Он остался молодым

Юрис Подниекс
Юрис Подниекс

Памяти Юриса ПОДНИЕКСА

5 декабря ему исполнилось бы 70 лет.

Но 70 – не про него. Это невозможно себе представить. Ему 28 – как тогда, когда он как оператор снимал документальную новеллу “Старше на десять минут”. Ему 32 – как тогда, когда он снимал как режиссер “Созвездие стрелков”. Ему 37 – как тогда, когда он снимал “Легко ли быть молодым?”. Ему 40 – как тогда, когда вместе с операторами Андрисом Слапиньшем и Гвидо Звайгзне снимал в январе 1991-го события в Вильнюсе и Риге. Кадры гибели своих операторов Юрис включил в документальный фильм “Крестный путь. Послесловие”.

Ему исполнился 41 год, когда случилась трагедия на озере Звиргзду. Когда Юриса не стало. И никто не мог поверить в беду.

Он и остался молодым, талантливым, ярким, одержимым.

Видимо, так было предрешено – потому столь наполненной оказалась его жизнь, столь насыщенным его творчество. Хотя жизнь и творчество Юриса не разделимы.

…Лицо малыша выхвачено из темноты зрительного зала. Высвечено. Камера приближается. И вот глаза, робкая улыбка. Глаза наполняются слезами, дрожат губы. Слеза катится по щеке. Камера отдаляется, смотрит на других детей, снова приближается, снова выхватывает лицо малыша, наблюдающего за невидимым нам спектаклем в детском театре. Любопытство, тревога, недоумение, радость, удивление…

Это потом режиссер Герц Франк раскроет загадку – фильм “Старше на десять минут” задуман и снят одним непрерывным кадром продолжительностью десять минут, то есть длиной триста метров. Снят скрытой камерой в кукольном театре, на спектакле “Доктор Айболит”. А про оператора Юриса Подниекса Франк скажет, что после съемки он выглядел так, будто отработал смену в шахте, а кажется, фильм снят легко, одним движением камеры.

Фильм “Легко ли быть молодым?” словно обрушился на нас. Расшевелил, взбудоражил. Он появился в смутное время неопределенности, в середине 80-х, и рассказал о тех, кто ищет свое место в жизни. Авторы фильма дают возможность высказаться молодым людям. И они высказываются – о том, к чему стремятся, чего хотят, чего ждут от жизни, как представляют себе свое будущее? Зачем жить, за что умирать? Монологи, исповеди, откровения. Разные поступки, эмоциональные всплески. Разные судьбы. Один из героев скажет: “Все мы стоим в синем море надежды. Это неизвестность. Каждый должен искать. Нас очень много, весь мир надеется”.

Алена ДМИТРИЕВА

Воспоминания о Юрисе Подниексе тех, кто его знал, кто с ним работал.

ГЕРЦ ФРАНК. ИЗ СТАТЬИ “ОПЫТ ГОЛОГО ЧЕЛОВЕКА”

Когда в декабре 1974 года я поделился с оператором Юрисом Подниексом идеей снять в полутемном зале кукольного театра, да еще крупным планом, фильм одним кадром, он сказал, что это невозможно. Невозможно десять минут непрерывно смотреть в окуляр кинокамеры и не ошибиться, да еще света не хватит. Юра тогда еще был студентом, хотя мы уже снимали с ним фильм “Запретная зона” в колонии для несовершеннолетних преступников. За последние четыре года он созрел, и в 1978 году мы мою идею реализовали.

Да, терпение, наблюдательность – главное достоинство документалиста. Однако одного терпения мало. В момент, когда ты наблюдаешь жизнь, ты должен войти с ней в такой глубокий контакт, чтобы видеть не только то, что происходит сейчас, сию минуту, но почувствовать заранее, что может произойти в следующую, и быть к этому готовым. То есть, к примеру, сделать панораму, наезд или отъезд объективом, если у тебя zoom, не вдогонку, а своевременно. Это очень похоже на танец с хорошим партнером, Вы видели, как оператор словно вибрирует с маленьким ребенком, как он плавно приближает камеру к его личику, заранее почувствовав бурю или восторг.

Но и этого мало.

В предчувствии будущего события документалисту очень важно заранее занять наивыгоднейшую позицию, точку съемки, наметить угол зрения. Мы договорились с Юрисом, что смотреть на своего малыша будем строго фронтально, как в зеркало. Расположить камеру сбоку было легче, ее можно было спрятать за кулисами. Но тогда получилось бы, что мы снимаем фильм о том, как дети смотрят спектакль. А замысел ведь у нас был иного масштаба. Мне хотелось снять фильм о душе человеческой, в которой отражается извечная борьба добра со злом. Лицо ребенка должно было стать тем зеркалом, в котором отражается мир души, мир сцены, огромный мир вокруг.

И когда все проблемы были решены, когда мы знали, кого будем снимать, откуда будем снимать, и как будут работать скрытые до поры источники света, вот тогда осталось понять самое главное – момент включения камеры. Это как в театре – когда поднять занавес? Но пьеса для ребят продолжалась более часа, а наш “спектакль” мог длиться только десять минут, которые должны были иметь свою сжатую драматургию.

Если бы мы включили камеру с самого начала спектакля, мы бы увидели удивленные и улыбающиеся лица, если к концу, то в основном – восторженные. Самое благоприятное время для нашего короткого фильма было предкульминационное, когда зло уже замыслило свое черное дело, а добро уже вступило с ним в решающую схватку…

Перед тем как снять “Старше на десять минут”, я много раз из-за кулис наблюдал, как реагируют на спектакль дети, эта, быть может, самая благодарная публика. Когда мы с Юрисом пришли в Рижский кукольный театр и, заняв удобную позицию, подготовились к ожиданию того, что произойдет чудо, которое я неоднократно видел, – мы его дождались!

2003

ИЛГА ВИТОЛА. “ПОДСТРЕЛЕННЫЕ ПТИЦЫ” (ИЗ СБОРНИКА СТАТЕЙ “ОТБЛЕСК ТРЕХ ЗВЕЗД”)

В 1994 году в Риге был выпущен сборник статей “Отблеск трех звезд” о выдающихся латышских документалистах Юрисе Подниексе, Андрисе Слапиньше и Гвидо Звайгзне.

Когда меня спрашивают, как я вспоминаю Гвидо, Юриса и Андриса, я отвечаю, что думаю о них, как о подстреленных птицах. Я думаю о безжалостной судьбе, которая отняла лучших, талантливейших, способных летать.

Мне по-прежнему больно. Больно из-за этого прерванного полета. /…/

Кто заставлял Юриса с группой гнаться в Чернобыль и лезть в самое пекло – в 4-й блок? Кто заставлял его торопиться во все горячие точки бывшей империи?

Кто заставлял Андриса, этого светлого латышского парня, ехать к якутским шаманам, чукчам, гренландским эскимосам? Кто? Разве не могли они мирно сидеть дома и иногда о чем-нибудь “чирикать”? Не могли. Потому что они гражданство и принадлежность понимали не только как выражение общности с неким узким кругом лиц. Они были всей нашей планеты граждане. Потому что гражданство – это не только принадлежность. Это в первую очередь ответственность. Они это особенно не афишировали. Они шли и делали. Были там, где они были. И с ними случилось то, что случилось.

Они указали на раны нашей больной эпохи. Они призывали нас внимательнее прислушиваться и наблюдать. И не их вина, что мы их так плохо расслышали.

Я не напрасно здесь поминаю Чернобыль. Это событие – отборочный рубеж нашей эпохи. Если когда-то мы говорили: “Это было до или после войны”, так теперь мы можем сказать: “До или после Чернобыля”.

Разве мы расслышали это предупреждение о развале империи? К сожалению, нет. Разве гул землетрясения в Армении был расслышан в горах Карабаха? Разве Грузия после снежного обвала в горах Сванетии подумала, что с ней случится потом? Разве мы, стоявшие на баррикадах затаив дыхание, думали, что так быстро забудем поразительное ощущение единства? Теперь мы разделились на граждан и неграждан, на принадлежащих и непринадлежащих. /…/

Юрис.

Сказать, что я его люблю, значит, не сказать ничего. Есть вещи, которые не нужно объяснять, они, как воздух, которым мы дышим. Мы дышали воздухом кино. Я помню Юриса, начиная с его раннего фильма о пятиборцах, по поводу которого было немало треволнений и разговоров. Но Юрис уже и тогда умел не обращать внимания на лишние проблемы, как бы пропускал все ненужное мимо ушей. Хотя прислушивался всегда все-таки очень внимательно. Вот это его умение выслушать и услышать, что говорит другой, собирало вокруг него многих единомышленников.

Непростые проблемы связаны и с картиной “Катит Сизиф камень”. Это был хэппенинг о скульпторах Думпе, Гулбе, Скарайне, авторские вставки и комментарии читал Арнольд Плаудис. К несчастью, комментарий совершенно выпадал из материала, его было невозможно слушать.

После показа в маленьком просмотровом зальчике воцарилась тишина, никто не хотел говорить первым. Теперь я уже не помню, кто открыл шлюзы, но разговор получился серьезный. Многие из нас критиковали Юриса. Впрочем, и он не был особенно уступчивым, оборонялся, защищал свой фильм. Но он и сам чувствовал, что тут что-то не в порядке. Человек пять-шесть из тех, кто принимал участие в обсуждении, время от времени выходили, в задумчивости и в разговорах вышагивали по коридору “Хроники” часа три туда-сюда. И видимо, что-то Юрису от этого нашего “курсирования” передалось. Он Плаудиса переснял. И скажите мне после этого: “Коридор и два класса”. Академия, а не коридор!

Кадр из фильма “Старше на десять минут”
Кадр из фильма “Старше на десять минут”

Но перед тем были “Братья Кокары” и “Филиппины” («Белый “Аве Сол”»), был удивительный вечер в Доме кино на берегу Даугавы, где Юрис показал то, что ему удалось утаить от “специалистов из дома на углу” (КГБ). Одну единственную кассету, но какую! Уже не хор “Аве Сол”, певший в тени пальм, нам тогда показал Юрис, но филиппинского целителя, оперировавшего без наркоза, без ножа. Как рассказывал Юрис, главным для него было удержать камеру в руках. Ни о фокусе, ни об оптике думать он был не в состоянии. И я ему верю. Так поразительно было то, что увидела на экране.

Потом мы отмечали 30-летие Юриса. В одной из комнат “Хроники”. Был там и Борис Подниекс – в инвалидной коляске, но такой счастливый и не скрывающий свою гордость за сына! Конечно, их чувства друг к другу были взаимны. Юрис очень любил Бориса и был заботливым сыном. И он был невероятно огорчен после фильма Августа Сукутса “Голос”, героем которого был Борис Подниекс. Нет, Юрис не упрекал Августа, он всегда считал, что право художника показать своего героя таким, каким он его видит, неоспоримо.

Юрис говорил Августу только о его непоследовательности. Так и сказал: “Будь последовательным до конца”. Обсуждение “Голоса” было одним из самых бурных на “Хронике”…

Юрис не боялся показывать неготовую работу. Он словно проверял на нас, первых зрителях, соответствует ли замыслу то, что он снял и как смонтировал. И прийти в просмотровый зал могли все желающие, в том числе машинистки и шоферы. Не важно, что не каждый мог вслух сформулировать свои мысли. Все невысказанное, непроизнесенное и “спасибо” Юрис читал по глазам.

/…/

Мы работали вместе и над фильмом “Легко ли быть молодым?”. Юрис очень мучительно приближался к тому, что в итоге оказалось на экране. Он, как и многие режиссеры, которые находятся в постоянном поиске, был очень придирчив к сценарной разработке. Мне доверили почетную обязанность – приготовить для кинокамеры звуконепроницаемый бокс, но каким он должен быть, из чего и как его готовить, какой еще винтик там будет необходим, знали только господь Бог и четверо моих коллег – Юрис, Калвис, Саша и Ингварис.

Началось то, что я, по своей грубости, называла “кинонизмом” или “феноменом штанов на пуговицах”. Мои милые ребята вдруг стали такими беспомощными, такими растерянными, что просто ужас. И все потому, что замысел фильма еще не созрел, и были муки творческого поиска. В конце концов, все четверо со своим боксом мне так надоели, что я их всех по очереди послала на все четыре стороны. Пусть идут куда хотят и делают что хотят.

Юрис долго на меня дулся. Я еще удивляюсь, что он вовсе не остыл ко мне. У него было это свойство: если он с кем-то порывал, если отдалялся от человека, то уже ничто и никогда не могло восстановить прежние отношения с ним. Впрочем, в этом мы с ним похожи.

Как бы то ни было, на одной из первых съемок “Легко ли быть молодым?” Юрис меня очень тонко “отблагодарил”. Снимали на кладбище, причем это была так называемая “двойная съемка” – когда снимают, как делается фильм, по сути, фильм в фильме. Я бы сказала, самое сложное дело. И все бы ничего (я уже не первый раз снималась, а дело в том, забыла сказать, что мне надо было самой работать в кадре как актрисе), если бы не надо было так долго и много месить грязь и глотать пиротехнический дым.

Да и это было бы пустяком – чего только не вытерпишь ради кино, – если бы не самим Юрисом выбранный главный герой Игорь Васильев (сегодня уже Линга) в самом трагическом моменте съемок не начал в кадре смеяться. Он своим глупым хихиканьем довел меня до белого каления. В первых дублях я еще сдерживалась, но потом не вытерпела и высказала Игорю все, что в тот момент о нем думала. Произнесла все, кажется, достаточно “доходчиво”, потому что в дальнейших дублях Игорь боялся даже улыбнуться.

Не знаю, где и когда Юрис нашел Игоря, но остальных нашли так. Юрис, возвращаясь с каких-то других съемок, по дороге заскочил в Огре посмотреть, что там происходит. А там происходил концерт. У Юриса с собой были только две маленькие кассеты, которые он “расстрелял” в один момент. И с этих двух нечаянно отснятых кассет начался тогда фильм.

Сам Юрис там, в этой беснующейся толпе молодежи, кого-то узнал. Потом из материала выбрали определенные кадры, напечатали фотографии, начался поиск героя. Удивительным образом пришли остальные герои. Очень спонтанно, очень интенсивно, поскольку было найдено главное – фундамент, на котором можно было строить фильм.

Меня уже с первых съемочных дней потрясло умение Юриса задавать вопросы своим героям. Это умение добиться максимального доверия в кадре, чтобы получить действительно содержательные ответы.

Но самое сложное было впереди. А впереди были еще “большие развлечения”. Готовой картине еще надо было попасть на экран. Юрис ухитрился превысить установленный метраж фильма: вместо пяти частей – восемь. Это как-то уладили, потому что сам Лепешко, посмотрев материал, разрешил этим восьми частям быть и, кажется, горячо отстаивал Юриса перед самой могущественной и главной дамой Госкино – Дрейбанде.

Но в это время уже навострили уши сотрудники славного “дома на углу”, которые приехали на студию на просмотр фильма в пяти черных “Волгах”. Юрису удалось до-

браться до Горбунова, тогда идеологического секретаря ЦК Латвийской компартии, который, посмотрев “Легко ли быть молодым?”, возражал только против косички какого-то панка.

Этого мальчишку мы сняли в детском приемнике-распределителе на вокзале. Еще он нам сказал, что вот ни за что не будет учить наш дурацкий латышский язык. Слышите, как это сегодня звучит, как это прозвучало! Слава богу, что материал был так скомпонован, что панк со своей болтовней находился, если не ошибаюсь, в начале пятой части. Кажется, каких-то семь метров. Отрезать такой кусок для нас была ерунда. Сделали это, не ломая долго голову, потому что надо было сохранить остальное. Надо было поторопиться по возможности быстрее написать монтажные листы, перевести их, распечатать и поставить нужную печать, пока соответственные конторы окончательно не проснулись.

Боже мой, как мы в этот раз рвали когти! Юрис сам написал две части. Я переводила на русский, после этого сидела рядом с удивительными девушками “Хроники” Инессой и Симоной, которые в диком темпе все это перепечатали. И мы успели! Мы успели даже “отстриженную косичку” (спасибо девочкам из лаборатории) сохранить себе на память. И проделали этот цирковой номер под носом у ставленника “дома на углу” – начальника “Хроники” товарища Грекова; мы с Юрисом вдвоем кое-что в коробках с бобинами поменяли и таким образом показали фигу так же и ребятам из “дома на углу”.

И не грех будет вспомнить моим дорогим соотечественникам, что демонстрировать фильм начали в Москве. И только тогда, когда у московских кинотеатров уже выстраивались километровые очереди, начальство очень неохотно и с большим сожалением разрешило показать этот фильм здесь, в Латвии. И поэтому сегодня, если бы меня спросили, было ли Юрису самому легко быть молодым, легко быть таким, каким он был, мне хотелось бы ответить, цитируя фильм “Катит Сизиф камень”: “Может быть, этот камень для Сизифа был счастьем, а не наказанием? Может быть, без камня он не мог бы жить?..”

Может быть. Только, кажется, камней для Юриса было многовато…

Алена ДМИТРИЕВА

«Экран и сцена»
№ 24 за 2020 год.