсюду, пока она идет, люди прошиты и пробиты ею, боль терзает каждого и в тысячах километров от фронта.

Сергей Женовач выбрал автора, к которому уже обращался – Виктора Некрасова, фронтовика, киевлянина, эмигранта он ставил и в МХТ – «В окопах Сталинграда», и на камерной сцене СТИ – «Кира Георгиевна». Новая вещь по повести «В родном городе» создана всегдашним триумвиратом – с художником Александром Боровским (инсценировку тоже делали вместе) и светом от Дамира Исмагилова. Музыку писал Григорий Гоберник. История эта о молодых совсем ветеранах, вернувшихся после войны домой, на руины прежней жизни, и пытающихся обжиться и устроиться. Но их судьбы, отношения, разбитые и не склеенные любови, новые встречи, дружбы – лишь ручьи в ландшафте большой истории, строящейся по своим законам, не учитывающей этих вчерашних мальчишек и девчонок в старых гимнастерках, искалеченных не внешне, так внутренне.

Для того, чтобы зримо и ощутимо дать этот контраст, Женовач и Боровский смешали игровое пространство со зрительным залом. Вот сцена – вздыбленные, как стены воронки и упавшие от взрыва стены, ее планшеты, рухнувшие штанкеты, развороченное нутро. Вот ряды в зрительном зале, где поначалу незаметно, среди зрителей, притулившись с краю на разных рядах, оказываются – капитан Митясов (Дмитрий Матвеев) – протагонист спектакля, с рукой на перевязи, его жена Шура (Мария Антипенко-Горячева) – тонкий образ интеллигентной нежной девочки, терпеливо ждавшей мужа в оккупации, выходившей раненого постояльца Федора, а потом соединившей с ним жизнь. Нет в ней вины за новую любовь, есть только сочувствие к мужу, такому красавцу, такому герою, такому круглому сироте. Новый друг, утешающий капитана звякающими бутылками, ловко стучащий костылем «сбитый летчик» Ерошик, нервный и нежный – его играет Александр Суворов, чьи глаза будто бы с каждым стаканом голубеют все пронзительнее.

У всех позади то, что встает не огромным умолчанием, а общеизвестным, в слова не переводимым опытом – Сталинград. Война. Им немного за двадцать, а они внутри старики. «Моя биография кончилась», – с отчаянной улыбкой произносит молодой вихрастый Ерошик и снова разливает водку. Он и кидается склеивать союз Митясова и Шуры, потому что на себя махнул рукой: пусть не у него, пусть хоть у кого-то будет, как надо. Только никто из них не знает, как надо. Списанные на гражданку вчерашние бойцы должны стать теми, кем не успели из-за беды – студентами, работниками, должны жить обычной мирной жизнью, в которой существовать не умеют. Не умеют и девушки: в спектакле появляется дуэт молоденькой, но жесткой, закрытой, резкой фронтовички Вали (Полина Пушкарук) и ее матери (Анна Рудь) – классической интеллигентки в пуховой шали на плечах. Это единственный дом, где пахнет домом, и потому Митясов так тянется туда, почтительно восхищаясь матерью и сам не понимая почему, подолгу задерживая взгляд на мальчишески-хрупкой, с вечной папиросой, не девичьей повадки Вале. «Не надо расхваливать войну», – заповедь Анны Пантелеймоновны как завет жизни отчаявшимся молодым, зациклившимся на страшном прошлом, растерявшимся перед сложностью человеческой обычности.

И вот пока ветеранская молодежь пытается как-то заново обрести себя в разрушенной реальности, на сцену то и дело выходят, безо всякой связи с действием, дюжие монтировщики, с грохотом что-то опускают, поднимают, застраивают, не забывая рявкнуть на вчерашних офицеров, которые лишь досадливо, без сопротивления, оглядываются на них. Сцена постепенно обретает сначала ровно-гладкий вид, потом кумачово-нарядный, с занавесом, лозунгами, по линеечке расставленными столами, графинами, стаканами, стульями. И вот это главное. Пока послефронтовые студенты узнают себя и друг друга, пока собирают из осколков свои жизни, среди них обнаруживаются те, а особенно тот, кто умеет. Кто знает. Кому неведомы сомнения. Александр Антипенко играет своего капитана Чекменя по-настоящему страшным – свойскостью, безошибочностью оценок, отсутствием моральных дилемм. Это не фанатик, это циник, точно уловивший новый ветерок. Гладкий, уверенный, с победным разворотом плеч, прилизанными волосами, с рублеными фразами, не терпящий возражений. Карьера потребует – и он предаст любого: вчерашнего друга и сослуживца Митясова, профессора, пошедшего в мясорубку времени, товарищей. Он теперь власть. Как-то незаметно, исподволь зародившаяся среди вроде бы равных и подмявшая их под себя.

На сцене, которая торжествует апофеозом послевоенного строительства, вешают огромный портрет Сталина в тяжелой золотой раме. Чекмень садится под ним и «бронзовеет», глобальная мизансцена застывает. Если во время трудного и бедного приспособления к мирной жизни фронтовики были с залом, актеры находились среди зрителей, и этот прием нарочито и властно включал всех присутствующих в единый круг размышлений и чувств, то теперь непреодолимый водораздел рампы заставил зал замереть перед президиумом, подавляющим ало-золотой мощью. Со-чувствие, со-участие сменяются созерцанием. Беспомощные или разъяренные, сломленные или притихшие, все оказались перед лицом того, что за их спинами, помимо их воли воздвигли безликие и безымянные, вдруг среди них выбравшие голос и лицо – Чекменя, поделившего всех на своих и чужих. Новая война, теперь между вчерашними фронтовиками, между людьми одного опыта и поколения, заставляет Митясова горестно недоумевать – как и почему люди выходят столь разными после пережитого, никакой неоднозначности не подразумевающего.

Наталья ШАИНЯН

«Экран и сцена»
Июль 2025 года