Ольге Яковлевой. Объяснение с продолжением

Ольга Яковлева в спектакле “Обрыв”. Фото Е.ЦВЕТКОВОЙ
Ольга Яковлева в спектакле “Обрыв”. Фото Е.ЦВЕТКОВОЙ

Бедный город спит, богатый ест, пьет, тусуется, а в голосе Ольги Яковлевой, звучащем из телефонной трубки, неизбывная тоска по театру, которого давно нет и, боюсь, уже не будет. Хочется сказать ей что-нибудь доброе, смешное, радостное. Пытаюсь это сделать, но получается нечто маловразумительное. Начинаю сердиться на себя. Больно неуклюжа попытка банальными словами успокоить актрису, сущность которой в завидном неудовлетворении собой и окружающими. Можно лишь восхититься и позавидовать. Вокруг так много сытых, успешных, не имеющих никаких вопросов ни к жизни, ни к театру, что пессимизм Яковлевой придает оптимизма, что ли. Как-то становится легко от того, что рядом, в одно время с тобой живет актриса, не растерявшая детской, импульсивной реакции на все происходящее вокруг. Актриса, которой любой ляп, на театральном арго, мягко звучащем, – “накладка”, может вконец и надолго испортить удовольствие от пребывания на сцене, повергнуть в отчаяние. “Одна, но пламенная страсть” – Театр. Все остальное – в связи, для, ради, во имя. В ее отношениях с театром не было хитрости. Встретив Эфроса, который открыл и от роли к роли отшлифовывал ее талант, Яковлева сумела оценить уникальность предложенного ей пути в искусство и пошла по нему с верой и бесстрашием. Все, что было не так, Ольга описала в книге “Если бы знать…”. Но мы знаем, что было так. Она разделила с великим режиссером, которого мытарили и унижали, как только могли, все превратности судьбы. Яковлева стала первой актрисой театра Эфроса – театра, стремившегося оторваться от вопросов быта, чтобы устремиться к загадкам бытия. Бегло, походя перечислять выдающиеся роли Яковлевой – недостойное занятие. Каждая из них – повод для глубокого исследования. И о том, почему именно Ольга Яковлева оказалась ближе всех режиссуре Эфроса, и о том, как через ее роли режиссер сумел передать свой взгляд на мир и театр, на театр и мир. А еще – о том, какие высоты брал русский театр в годы, когда все сползало вниз, в пропасть безверия, вранья и халтуры. При всем многообразии актерских работ Яковлевой их объединяет одна тема – несовместимость таланта и приспособленчества, любви и фальши. Ее покоряющие женственностью эфросовские героини чертили причудливые мизансценические зигзаги, находясь на пределе эмоциональных возможностей. Они, по большей части, пребывали в повышенном тонусе или в состоянии драматической прострации, нервного срыва от перенапряжения духовных и физических сил. Эти удивительные создания не стыдились ни истерик, ни кокетства, не скрывали своих слабостей, и в этом была их сила. Героини Яковлевой стойко держали оборону от заурядного и агрессивного окружения, которое не могло перенести сам факт существования особых, независимых от них художественных людей. Вот так же, как упорно хотели подавить театр Эфроса. Ольга Яковлева в совершенстве овладела не только секретами мастерства, изощренной техникой нового театра. Она впитала от уроков учителя нечто большее – стоическое отношение к несчастьям, умение продолжать тогда, когда продолжать, кажется, невозможно. Будь иначе, она повторила бы судьбу тех великих актрис, которые покидали сцену после потери своего наставника, вдохновителя, соавтора по сцене, своего (тут не прибавить, ни убавить) режиссера. “Придет время, все узнают, зачем все это, для чего эти страдания, никаких не будет тайн, а пока надо жить… надо работать, только работать!” – не эти ли слова блестяще сыгранной ею чеховской Ирины помогли Яковлевой? А, может быть, то, что любил повторять Эфрос: “Надо каждый день приходить в театр и голыми руками гвозди забивать”. Так или иначе – она вернулась. Не просто вернулась. Продолжила. Все та же – и чуточку другая. Как и прежде, завораживающая зал неожиданными интонациями, летучестью монологов, легкостью, с которой берутся верха роли, ртутной подвижностью, стремлением к обострению сценических ситуаций и той до донышка (любимое словцо Эфроса) включенностью в действие, на которую способна подлинная актриса. Драматическая актриса. Трагическая актриса. И кому какое дело, трудно с ней репетировать или нет? Этот вопрос сейчас, когда празднуется юбилей Ольги Михайловны, то и дело слышишь. Отвечаю: трудно. Не дает покоя партнерам, портным, режиссеру, наконец (или – прежде всего). Но! Больше других Ольга мучает себя. А была бы спокойна, по-житейски умиротворена, притерлась ко всем, всему и вся, – это была бы не Ольга Яковлева. И мы не испытывали бы такой радости, видя ее на сцене. Так что… остается пожелать Ольге Михайловне, чтобы ее не покидало беспокойство. Оля, мы готовы мучиться вместе с тобой!

Март 2011

Март 2021. Мы-то готовы были, о Яковлевой и говорить нечего, – она давно мучится от отсутствия мук, сопряженных с радостью рождения новой роли. Между тем, как неожиданно заметил подполковник Вершинин, – “как идет время! ой, ой, как идет время!”

Кажется, недавно, перечитывая роман Гончарова, в названии которого – обрыв, этот трагический символ, неизменный спутник жизни (особенно нашей), я представлял в центре спектакля только Яковлеву. В старшей Бережковой слышались отголоски знаменитых ролей актрисы. Она уже была на сцене Мадленой Бежар, всю жизнь хранившей страшную тайну, теперь – прекрасная русская женщина, как обычно, без вины виноватая. Ольга Михайловна могла сыграть и предчувствие беды, и аристократическое игнорирование всего несущественного, и страх перед грозой, и женщину, которую не сразу разгадаешь, и строптивость, привычку к поклонению, “гибельный восторг на краю”, брезгливость к нуворишам и глубокое презрение к плебеям духа. И она сыграла все это с теми малейшими оттенками чувств, которые дорогого стоят. Кажется, лишь вчера писал поздравление Ольге Михайловне с юбилеем, и вот вновь – ура! – ее праздник. А вокруг – обрыв так обрыв. Пришло новое время – чумное. Оно с большей резкостью, чем календарная черта, отделившая один век от другого, оторвало друг от друга людей, театры, народ, власть. Но в дни этого разгула беды особо ценишь то, что радовало и ныне помогает выживать. Оля, слышите? Это я о театре Эфроса, о Вас и – о Заречной, Джульетте, Агафье Тихоновне, Ирине и Маше Прозоровых, Тане, Арманде, Эльвире, Коробочке, Наталье Петровне и многих других ваших чудо-ролях. Чем дальше отдаляешься от дней их явления на свет сцены, тем больше ощущаешь значительность сотворенного Вами. Все это осталось в ряду незабываемых впечатлений, до сих пор поддерживающих веру в театр и оправдывающих пребывание в нем. Все-таки обреченные на мимолетность театральные события могут оставить вечный след. Те, кому посчастливилось видеть работы Эфроса, навсегда заворожены загадочными женщинами, которых Вы по воле и прозрению Учителя воплотили. Вы превратили сон Мастера в явь. Значит, Вы – большой мастер. Все представленные Вами женщины – натуры художественные (или Вы наделили их таким отличием), оттого и запомнились. Завороженность этими созданиями не проходит. И до сих пор, как много лет назад, очевидцы спорят: кто Лиза Хохлакова–Яковлева, смятенно мечущаяся в коляске по сцене, так что кажется – вот-вот взлетит? Ангел или Дьяволица? Определенно ясно: она – мученица и мучитель, мучитель и мученица. Ну вот, до чего полезна игра, даже словами. Вдруг обнаруживаешь, что мучитель – тот, кто учит, а мученица – та, кто учится. Выходит, Оля, Вы – вечная мученица – все еще учитесь. Оттого все хотите сделать по-своему, вопреки, своенравно. Несколько раз я был невольным свидетелем замечательной картины. На гастролях Табакерки с горьковскими “Последними” Вы, прибыв в театр, проводили на готовой к спектаклю сцене корректировку всего, что на ней находилось. Один стул подвинули вправо, другой – влево, третий – поставили под углом к рампе. И другие предметы, онемев от удивления, подчинились уверенно-капризным движениям Вашей руки (и ноги тоже). В первую минуту я чуть было не крикнул из глубины зала: “Не тронь!” – но потом увлекся своеобразной подготовкой актрисы к спектаклю. Удовлетворенно оценив результат своей работы, Вы удалились в гримерную, а я попросил монтировщиков вернуть все на свои места. Вечером Яковлева, как всегда, классно играла Софью и ни словом не обмолвилась о том, что на сцене было как-то не так. Оля, если бы Ваш способ подготовки к действию настраивал молодых на присущую Вам отчаянную отдачу себя роли, я бы заставлял их переставлять мебель перед каждым спектаклем. Еще о гастролях, о странностях любви (юбилей все-таки). До чего же хорошо было… Осмотрев новую сцену, Вы бросали: “Тут бэбики поставить надо”. Я так же деловито: “Само собой”. Не суть важно, что никто из осветителей сегодня понятия не имеет, что такое бэбики. (Без этих мини-прожекторов, своим названием, видимо, обязанных английским бэби, в последние десятилетия ушедшего века не обходился ни один спектакль.) Вы скажете “бэбики”, и словно теплая волна уносит далеко назад. В годы, когда советская разночинная молодежь толпилась у Ленкома или Бронной, провожая тоскливым взглядом счастливцев, могущих попасть на спектакль Эфроса с Яковлевой. Так хочется подбавить пафоса, но вычитал в одном из Ваших интервью, что чрезмерные восхваления Вы числите пошлостью. Поэтому, дорогая Оля, коротко: не грустите и не забывайте – если звезды зажигаются и светят, значит, это кому-нибудь нужно. Без вопроса.

Адольф ШАПИРО

«Экран и сцена»
№ 5 за 2021 год.