Трилогия контрастов

• Сцена из спектакля “Вечер классической оперетты” Фото О.ЧЕРНОУСАМосковский музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко – абсолютный рекордсмен по номинациям премии “Золотая Маска” нынешнего сезона. На суд жюри представлены две оперы, оперетта и балет.
“Вечер классической оперетты”, опера Гаэтано Доницетти “Лючия ди Ламмермур” и опера Владимира Кобекина “Гамлет (датский) (российская) комедия” – это, по сути, три системы координат современного театрального пространства России, три взгляда на бытование и перспективы музыкального театра. Каждый из этих спектаклей мог бы воплощать целое направление творчества любого столичного театра, обозначить возможные пути исканий и стиль последующих постановок. В то же время появление всех трех названий в афише одного театра закономерно. Такое стилевое и репертуарное разнообразие – часть художественной политики Музыкального театра.

Страна улыбок
“Место действия: один из курортов Средиземноморья (Антиб, Амальфи, Майорка – на Ваше усмотрение). Время действия: начало курортного сезона” – так в программке к “Вечеру классической оперетты” обозначаются предлагаемые обстоятельства элегантного спектакля Александра Тителя, поставленного со свойственным ему особенным шармом и чувством юмора.

Необычная форма “спектакля-концерта” вмещает в себя героев любимых оперетт: “Фиалки Монмартра”, “Веселой вдовы”, “Принцессы цирка” и многих других. Все они, вырванные из своего привычного контекста, помещены Александром Тителем в мир дорогих яхт, уютных прибрежных кафе и романтических приключений.
…Перед нами причал, освещенный утренним солнцем. Лазурное небо. Чуть поодаль плавно покачиваются мачты легких парусников. Представляя нам обновленных героев в первом отделении спектакля-концерта, Титель вплетает их в трогательную романтическую историю. В этой новой реальности Прекрасная Елена в исполнении Елены Максимовой прогуливается по причалу и ожидает возвращения участников регаты, надеясь найти свою любовь (титры поясняют, что из этого может получиться). Вообще, титры в этой постановке чаще, чем синхронный перевод, дают иронические ремарки «от театра». Так, выясняется, что куплеты Зупана из “Цыганского барона” поет не кто-нибудь, а “наш преуспевающий соотечественник, занимающий 12-е место в списке «Форбс»” (в этой роли появляется Вячеслав Войнаровский). Богатый американец Су-Чонг (Михаил Векуа) за чашечкой кофе вальяжно поет свою арию китайского принца из “Страны улыбок”. Джудитта (Амалия Гогешвили) получает теннисную ракетку в помощь: так удобнее отбиваться от назойливых кавалеров. А септетом из “Веселой вдовы” просто упиваются и зрители, и артисты: на сцене лучшие солисты театра, вооружившись удочками, перемывают косточки прекрасному полу. Каждый выход – сюрприз, интрига. То, чего мы так отвыкли ждать от классической оперетты.
Несмотря на заявленную концертную форму, спектакль получился вполне целостным. В нем есть кристальная чистота того самого “легкого” жанра, которую под-растеряли его собратья по жанровой природе – жизнерадостность, юмор, безукоризненное исполнение, роскошь во всем. Не это ли лучшее проявление оперетты на московской сцене?

Призраки оперы
Новая “Лючия ди Ламмермур” – первый оперный спектакль замечательного драматического режиссера Адольфа Шапиро. Эта популярная на западе опера не ставилась у нас в Москве чуть ли не столетие. Причина такого забвения, возможно, кроется в комплексах режиссеров по отношению к шедеврам bel canto. Повышенные требования к филигранному исполнению музыки Доницетти, многолетняя постановочная традиция, некая “салонность” жанра, на первый взгляд, не дают простора для фантазии постановщика. Да и исполнителей такого репертуара у нас всегда недоставало.

В этот раз все сошлось. Лучшие московские голоса, среди которых Хибла Герзмава и Алексей Долгов, дирижер Вольф Горелик, художник Андрис Фрейбергс и режиссер Адольф Шапиро создали один из самых интересных спектаклей в сегодняшнем оперном пространстве Москвы.
Шапиро очень тонко выстраивает саму концепцию спектакля. Он идет, будто бы вопреки своей профессии, позволяя певцам просто делать то, что они делают лучше всего, – петь. Но именно здесь кроется загадка, магия этого спектакля. На фоне живописных декораций Фрейбергса появляются не оперные исполнители в гриме, костюмах и с мизансценами, и, главное, нотами в голове. Перед нами вдруг предстают целостные художественные образы из оперы Доницетти, существующие по совершенно иным законам, лишь приоткрывающие нам, зрителям, их неведомый мир.
Наряду с пышностью, порой избыточной роскошью костюмов, станковым задником, появлением живой лошади – символами абсолютной “оперности”, режиссер все время играет с нашим восприятием. На сцене присутствует такая деталь декорации, как белая кирпичная стена с неожиданной батареей центрального отопления. Эта конкретная бытовая деталь словно удерживает нас в настоящем моменте. Опера воспринимается в контексте этих белых стен, что делает все происходящее на сцене чем-то вроде сна или видения. Сама музыка Доницетти будто обретает форму, кажется, что видишь ее. Нет чувства лжи или фальши. Правила игры четко определены, и мы добровольно следуем за героями романа Вальтера Скотта, отдаемся красивой и печальной истории Лючии ди Ламмермур.
Интересная “смена аспектов” предваряет кульминационную сцену оперы. Свадебные гуляния решены Шапиро в виде фарсовой сценки, которую разыгрывают гости по сюжету истории замужества Лючии. Затем следует и вовсе резкий переход к другим средствам выразительности: в сцене сумасшествия Лючия появляется в удивительной, огромной фате – шлейфе. Физически ощущается тяжесть этого рокового решения – спасти брата путем своего личного несчастья. Освобождаясь от фаты, певица остается в простой ночной рубашке, что резко вырывается из слегка запыленного оперного контекста. Дуэт с флейтой она поет сидя, свесив ноги в оркестровую яму. Хибла Герзмава, прекрасно певшая и до того, здесь вытворяет со зрителями совсем уже невероятные вещи. Ее неожиданный облик и драматический талант в сочетании с высшим профессиональным мастерством вокалистки заставит забыть обо всем даже самого ярого опероненавистника…

Комедия Гамлета
Если “Лючия ди Ламмермур” – элегантный реверанс прошлому в лице холеной оперной эстетики, то опера Владимира Кобекина “Гамлет (датский) (российская) комедия” – спектакль злободневный, острый, дерзкий. Это отражено уже в необычном названии, которое, кстати, отпугивает некоторых особо рафинированных зрителей. Скорее всего, это к лучшему, ибо первое, что произведет неизгладимое впечатление на таких вот зрителей – либретто. Опера начинается со слов: “Японский бог! Вот датская погодка”. Текст свердловского драматурга и поэта Аркадия Застырца, послуживший основой для оперы, весь выстроен на сленге лихих 90-х (время написания оперы). Созвучно либретто и сценическое воплощение: в пространстве, с трех сторон окруженном зрительскими рядами (спектакль идет на малой сцене), сценографом Эрнстом Гейдебрехтом мастерски воплощена идея “Дании-тюрьмы”. Доминирующая метафора – гигантский стальной обруч с надписью “VES MIR TEATR”, еще больше сжимающий накаленную сценическую атмосферу.

Какие же герои должны оказаться в подобных предлагаемых обстоятельствах?
Гамлет в исполнении Чингиса Аюшеева больше напоминает трудно взрослеющего подростка, у которого вдруг открываются глаза на этот, мягко говоря, несовершенный мир. Главный вопрос спектакля звучит уже так: “Иметь иль быть? Вопросец-то не прост! Особенно когда тебя имеют…” А состояние героя в момент рефлексии передано словами: “Какое же я все-таки дерьмо!” Гамлет Аюшеева – деятельный, шустрый, беспринципный, очень современный герой – вдруг оказывается патологически беспомощным в противостоянии абсурду и кошмару жизни. Офелия в исполнении Ларисы Андреевой – вот кто последняя жертва в “прогнившем мире”. Один из самых пронзительных моментов спектакля – когда она, изрядно напившись, поет: “Я вас любил, любовь еще быть может… а может быть, уже не может быть”.
Квинтэссенцией постановки можно считать пляску безголового существа в смокинге под жутковатое пришептывание оркестра. “Смокинг” деловито поправляет бабочку. Яйцеобразный предмет, который он пытается пристроить на место головы, падает и оказывается… крашеным арбузом. Абсурд с обязательным глянцем, “инъекция чистого гноя” во взаимоотношениях, тотальная потеря каких-либо ориентиров – чем не проекция на сегодняшнюю действительность? И это, без сомнения, крупнейшая театральная удача.
Партитура Кобекина в интерпретации Феликса Коробова звучит то энергично и бравурно, то отчаянно и безнадежно. Оркестр прекрасно справился со всеми сложностями исполнения современной музыки. Трудно представить себе более точно найденную дирижерскую концепцию этой оперы.
Благодаря талантливой музыке Кобекина и бескомпромиссной режиссерской работе Александра Тителя Музыкальный театр снова говорит со зрителем почти напрямую, о конкретных и современных проблемах. В этом видится факт постепенного освобождения российского театра, который мечется между тем, что есть, и тем, чего так хочется.

Татьяна СМИРНОВА-БОДЯНСКАЯ
«Экран и сцена» №7 за 2010 год.